Луна или утренний снег... Любуясь прекрасным, я жил, как хотел. Вот так и кончаю год (Мацуо Басё)
За неимением теперь подходящего помещения клан собрался на закате дня около дома Чонгана. Необходимо было решить важный вопрос назначения нового дзёнина, который будет заниматься делами деревни и распределять поступающие заказы между синоби. Иначе большая организация, лишенная главы, быстро рассыпается на мелкие разрозненные группы, и тогда клан фактически исчезает с лица земли, оставаясь лишь временным местом проживания для большинства его членов. Годы славного пути нашего поселения в этом случае будут бездарно испорчены. Собрание вел, стоя на пороге своего жилища, сам старый лекарь, начавший с длинной речи о произошедшем событии. Иногда он посматривал на меня, сидевшего в отдалении на широком пеньке, на котором рубили дрова, и взгляды жителей поселения сразу взволнованно следовали за ним. Все знали, из-за кого случилась беда, но имени моего прямо никто не называл, хотя до меня среди шепота доносилось уже хорошо знакомое презрительное слово «чужак», преследовавшее меня все первые годы в деревне. Сложно было не согласиться с их неодобрительными взорами в свою сторону. Это правда: с меня началась эта история, от меня одни неприятности, и для клана, промышляющего лишь своим тайным ремеслом, такой житель опасен. Я для всех опасен теперь. Пока они решали, что со мной делать, я жевал какую-то щепку, стачивая ее до горького основания, и размышлял над своей жизнью. Как бы ни рассудили местные, мне придется теперь жить своей головой: свалившееся на меня превращение теперь обязывало, как минимум, узнать, что предстоит охранять. Поговорить об этом было не с кем: от Мэй стоит держаться подальше, пока не пойму, кто я, Сино-Одори, едва умер Такао, исчезла. - Я предлагаю избрать дзёнином Кадзу, - неожиданно расслышал в слиянии голосов я слова Сатоши, выступившего вперед. - Он ни разу не предал клан, защитил от опасного колдуна, которому мы все слепо верили… Я тут же голову повернул в его сторону, уже представляя, какой шквал возмущения на него обрушится. Бедовый, куда лезет… - Я тоже считаю, что он справится, - вдруг поддержал своего внука Чонган, одобрительно похлопав его по плечу. - Он уже давно ходит гэнином, многое повидал, многое знает, хоть и молод. Невольно я даже на ноги подскочил. Привратник, теперь еще и дзёнин?! Слишком много ответственности для одного меня. Понятия не имею, как Такао справлялся с этим грузом, но я определенно из другого теста вылеплен: раздавлен им буду, не выдержу. Я отчаянно замотал головой, надеясь, что семья лекаря обратит на меня внимание, но и без меня оказалось достаточно сопротивления: - Что ты говоришь, Чонган, - возмутился один из членов клана, опытный воин, - он заведет нас в пропасть! Одному магу мы уже доверились, и вот что стало! - Зато нас ёкаи не трогали, - напомнил тут же лекарь, строго хмуря брови. - Если Кадзу - продолжатель этого дела, то я буду спокоен за клан! И он, в отличие от Такао, не поддастся на соблазн! В рядах зароптали, обсуждая предложение мудрого Чонгана. Кто-то справедливо выкрикнул, что никто не знает, что случится со мной, когда я осознаю свое могущество. Признаться, я и сам боялся, что сорвется в голове что-то, рухнут разумные пределы перед глазами, поглотит меня безграничная власть. Но кое-кто, кажется, Азуми, которую я не видел уже давно, неожиданно поддержал старика. Странно было услышать ее мнение сейчас, когда я уже знал, что все ее чувства ко мне были неплохо оплачены. Однако был человек в нашем клане, который своим авторитетом мог соперничать с опытным врачевателем: почтенная куноити Мидори, которая уже не могла стоять, но повелела своим сыновьям привезти ее на собрание клана на телеге. Ее скрипучий старый голос прозвучал сначала тихо, но остальные быстро утихли, уважая женщину: - Если он станет дзёнином, наша семья выйдет из клана, - таков был ее вердикт, который, похоже, она даже не стала обсуждать со своим потомством, зная, что оно не посмеет ей возразить. - Я не смогу умереть спокойно, зная, что Кадзу Хаттори - чужак, из-за которого столько бед, решает судьбы моих детей. - Любой представитель Хаттори - достойный человек, - оскорбленно отрезал Чонган тут же.- Кадзу Хаттори не по крови, но по духу, он умный и сильный человек, такой, какой нужен нашему клану! В горном свежем воздухе зазвенела напряженная тишина. В поселении редко возникали конфликты, поскольку каждый знал свое место и свои обязанности, не стремился к власти и не смел обсуждать действия другого без церемонии суда, которую проводил дзёнин, превосходство и ум которого никто не оспаривал. Однако теперь клан был обезглавлен и всерьез возникла угроза полнейшего хаоса: сильнейшие люди, обученные мастерству ведения боя, не собирались отступать, защищая свои интересы. Я чувствовал себя как меж двух огней. Мне некуда было идти с новообретенным статусом, с этой проклятой зудящей ладонью, но и оставаться в деревне было опасно и нечестно по отношению к тем, кто воспитал меня. Сложное решение, давно напрашивающееся, наконец должно было быть озвучено. - Я ухожу, - мой неожиданно для самого себя громкий голос разрубил безмолвие напополам. Клан озадаченно взглянул в мою сторону, не понимая, как реагировать на такое опрометчивое заявление. Никому не было жаль меня - ясное дело, но все боялись за свои семьи, а потому любое событие в общем поселении должно быть принято всеми. В другое время, заяви я о таком, меня бы казнили как предателя, но в новых обстоятельствах уже было не до соблюдения свода негласных правил клана. Сатоши первым очнулся от удивления и, проморгавшись, нахмурился: - Куда? Зачем? Здесь твой дом, - забавно, что мне на секунду показалось, будто друг детства прав. В деревне «крадущихся» прошло мое детство, рождение как синоби, и я чувствовал себя частью, пусть и чужеродной, этой большой семьи. Раньше не чувствовал, а сейчас странным казалось не признавать очевидного. Едва не попался на удочку слабости, решив, что имею право на защиту окружающих, чуть было не согласился с Сатоши. Мотнул головой, чтобы вытрясти из нее все глупые мысли. Дом мой в Аогаваре, я сирота, я проклят, обречен - вот что правда отныне. - Надо понять, кто я и насколько опасен. Такао теперь нет, - сказать это было трудно, будто ком в горле застрял, и, стараясь не заострять ни на ком конкретно взгляд, я постоянно водил глазами по собравшимся. - Посоветоваться не с кем. Надо найти знающего. Смогу - вернусь … Но не вышло произнести на одном дыхании всю фразу. Сглотнул, попытался договорить, но язык не послушался, отказался шевелиться. Сухими губами, обнесенными весенним легким ветром, хотел что-то прошептать, ощущая, как голос западает где-то внутри, но уже не мог: на меня смотрели глаза, полные слез. С отчаянием, с немым укором во взгляде. Я не заметил их сразу, и, слава богам, что так случилось: иначе бы и вовсе не смог говорить. Они, видимо, наблюдали с самого начала моего выступления и, став красными, уже давно плакали, выглядывая из-за широкой спины внука Чонгана. Мне нечего было ей сказать, нечего было добавить к тому, что уже было произнесено. Я должен уйти. Обязан. Ради всех. Ради нее. Не знаю, что она читала в моих глазах, но жемчужные ее слезы становились все чаще и отчаяннее. - Он дурит, - отмахнулся старый лекарь, - одумается еще… Он говорил это, конечно, собравшемуся клану, который резко загудел, как улей, обсуждая мои слова, но Мэй, показалось, даже принялась утирать лицо, словно почувствовала надежду. Напрасную надежду, потому что я не собирался менять своего решения, которое и так далось с болью в груди. - Тогда, Чонган, ты будь нашим дзёнином, - выкрикнул кто-то из толпы, и множество голосов подхватило эту идею, в том числе внутри себя и я. Лучшего предводителя для клана придумать было сложно: мудрый, опытный, ценящий справедливость, лекарь способен был найти компромисс в таком непростом коллективе хорошо обученных и вооруженных людей. Воспользовавшись тем, что народ увлекся новым предложением, я покинул двор, стараясь не оборачиваться назад, туда, где кипела совсем чужая теперь жизнь, в которой не было места человеку, снова ставшему всем чужаком. Хорошо знакомая абсолютная пустота ждала меня и звала в новую дорогу. Страшно было ступать в неизвестность, но я гнал себя вперед, понимая, что помощи мне ждать не от кого теперь. Круг замкнулся.***
С трудом перебравшись на другой берег реки, которая уже начинала вскрывать сковывающий всю зиму лед, я присел у одной старой сосны отдохнуть. Нет, тело чувствовало себя сильным продолжать дорогу, дело было в темной?светлой?, да и ёкай с ее цветом, ужасно беспокойной душе. Надо было в очередной раз убедить себя, что я поступаю правильно, не сбегаю, как трус, от проблем, а ухожу ради тех, кто мне дорог, в жертву приношу свои и не только чувства на благо. Пытался договориться с совестью, но она, в отличие от синоби, никак не хотела поддаваться на подкуп в виде уверений, что я еще сумею найти выход из этого бедственного положения, смогу вернуть утерянное время. Облокотившись на сладко пахнущей смолой ствол, я смотрел туда, в сторону гор, где был когда-то мой временный дом в деревне синоби. Казалось в эти мгновения правильным начать свою жизнь с чистого листа, вернуться к исходному: посетить позабытую Аогавару, повидаться с дальними родственниками, если таковые еще были живы, а затем, как успокоится все внутри, отправиться на поиски опытного колдуна, древних учений о Привратнике. Щурясь, я взглянул на солнце, только-только лениво выползавшее из-за края земли, обещая теплый весенний день и грозясь уничтожить последние напоминания о снеге в лесу. Жаль было снег, эти следы белой пелены в тени деревьев. С ним было связано теперь, как минимум, одно воспоминание, которое не сотрется, я был уверен, никакой магией. Белое личико, почти кукольное, нежное и такое родное. Мысль сама собой снова вернулась к прекрасной не неведьме, околдовавшей мой разум настолько, что даже обижаться толком на нее не выходило, хотя прежде убил бы ее за игры за спиной, не пожалел бы, как и Такао. Но сломала ты меня, чарующая… Нужно, конечно, было дать нам объясниться друг перед другом, но я испугался. Впервые в жизни по-настоящему испугался, что произнесенные слова разрушат свежевыстроенную вокруг себя стену из желания не навредить своим окружающим. Останься я, задержись хотя бы на мгновение, Мэй, безусловно, убедила бы, что любит, я, как глупец, поверил бы, ведь рад обмануться снова, и никогда не смог бы уже оставить ее. И все-таки, выходит, я сбежал. От нее, от себя. Просто нашел повод. Сознавшись себе самому, должно было стать дышать чуть свободнее, глядя в даль реки, но внутри, наоборот, возникло мерзкое ощущение, будто не знал, как примирить в себе две истины, куда теперь от этой правды деться. Она, как огромный паук, облепила со всех сторон своими сетями и практически оставляла без вариантов для поступков, подталкивая признать поспешность выводов. Вернуться. Поговорить. Попытаться понять друг друга. Вместе искать выход. Сдавленная прежде грудь сделала первый тяжелый вдох свежего воздуха, словно обрадованная свободе. Я даже, приободренный, поднялся на ноги, ругая себя за опрометчивость решений и излишнюю вспыльчивость. Прав Чонган: одумался, остался один на один с самим собой и сразу ужаснулся глупости своего решения. Зря я так скоро ушел, не дал нам шанса. Кто знает, может, есть возможность передать кому-то новую силу, жить спокойно и дальше в клане, а затем, спустя время, попытаться смириться с предательством, медленно, но верно заново приручить друг друга, начать совершенно иную историю о синоби и кицунэ теперь, когда наши враги мертвы… Но вдруг мои внимательные глаза боковым зрением поймали резкое движение где-то в стороне. В следующее же мгновение где-то между раскидистых кустов мелькнул рыжий хвост. Лисица, несомненно, хорошо знакомая лисица бежала прочь из этих земель. А вместе с ней, я это всем сжимающимся сердцем почувствовал, - и моя душа...Согретый наконец, Я зиму проводил, А весна оказалась холоднее