Первый снег

      Я твердо помнил свое детство: солнечная земля южной провинции Империи, вытянувшаяся между берегов нить реки, рыбацкая деревушка из десятка покосившихся старых домов. Никакого колдовства, даже намёка на магию. Но какой-то отдаленный чистый голос предателя напомнил, вернул к суровой реальности: «А ты закрыт. Может, это и есть твой дар, не знаю. Впрочем, надеюсь, ты однажды откроешься, и мы узнаем тебя ближе…»       Так, может, Такао это имел в виду?.. Могу ли я быть магом? Машинально взглянул на свои мозолистые ладони, сжимающие меч. Нет, исключено: я никогда не чувствовал в себе ничего необычного, всегда добивался всего исключительно потом и кровью. Колдовские пассы, равнодушные, с легким пренебрежением взгляды, исполненные могуществом, — это о Такао. Мне же злые глаза убийцы, сильные руки наёмника и тело тренированного «крадущегося». Никогда эти две ипостаси не пересекались и не должны были встретиться в одном человеке.       Пытаясь отогнать от себя смятение в мыслях, я тряхнул головой, надеясь, что все и в этом мире встанет на свои места. Но ничего не изменилось. Встревоженная Мэй все так же смотрела на меня и боялась приблизиться, хотя очень хотела, жадно всматриваясь в мое лицо. Она уняла бы мою боль касанием губ, но нельзя было давать себе расслабиться, хоть битва и утихла: я точно знал, что главное сражение еще впереди, я уже ощущал этот терпкий запах крови в предвесеннем воздухе. Но страшнее всего была война, которая уже началась внутри меня. Война, в которой я боялся ошибиться, приняв не ту сторону.       Как теперь ей доверять?! Всё это время я был абсолютно уверен, что спасаю от Привратника её, носительницу некой печати. Помогал, защищал от выдуманных проблем, старался сделать наши отношения ненавязчивыми, тонкими. Держать на ней взгляд было невыносимо больно, будто по живому резали. Отвел глаза на ронина, скрепя ноющее сердце. — Точнее, — продолжил Масамунэ, видя, как я окончательно теряюсь в болоте обмана. —Половина печати. Вторая половина — у него на ладонях.       Перебинтованные свои руки глава клана всегда старался прятать в широких рукавах длинного кимоно. Простые смертные иногда пытались выведать, что же прячется за чистой тканью ладоней дзёнина, но, относясь со всем почтением к колдовству, воспринимали за правду его неохотный ответ о жертвоприношении собственной крови. Такое объяснение получил в детстве и я сам, а потому не смел больше поднимать подобную тему в наших разговорах, уважая тонкий духовный мир мага. А теперь выходило, что стоило хоть раз заглянуть в дом дзёнина в те моменты, когда он менял свои повязки. Недаром удивительным казалось, что бинты девственно чисты. Как слепого и глухого обманывали. Всегда похвалялся, что любого могу провести, а, оказалось, сам жил по чужому сценарию.       Невольно снова уставился на собственные ладони. Грубая кожа рук, перепачканных кровью убитых, если и скрывала какие-то тайные знаки, открывающие особые Врата, то настолько тщательно, что не проявляла их и теперь. Впрочем, теперь уже было неизвестно, правду ли говорят эти двое. Не исключено, что опять насмехаются: — Прошу тебя, Кадзу, — робко подала голос гейша, осторожно касаясь моего рукава, и меня будто огнем обдало. Отшатнулся на пару шагов назад, чувствуя, что должен держаться подальше от всех, кому верил на слово. Тонкие черты лица девушки будто смазывались, путались. Не моя, чужая Мэй: моя бы не завела в ловушку, не толкнула бы в пропасть. Я ощущал уже легкое сумасшествие от захлестывающей паники. — Я хотела как лучше, правда!.. Такао говорил, что печать появляется у человека после сильнейшего потрясения, от боли, от испуга или еще чего-то… — захлебываясь от слез обиды, продолжала оправдываться Мэй. — Он говорил, что они не убьют тебя!.. Стража должна была вынудить твое тело проявить силу, Кадзу…       Ах вот оно что. Вот какой был план. Сатоши со своим неожиданным рвением помочь нам карты спутал дзёнину. Схватила стража синоби, который заинтересуется замком, пытала, ждала, когда от нестерпимых страданий откроется некий знак на теле. Несчастный внук Чонгана страдал бы, видимо, еще так очень долго, если бы я не вытащил его из застенок, проникнув этой ночью в замок, где, похоже, каждая собака знала о плане Такао. Осознав, насколько был близок к незаслуженным мучениям, Сатоши возмущенно вскинул брови и вопросительно покосился на меня, приподняв меч. Знаю, о чем он безмолвно спрашивал. За пособничество в предательстве членов клана убивают.       Сжав раскалывающуюся голову, я машинально зажмурил глаза, еле слышно застонав, и даже опустился на сырую землю, холода от которой я даже не чувствовал. Бежать, ужасно хотелось оттуда бежать. Подальше ото всех, от мыслей, от решений, которые нужно было принять. В Аогавару вернуться, стать простым рыбаком, забросить свое ремесло, жить честно и открыто…и в одиночестве, никого к себе на длину ниндзя-то не подпускать, чтобы не бояться больше, что в душу залезут, все там перевернут и растопчут. — Кадзу? — подал голос потомственный синоби, выжидающе серьезно хмурясь.       Я медленно отрицательно замотал головой, тяжелой, как наковальня. — Они нас подставили, эй, — взывая к моему сознанию синоби, напирал друг детства.       Как я мог убить ее? Ронина — да, легко и просто, не моргнув глазом. Но Мэй… Черные локоны, спадающие с плеч, нежные глаза с янтарным отблеском, тонкий стан, запах, слаще сакуры, разрушили меня.       Лучше бы план колдуна удался, я бы умер, не чувствовал бы, как на части разрывает от боли. Физической и моральной. Меня словно проткнули стрелами насквозь с двух сторон, так что было не повернуться, не облегчить мучения. Скованный собственной нерешительностью, я опустил голову на руки и так сидел, бестолково смотря на падающий снег. Я ждал, когда весь этот ужас вокруг меня разрешится сам собой. Хотелось плакать, пожалеть самого себя. Как в детстве, когда Чонган палками побил…       Внезапно на левой руке, свободной от оружия, почувствовалось какое-то странное жжение. Всего даже затрясло. Оно. Я с ужасом взглянул на ладонь, на которой по-прежнему были лишь узоры судьбы на коже, но я уже догадался, что началось какое-то странное изменение. Вот, чего ждал Такао: когда душа у меня наизнанку вывернется. Дождался, коварный. — Мэй постоянно пыталась остановить это, — произнес ронин, услышав Сатоши, хотя ему совершенно было невыгодно защищать бывшую майко. Наоборот, должен был радоваться нашей размолвке. — Сбегала из деревни, пыталась затеряться в лесу, но колдун за ней меня отправил. И потом давала ему понять, что не хочет в этом участвовать, когда Азуми вместо тебя к сегуну хотела отправить…       Невольно я взглянул на плачущую, пряча ладонь в рукав, пока никто не увидел, что со мной что-то происходит. Мэй некрасиво размазывала слезы по лицу, совершенно не думая о том, как выглядела в этот момент, и не сводила с меня взора, наполненного болью. Видел, как она страдала, но внутренний голос справедливо подсказывал: уже рыдала искренне, а потом продолжала вести свою игру. Но, как ни убеждал себя, не мог не вспомнить странный эпизод во время договора у Такао в доме: и вправду, бывшая майко не хотела, чтобы я шел с ней, да и после этого, во время путешествия, пыталась отговорить, намекала, что ждет меня опасность. Едва подумал так, как мой взгляд сам собой смягчился, и пришлось себя отдернуть. Нельзя верить. Больше нельзя верить. — Она не могла тебе рассказать, — будто прочтя мои мысли, сказал вдруг младший господин Араи. — Сначала думала, что делает для тебя же лучше, не хотела, чтобы ты, как она, от магии страдал, ждала, что любовь в тебе пробудит магию, а потом, когда поняла, что привязалась к тебе, боялась открыто признаться. Знала, что не поверишь.       Если бы хоть одна душа на этом свете знала, как я хотел бы ей поверить! Как хотелось раскрыть объятия, обхватить руками ее любимую талию, вдохнуть аромат ее волос и осознать, что мир не сходит с ума, всё будет, как прежде!.. Но я не мог больше позволить себе эту роскошь, если хочу выжить. Ладонь закололо, будто соглашаясь с моими размышлениями.       Плотно стиснув зубы и сузив глаза, я нахмурился, изо всех сил стараясь прийти в себя после случившегося потрясения. Прогнать ее надо от себя, теперь вообще не известно, что со мной будет. Что если я уже не я? — Как я могу верить, — отрезал я, стараясь не смотреть в темные с янтарным отблеском глаза, чтобы не передумать, — когда она меня обманула. Ласкова со мной была, в лицо улыбалась, а за спиной интриги плела!       Мэй, казалось, от моих слов задрожала всем телом и зарыдала еще сильнее, напрасно пытаясь утешить себя, обхватив руками плечи. Она как-то вся сжалась, склонилась к земле, словно ее покинули силы, и только верный охранитель удержал ее, подняв за локоть. Хотел подскочить, помочь, но остановил себя, напомнив, как опасны для меня ее прикосновения: ум расхолаживают, притупляют бдительность, как теперь я могу быть опасен для нее сам: — Как ты не поймешь, синоби, — раздраженно процедил Масамунэ, придерживая девушку, — все думали, что помогают тебе! Колдун говорил, что с детства пытался раскрыть в тебе печать, подвергая различным испытаниям: через страдания во время учебы, через боль от ранений, через любовь к Азуми… Последняя его надежда была помочь тебе благодаря нам.       Я удивленно вскинул брови. Абсурд, сочившийся сквозь его речь, как яд, отравлял мой разум. Зато теперь хотя бы было понятно, как родилась легенда о Мэй, у которой печать появилась вместе с родным лисьим обликом. Это была всего лишь подсказка для меня, как должно было случиться со мной. Потеряв родителей и оказавшись в деревне синоби, где обучение ежедневно закаляло мое тело и дух, я столько раз плакал и от жалости к себе на луну был готов выть, но никаких волшебных способностей не проявлял. На похоронах сестры Сатоши, в случайности смерти которой теперь, в свете открывшихся тайн, верилось с трудом, я вновь плакал, тронутый горем утраты, однако все равно оставался простым мальчишкой. Затем подослана была куноити из соседнего клана, которая должна была пробудить во мне бурные чувства. Я снова был как кремень. Ничто не могло расшатать так моей собранности, сформированной благодаря учителям. Даже влюбившись в несчастную гейшу, я не стал слабее. Но, видимо, заметив, как я искренне проникся к Мэй, Такао решил, что ее гибель подействует на меня уничтожающе, вскроет дар. Только просчитался, допустил в прошлом грубую ошибку, позволив выжить господину Тинэну, который зародил в Масамунэ сомнения в правильности происходившего.       Так что, как выяснилось, я куда выносливее и везучее, чем рассчитывал глава клана. И в то время, как я думал, что помогаю несчастной девушке спастись от преследования жутких чудовищ, нанятые люди старательно вели меня на верные муки и думали, что делают благое дело. Смешно. До зубовного скрежета.       А как бы поступил я на их месте? Но себя с ними сравнивать было нелепо. Я наемник, человек со спящей от зарождения совестью. Однако, заплати мне еще пару месяцев назад, чтобы разыграть какого-нибудь дурачка, и я бы охотно взялся за дело. А бывшая гейша и ронин?.. Выходило, что ради выгоды и они на такое способны. Но могу ли я их за это судить, если сам такой?..       Мир никогда не казался мне радужным, а теперь получался куда мрачнее, чем думалось прежде. Всему есть своя цена, и стоимостью за мои подорванные чувства были несколько разрушенных жизней. Неплохо, надо сказать. Я бы меньше за себя дал.       Но Такао?! Что в итоге он получал, когда игра с моим больным сознанием достигла бы апогея? Не мог многомудрый дзёнин выстраивать такую сложную схему моего обмана, построенную исключительно на моей глупой доверчивости, не предполагая, что в дальнейшем обретет нечто большее, когда я, ужаснувшись открытому в себе дару, прибегу к нему за помощью.       Младший господин Араи, нетерпеливо всматривавшийся в мое озадаченное лицо, продолжил: — Когда печать появилась бы на твоем теле, объединив их две половины, ты помог бы Такао обрести контроль над Вратами, стать их охранителем…       Я был ужасно далек от магии, но даже меня будто от такой неприкрытой, наглой лжи охватил жар, разливающийся по всему телу и сосредотачивающийся на левой ладони, начавшей вдруг жутко чесаться: — Что ты несешь, мстительный?! Как можно было довериться колдуну, который совершает столько зла?!       Я и сам доверял, но не представлял, что все происходящее — дело его рук.       Словно получив звонкую пощечину, лицо бывшего самурая изменилось. Он сосредоточенно нахмурился, видимо, пытаясь осмыслить сказанное мной, а затем неожиданно выдал, но в голосе его не было даже попытки оправдания. Скорее, это было честное признание: — Он говорил, что Привратник — это защитник мира от зла. Пока он стоит на страже, Врата не будут открыты, — благородный воин сделал паузу, будто собираясь с силами, и добавил, опустив взгляд в землю и склонив голову. — Но он обманул нас, теперь это ясно. Раз хотел убить Мэй, чтобы тебя разозлить, убил моего господина… Признаю: я слишком поздно понял, что и меня водят за нос.       Странно было от него слышать раскаяние в допущенном промахе. Не вязалось это с общей картиной его образа: должен был спорить со мной, пытаться объяснить свои поступки. Прекрасное воспитание аристократа, похоже, проявлялось даже в такие странные мгновения в лесу: — Но теперь это уже неважно, — он резко поднял на меня холодные глаза, в которых прочлась невероятная решительность. — Скоро здесь будет остальная стража: они, рейки и нанятые синоби. Уходи.       Слова прозвучали так спокойно и безэмоционально, что я даже не сразу поверил, что правильно расслышал и даже не двинулся, одними глазами осматривая темнеющую округу. — Уходи, синоби, — повторил Масамунэ, вглядываясь в даль, где вдруг показались еще далекие, но движущиеся в нашу сторону огни факелов. Заметив их тоже, я поудобнее взялся правой рукой за меч. Левая ладонь ужасно отвлекала своим несвоевременным зудом, но я старался не думать об этом. — Я виноват перед тобой. Уходите вместе с Мэй, и не держи на нее зла…       Глядя на прекрасное лицо не неведьмы трудно было таить обиду, но голос здравого рассудка во мне не засыпал. Сейчас, узнав, что главной их с Араи была задача заставить испытать сильнейшие эмоции, странно было бы легко поверить, что они признались во всем без тайного умысла. Больше никогда никому. Не верить. Не доверять.       Однако девушка тут же, осознав приближение опасности и не ведая моих мыслей, рванулась было в мою сторону: — Пожалуйста, уходи один: ты быстрый, ловкий, тебе проще одному скрыться в лесу, дай нам загладить свою вину, — она отчаянно тянула ко мне свои нежные руки, но я остановил ее в метре от себя ледяным взглядом, произнеся будто чужим хриплым голосом, откуда-то из глубин самого оскорбленного сердца: — Не подходи, — острым кончиком меча указал ей расстояние, на котором теперь стоит держаться от меня. — Мы теперь опасны друг для друга.       Покатые плечики снова затряслись в истерике. В другое мгновение кинулся бы унимать их, но тогда стоял и бездействовал, хоть и не мог отвести от них взгляда, почему-то чувствуя себя бесконечно виноватым за собственную жестокость. Но я ли все это начал?..       Что-то во мне сломалось после встречи с ней. Нет, не после неловкого знакомства на постоялом дворе, когда нас разделяла решетка, а после ее решения не оставлять меня в лесу. Никому не было до меня, сироты и чужака, прежде дела. Не в чести среди «крадущихся» выручать друг друга, если нет угрозы раскрытия, а тут… Нежное, трепетное создание собой ради меня рискнуло. Вот что тогда подкупило. Приласкала меня, приручила, как дикого зверя, а я и рад был склонить наконец-то свою отчаянную голову кому-нибудь на колени, хотя раньше казалось, что никогда не захочется открыться кому-то снова… Бестолковый я, а не Сатоши.       Я нарочно твердил про себя, что будущая актриса действовала по плану, а не по зову сердца, как мне хотелось бы думать, напоминал себе, что она нарушила заключенный между нами в нежный вечер договор, попрала святое. Я должен был ее ненавидеть… и не мог, не получалось. Проклятое слабое тело, уже который раз подводишь…       Звуки погони приближались. Некогда было уже рассуждать и пытаться найти правых и виноватых в этом темном, как наши души, лесу, где надежду на свет дарил лишь последний в этом году снег.       Мне, синоби, не пристало убегать и прятаться, даже с этой вдруг разнывшейся левой ладонью. Если это и есть печать, тем лучше. Убьют в горячке сражения — и дело с концом. Всё равно возвращаться уже некуда. И не хочу. А как жить с печатью — не знаю. — Нет, — с трудом выдавил из себя, — уходите втроем… Да и я им нужен, а не вы.       Никогда не был героем, предпочитал уходить от открытого боя, если не было в том нужды, но сейчас странно было бы подставить под удар раненого друга и тех, кто, по крайней мере, сознался в своем обмане. Уж если кому и оставаться, чтобы дать другим уйти, так это мне. Найти смерть в бою — лучшего исхода я уже не видел. — Они только этого и ждут, — отчаянно воскликнула бывшая майко, утирая слезы. Не приближалась уже, но и не собиралась уходить. — Они схватят тебя, замучают, а потом доставят к Такао, он сильный, подчинит тебе свою волю…       Была истина в ее словах, однако я только вновь прикрыл веки от пронзающей боли в голове. Один ее голос приносил мне невыносимые страдания. Слышать его, обращенным к себе, но не иметь возможности им наслаждаться, не предчувствуя подвоха, — это жестокое наказание за мою доверчивость.       Но и ронин вдруг отрицательно покачал головой, продолжая мои душевные пытки: — Нет, я не могу так. Я должен искупить вину кровью, — его верная катана была приготовлена, чтобы отражать атаки противников. Несвоевременное благородство не красило его, но почему-то больше и не раздражало. Человек склонен совершать ошибки, но достойный человек всегда старается их исправить, пусть даже ценой собственной жизни. Это вызывало невольное уважение. Не выбери он обман, пожалуй, я бы даже простил ему влечение к Мэй и смог бы попытаться подружиться без взаимной неприязни.       Всем хотелось крови. Впрочем, что скрывать, мне тоже: я жаждал утопить врагов в их собственной крови, а потому не мог позволить кому-то сделать это за меня. — Масамунэ, — пожалуй, впервые за все это время я обратился к нему без ехидства и исключительно по имени, — у меня теперь свой путь мести.       Как бывший самурай — приверженец подобных манер, младший господин Араи неожиданно с почтением посмотрел на меня, будто не было до этого никакого недопонимания между нами. Мгновение поразмыслив, он не стал спорить, и длинный его меч, отправленный в ножны резким движением, сказал за него больше, чем он был способен: — Уведи Мэй отсюда, помоги укрыться, — продолжил я, стараясь не смотреть на нее. Знал, что теперь наши дороги пойдут в разные стороны: постараюсь убить как можно больше противников и, почувствовав, что не выдержу мук, уйду из жизни сам. Других планов у меня уже не было. А как еще могла закончиться жизнь подобного мне?..       Но не неведьма удивленно вскинула брови. Неужели думала, что я позволю ей рисковать собой? Что бы ни случилось между нами, никогда не стал бы прятаться за ее изящной спиной. Это не меняло моего решения держаться от нее на расстоянии, но я не мог справиться с ноющим в груди желании защитить ее. — и… убей Такао, — не без мерзкого ощущения внутри себя, произнес я, глядя в глаза ронина. Так странно распорядилась судьба. Раньше ненавидел их, выколоть мечтал, а теперь смотрел открыто, невраждебно. Даже с надеждой, потому что понимал, что мои шансы достигнуть колдуна невелики. — Выполнишь — будем в расчете.       Вдвойне странно распорядилась судьба. Синоби и ронин, совершенно разные в воспитании и образе мышления, столкнувшиеся благодаря роковому стечению обстоятельств, вышли на один Путь. Два меча — короткий и длинный — стремились перерезать горло общему врагу.       Где-то уже поблизости раздался воинственный возглас, предвещающий скорую битву. — Нет, — прошептала, отчаянно мотая головой, Мэй, понимая, что я настроен серьезно, и отшатнулась от Араи. — Нет, я не уйду…       Я уже не смотрел на нее, сверля взглядом Масамунэ. Возникло между нами странное абсолютное взаимопонимание, когда были лишними слова. В тревожный момент накалявшейся обстановки он оказался неожиданным союзником, которого сложно назвать другом, но которому вынужден был довериться снова.       Не давая девушке зайтись в новом приступе слез, ронин подхватил ее под локоть крепче и решительно двинулся в сторону города, где около дома все еще были привязаны лошади. Вряд ли кто-то станет их догонять, однако стоило задержать воинов, перестраховаться. Гейша кричала и пыталась вырваться, сопротивлялась, нарочно цепляясь за деревья и кусты, но каждый раз бывший самурай с силой привлекал ее к себе и продолжал путь. Однажды он сам обернулся, прежде чем скрыться из виду. Привычно холодный и невозмутимый взгляд внезапно подернулся тенью сочувствия.       Нечему тут сопереживать. Все правильно.       У каждой сказки есть конец, и он, как правило, понятен еще в самом начале. В нашей легенде о странной троице: гейше-кицунэ, бывшем самурае и синоби — тоже было распланировано все заранее. Им двоим — жизнь, счастье и покой. Мне — тьма, одиночество и пустота. Глупый, на что-то надеялся, сам себя обманывал хуже, чем окружающие…       Я отвернулся в другую сторону, понимая, что не в силах прощаться с Мэй даже взглядом, и увидел Сатоши, который даже и не думал уходить вместе с ними. — Нет, — опережая мой вопрос, произнес внук Чонгана, выбирая опытным взглядом между двумя мечами, поднятыми с земли, наиболее заточенный. — Я не убегу уже со своей ногой, так что остаюсь.       Невольно посмотрел на кровоточащую рану на его бедре. Он убежал бы, если бы захотел. Не с такой болью мог бы убежать, а потом спрятаться в лесу, переждать. Потомственный синоби сознательно остался, чтобы оказать мне помощь, не понимая, что теперь мне она не пригодится. — Уходи! — я даже невольно разозлился на его упрямый нрав и чуть даже мечом не замахнулся для устрашения. — Ни к чему тебе это.       Но Сатоши даже не дернулся. — Нет, я же сказал тебе еще в прошлый раз: я должен вернуть долг за отца, — как никогда серьезный, произнес он даже без намека на хорошо знакомое ехидство в тоне. Сведя брови к переносице, странным, но уверенным тоном произнес. — Каждый должен расплатиться.       Новый в своей сдержанности, но какой-то по-своему родной Сатоши, не так уж и заносчивый Масамунэ и Мэй, которая, возможно, искренне и пыталась мне помочь, скрывавшийся под личиной спасителя Такао — вот главные открытия моих последних дней. Левая ладонь еще сильнее зачесалась, напоминая о себе. Проклятье какое-то…

***

      Воинов оказалось много. Страшно много для двух, пусть и прекрасно подготовленных, синоби. Не пытался даже их посчитать, чем обычно занимал свой мозг в такие мгновения, стараясь не отвлекаться от движений меча. Пригодилась вся выучка, чтобы дожить до мгновения, когда среди стражников в темноте стали заметны силуэты людей в темных одеждах, прятавших свои лица за масками.       Увидев их, я только безмолвно обернулся на Сатоши, который, стоя ко мне спиной, тоже обратил внимание на них. И без слов было понятно, что от «крадущихся» на открытом пространстве не уйти. Не так обидно, если схватят одного меня, хоть и не ясно, что делать с надоедавшей ладонью. А вот за потомственного синоби было страшно: он ни в чем не виноват, оказался впутанным в чужие проблемы по самое горло…       Желтые лисьи глаза сияли, как два драгоценных камня в лучах солнца, похожие на глаза тех животных, которых как-то видел пойманными на ярмарке.       Что-то и теперь вдруг сверкнуло в темноте слева от нас. Это был не желтый, а скорее зеленый яркий свет двух огромных глаз. Понимая, что это не дикий зверь, а ёкай, я невольно насторожился. Колдун мог вполне натравить еще и нечисть. С такими врагами при поддержке вражеского клана синоби нет ни малейшего шанса сбежать. Да и был ли смысл? Не проще ли сдаться Такао, отдать ему власть, сделать его могущественнее и наплевать на свою совесть?       В сущности, мне не было никакого дела до судеб других людей. Сильный колдун укрепит свои владения, подчинит себе какое-то население, держа их в страхе, уничтожит какое-то поселение? Да наплевать. Теперь себя бы спасти. Что, если отдать ему печать, отсечь руку, а затем уйти в горы, податься в ямабуси (*прим: воины-монахи) или вовсе в разбойники, или вернуться к рыболовству? Голос эгоистичного наёмника во мне звучал так явственно и так, казалось, здраво рассуждал, что я при виде приближающихся факелов чуть было не опустил меч в знак повиновения. Но почему Такао сразу мне не рассказал обо всем? Зачем весь этот спектакль? Значит, сила его куда страшнее.       Эта мысль пришла в голову неожиданно, вместе с очередным приступом зуда, и я невольно взглянул на светящиеся глаза, которые замерли, не выходя из темноты леса, будто ждали, когда вспыхнет новое сражение. Явно была какая-то еще тайна. Успеть бы узнать только какая.       Лицо не неведьмы, промелькнувшее в сознании, заставило зубы со скрипом сжаться плотнее. Сколько боли уже вынес, сколько пережил обмана. Никогда не сдавался без боя, и не теперь надо было начинать. Не теперь. Если Масамунэ не справится с поручением, колдун снова попытается вынудить меня играть по своим правилам, угрожая убить Мэй. Этот порочный круг никогда не разорвется: я буду вечным заложником своих чувств. Хватит. Пора жить вопреки чужим планам.       Синоби, служивших сёгуну, было много. Никакая выдержка не могла бы нас с Сатоши спасти от них, но мы не покрыли себя позором трусливого бегства, сражаясь как подобает не синоби, а самураям: открыто и честно отражали удары и наносили ответные. Кровь, жесткие взгляды, схватка до последнего вздоха — бой не на смерть, а за жизнь. Прикрывая друг друга со спины, мы словно превратились в единого могучего воина, который в четыре руки пытается остановить лавину врагов.       Численный перевес был на их стороне, да и никаких преимуществ в навыках уже не было перед равными воинами. Но мы, борясь за свою свободу, честно стояли до последнего, ни словом, ни мыслью, ни движением не оскорбив своих учителей. Клан мог бы воспевать стойкость нашего духа в своих легендах, если бы узнал об этом странном столкновении с представителями враждебного поселения в тот мрачный день в лесу.       Ёкай, своими глазами похожий на того, что уже не раз встречал, словно проверял меня, внимательно наблюдая со стороны и не приближаясь. И лишь когда я с ожесточением вонзил в очередного врага лезвие меча, мимоходом заметил, как существо наконец одобрительно обнажило множество мелких зубов в страшной улыбке.       В следующее же мгновение, в которое Сатоши с ужасом в голосе прохрипел, что пребывает подмога нашим противникам, небольшая полянка, где разворачивался бой, озарилась какой-то неестественной вспышкой, словно взорвалась сотня волшебных фонарей Такао. Мгновенно ослепленные нестерпимым ярким белым светом, мы все разом закрыли глаза руками, стараясь укрыться от невыносимого света. Стало резко не до друг друга: наши враги в охватившей разум панике пытались убежать, впервые столкнувшись с магией, сшибали своих же с ног, истошно кричали от рези в глазах и даже ранили несколько своих соплеменников, пытаясь расчистить себе дорогу для возможности побега.       Иллюзия! Я видел пару раз подобное, когда глава клана тренировался в этом навыке. Не удивлен был, что ёкай владеет такими способностями, но зато поразился, что на нас, кроме боли, действие колдовства не распространилось: ни я, ни Сатоши не метались в ужасе, пытаясь скрыться от пленившего сознание морока. Лишь левая ладонь зудела как сумасшедшая. — Чего жшдёш-шь? — раздался вдруг знакомый шипящий голос где-то поблизости. Я постарался приоткрыть хотя бы один глаз, преодолевая жуткую резь, и увидел, что ёкай действительно сидит в своей странной паучьей позе и выжидающе смотрит на меня, злобно хмуря треугольные брови. — Убей их!       Воспользовавшись временной слепотой противников, мы в сплошном белом свете, припомнив, как обучались сражаться без зрения, превратились из благородных воинов обратно в синоби — страшных и злых наёмников, перерезавших глотки своим врагам исподтишка, не встречая никакого почти сопротивления, будто животным.       Свирепые, покрытые потом и кровью, спустя час из живых людей остались лишь мы с Сатоши, который уже еле стоял на ногах. Рана у него кровоточила, явно ныла, но он храбрился из последних сил. Когда пелена с глаз спала, увидев поблизости ёкая, правда, невольно отшатнулся и чуть не упал, потеряв равновесие из-за больной ноги, но я успел поймать его за локоть. — С-с-синоби, — прошелестело существо, изучая нас. — Поговорить надо.       Понимая, что я интересен ёкаю, а не внук Чонгана, уверенно шагнул в его сторону, но, на всякий случай, оружие не убирал в ножны. За помощь благодарен, без магии бы не выбрались из передряги, но что-то уже в добро без выгоды с трудом верилось: — Говори.       Мой дерзкий тон явно нечисти не понравился. Создание, отдаленно напоминавшее девушку, прищурило опалесцирующие глаза и осмотрело меня с ног до головы. Увиденное тоже не принесло ему удовольствия, будто на моем месте должен был оказаться другой человек. — Меня зовут С-с-сино-Одори, — представился наконец ёкай, и я удивленно приподнял брови.       Девушка-ведьма, которая жила в моем доме, а точнее ее дух смотрел на меня в ожидании, очевидно, расспросов, однако я упрямо молчал, пытаясь воспринять новую информацию. Так и не дождавшись от меня хотя бы слова, Сино-Одори, тяжело вздохнув, продолжила: — И я была Привратником, и у меня была печать. Пока не влюбилас-с-сь.       Уже сложив в голове несколько картинок в единую, я без труда догадался, что та несчастная полюбила Такао, и он убил ее, преследуя одну-единственную цель — стать могущественным колдуном. В мире магии, похоже, царят такие же законы, что и среди простых смертных: захватить власть, опередить другого, убить, пока не лишили жизни тебя самого. — С-с-синоби верить нелься, — все еще рассуждала о пространном ёкай, оскорбленная своим прошлым, и я, крайне бесчувственный и ограниченный во времени, уже разобравшись в случившемся, вынужден был ее грубо прервать: — Почему только половина печати ему перешла, как вторая часть оказалась у меня?       Желтые лисьи глаза сияли, как два драгоценных камня в лучах солнца…       Почему-то снова вспомнилось это мгновение, внезапно возникнув перед глазами яркой картинкой из детства. Сино скривила свою жуткую улыбку и смотрела на меня прямо, будто это она вызвала в моей голове эти воспоминания: — Я выбрала тебя. Лис-с-сицей обернулас-с-сь, когда поняла, что могу умереть, ис-с-скала приемника дос-с-стойного.       Достойный приеемник?! Я?! — Такао пришёл в наш клан, защ-щ-щиты просил. По-ж-шалела его, полюбила. Доверилас-с-сь.       Совсем как я. Удивительно похожими оказались судьбы колдуньи и простого синоби. Себя не было жаль, нет, скорее было досадно от осознания, что прав был раньше, думая, что никому нельзя верить. Даже тем, кто заключает с тобой контракт, давая клятвы любви и верности телу и духу. Разубедить себя, глупый, хотел, пожелал попытаться жить, как самурай. Но не обмануть свое предназначение: ставший на путь «крадущегося» должен испить свою чашу боли и страданий до конца. — В зс-нак с-с-своей любви разделила с-с-с ним с-с-свою тайну, — будто злясь на саму себя, Сино-Одори наморщила лоб. — Потерять его боялас-с-сь, с-с-смерть, думала, з-саберёт его.       Ёкай, словно проваливаясь в собственные воспоминания, зашипела грозно, будто на моем месте возник обманувшего доверчивую девушку Такао. Мы с Сатоши невольно отпрянули назад, выставив вперед мечи. От оскорбленной нечисти чего угодно можно ожидать. — Раз-сделила на половины с-с-свое сердце, которое было ключом к вратам, — будто в никуда продолжало свою горькую исповедь существо. — Вечную молодос-с-сть ему подарила, а он убил меня!..       Пока ёкай снова причитала о том, что синоби коварны, с чем сложно было спорить, я обернулся на внука Чонгана и встретил на себе его вопросительный взгляд. Казалось, мы оба теперь думали об одном и том же: не чудилось, будто Такао не стареет, так оно и было, он словно в одном возрасте застыл. — Я с-с-стала уродиной, — прошипела Сино и вдруг принялась выдирать свои волосы клоками, явно впадая в полное отчаяние, — а он жил, на ладонях з-снак мой прятал…       Не было ран под девственно чистыми бинтами. И тут я оказался прав. Жаль только, что глаза открываться начали так поздно. Если бы чуть раньше, хотя бы на пару месяцев, прозрел, не оказался бы в таком нелепом положении, когда был обманут теми, с кем был близок. — Хотел влас-с-сть вс-с-ю з-сахватить, — еще больше распалялся ёкай и вдруг стал медленно приближаться ко мне, не обращая внимания на то, как я недоверчиво на него смотрю. — Но я умнее оказ-салас-с-сь! Я до с-с-смерти ус-с-спела с-с-спрятать с-с-свою час-с-сть печати!       Я и оказался тем самым мальчишкой, которого в лесу встретила прячущаяся от разгневанного колдуна Сино-Одори в образе желтоглазой лисицы. Не утонувший и боровшийся до последнего за свою жизнь юнец из Аогавара, очевидно, виделся ей, опытной ведьме, как надежный сосуд для сохранения своей силы. Кто бы мог подумать, что Такао обнаружит меня, ни о чем не подозревающего, спустя год.       Мысли в голове бешено кружились, перемешиваясь между собой и восстанавливая редкие воспоминания из глубокого детства. Теперь уже не странной казалась и смерть моих родителей. Если дзёнин нарочно убил господина, которому служил Араи, чтобы тот был заинтересован содействовать затее Такао, то почему он не мог убить и моих мать и отца, дабы заставить меня страдать. Всё, каждый мой шаг в жизни, каждая встреча — это был путь боли. Я должен был давно сойти с ума, но …Левая ладонь тут же, напомнив о себе, зачесалась. — Почему ты не рассказала мне раньше? — чувствуя, что давно было пора задать этот вопрос, спросил я. Чужая трагическая история, безусловно, интересна, но сейчас было важно разобраться со своей, прояснить все недостающие детали. Я мучился непониманием, можно ли было избежать всех событий, если бы я заранее был посвящен в планы магов.       Думал, Сино обидится, что я заставил ее прервать свой рассказ, однако она вдруг просияла, будто ждала именно такой реакции: — Я пыталас-с-сь, но ты был не готов! Вс-с-се мои иллюзии тебя пугали, трус-с-сливый с-с-синоби: я была пауком, духом девушки, но ты с-с-слушать не хотел! — сразу припомнились все случаи, когда я сталкивался с нечистью. И вправду, едва завидев волшебное существо, я хватался за оружие, как и сейчас. Но не зря, выходит, опасался магии: и впрямь оказался бестолково впутанным в ее сети. — Я с-с-смотрела з-са тобой, с-с-следила. Думала, с-с-сраз-су побеж-шишь к Такао, а он…       Ёкай сделала еще несколько опасных шагов ко мне. Невольно съежившись от ее ужасающего вида, я все же выдержал испытывающий взгляд светящихся глаз. Жуткая улыбка, казалось, стала еще шире: — С-с-сделал бы из-с тебя с-с-союзника, такого же наивного, как твои друз-сья. Только лис-с-сичка пос-с-слушалас-с-ь меня! Но теперь и ты тож-ше з-снаеш-шь, что никому нельз-ся верить!       Безотчетно я грустно ухмыльнулся. Горький урок усвоен, что и говорить. Я невольно тяжело выдохнул полной грудью, задрав голову к светлеющему небу. Мелкие снежинки падали на раскрасневшееся лицо и остужали его. От удовольствия и временного покоя даже глаза сами собой закрылись. Но почти сразу послышалось знакомое шипение: — Идем, — вдруг Сино махнула своей когтистой лапой, — пора с-с-с этим з-сакончить!

***

      Сино-Одори вела нас совершенно незнакомыми мне короткими тропами в сторону родной деревни. Сатоши, которому на скорую руку была оказана посильная помощь, старался не отставать от меня ни на шаг. Как я ни просил его переждать ранение где-нибудь в безопасном месте, потомственный синоби был упрям в своем желании защитить оставшуюся в клане родню. Такие разные, мы, казалось, впервые перед лицом надвигающейся беды чувствовали себя настоящей семьей, пусть не по крови, но по духу.       Взяв на ближайшем постоялом дворе лошадей, передвигаться стали куда быстрее, едва поспевая за ёкаем, ловко перебирающим всеми четырьмя лапами. Не давая передышки животным, не зная отдыха и сна, мы гнали во весь опор, надеясь, что Масамунэ и Мэй еще не успели достигнуть деревни…       Впервые за последние годы я почувствовал вкус крови во рту. Долгожданный, сладкий, с ума сводящий и опьяняющий, куда больше, чем взгляд любимой. Он придавал сил, вдыхал в меня новую жизнь и наполнял сознание ясностью, с колен поднимал и в руки вкладывал решительный меч. Я ничего не видел вокруг себя: ни промелькивающие однообразные пейзажи, ни Сатоши рядом, ни Сино впереди. Мой взгляд жаждал только одного.       Я должен взглянуть в эти синие глаза… Не самурай сгубил моих родителей, не гейша предала, не ронин обманул, а он, Такао, руководил всеми, как за ниточки бесхребетные куклы дергал, издеваясь надо мной.       Поселение встретило нас уже вечером следующего дня будничной тишиной, словно ничего особенного не происходило. Редкие встречные приветливо кивали нам головой и с недоумением посматривали на довольно миловидную девушку, в которую превратилась бывшая колдунья, сотворив новую иллюзию, чтобы не вызывать лишних вопросов. Втроем, коротко обсудив нехитрый план и действуя предельно осторожно, отправились к дому дзёнина, в тайне надеясь, что нам удалось опередить Араи и кицунэ.       Но наши надежды рухнули еще при приближении к жилищу колдуна, которое неожиданно вспыхнуло одновременно со всех сторон, как факел. Плотная бумага стен мгновенно стала превращаться в пепел, а соломенная крыша задымилась, устремляясь к небу серым дымом. Стало ясно: внутри уже идет бой. Опоздали.       Разрубив остатки пылающих сёдзи, я, прикрывая лицо от едкого запаха рукавом, ворвался внутрь. Понимал: лучше сгореть или задохнуться, чем, оказавшись в шаге от своего врага, дать убить его другому, если уж пережил схватку с множеством противников. Не Мэй и ее пламени уж точно вершить суд над предателем.       Но и ронину было не до нашего уговора. Мы встретились глазами уже в комнате, где принимал гостей многомудрый дзёнин, когда Масамунэ тяжело откашливался, но пытался загородить собой Мэй, в руках которой полыхало зарево. Пожар — несомненно, это было ее творение, попытка запугать колдуна, но, увы, тщетная: огонь не причинял ему вреда, проходил как бы насквозь. Что-то гораздо сильнее волшебства лисицы защищало его. Моя левая ладонь снова дала о себе знать, но на этот раз не зудом, а будто касанием пламени обжигая кожу.       Казалось, ничто: ни магия кицунэ, ни наше оружие — не способно сломить его, сильного и непоколебимого колдуна, лицо которого, молодое, гладкое и обычно добродушное, исказилось в гримасе нечеловеческой ярости. Синие глаза — явный признак воздействия колдовства внутри — вдруг сменили свой цвет на глубокий красный, на цвет крови. Я не узнавал его. Впрочем, и не знал его прежде. Только теперь, будто с рейки, сорвалась уродливая маска.       Легко отражая удары катаны одним взмахом руки, не замечая полыхающего огня, Такао выглядел непобедимым чудовищем, хоть и с человеческим обликом. Не зря годы ушли на тренировку магических способностей. Страшно представить, на что он был бы способен, пойди я у него на поводу и обретя он полный контроль над Вратами…       Но Сино-Одори, вдруг вышедшая вперед из-за моей спины, заставила его уверенный взгляд дрогнуть. Не ожидал он ее здесь увидеть явно. Даже мне не был так удивлен, хотя и заметно щекой дернул от недовольства. — Врата еле сдерживаются, — в человеческом облике ёкай говорила совершенно иначе, даже другим, мелодичным, голосом. — Нужен сильный Привратник, который справится с этой ношей, не поддастся на искушение силой и властью. Человек со светлой душой.       Колдун стиснул зубы и нахмурился, понимая, что не о нем идет речь. Обо мне. Светлая душа?! Впрочем, в отличие от многих, я не обманывал ближних… — Но для этого нужно объединить печать, — продолжала Сино, смотря прямо в глаза своему бывшему возлюбленному и не замечая дыма и гари вокруг. — Один из вас должен умереть, чтобы передать второму свою половину…       Такао был во истину умным человеком, и он не стал полагаться на то, что обиженная когда-то девушка встанет на его сторону. Гордо приподняв подбородок, он развернулся к ней лицом и посмотрел прямо, с вызовом, видимо, понимая, что сейчас случится последняя, самая важная, схватка. — Пришло время расплатиться за попранное мое доверие, — спокойно, даже холодно проговорила колдунья, — однако печать защищает тебя от моей магии. Но не защищает от обмана синоби.       Это был заранее оговоренный знак. Мне, простому смертному, было не тягаться с магией физической силой, но зато хитрость и ловкость «крадущегося» давали свои преимущества. Увлеченный разговором с Сино-Одори, опасной и сильной волшебницей, Такао сосредоточенно смотрел лишь на нее, ожидая угрозы только с ее стороны. Он забыл, что воспитал целое поколение злых и подлых в своих поступках воинов, которые не прощают ошибок.       Все закрутилось стремительно. Одним скользящим движением я оказался около него, выкинув из рукава тонкий ножик. Прочитав наш план, дзёнин попытался откинуть меня мощной волной, но левая моя ладонь, выставленная по инерции вперед, обожгла изнутри кожу и будто приглушила колдовство противника: я лишь почувствовал сильный толчок в грудь, но сумел удержаться на ногах. Печать явно блокировала смертельную опасность от волшебства, зато права Сино: не спасала от коварства.       В следующее же мгновение я замахнулся лезвием, но лишь рассек воздух: Такао ловко увернулся. Сказывалось в его движениях прошлое «крадущегося». Получив достойный отпор, я, начав кружить, медлил с последующими действиями, присматриваясь к своему противнику.       Никогда прежде я не оценивал своего дзёнина с такой позиции. С детства привык безоглядно ему доверять, благодарный за спасение и новую жизнь, и, воспитанный уважать старших и мудрых, я не смел бы даже прежде поднять на него меч. Но перевернулось все в моей жизни, исковеркалось, будто отражение в разбитом зеркале: внешне все осталось прежним, а суть изуродована.       Увидев, что я замешкался, Мэй снова попыталась атаковать огненным шаром, но этим лишь разозлила колдуна. Он резко вскинул руку, и девушка с криком ужаса отлетела в горящую стену. Пламя мгновенно перекинулось на ее одежду…       Это мгновение я не забуду никогда. Словно в замедленных движениях я видел ее темные с поволокой глаза, скрывшиеся за стеной ненасытного огня, ее сладко пахнущие волосы, которые тоже вспыхнули, ее нежную кожу, которая теперь наверняка покрывалась волдырями от ожогов…       Я рванулся было вытащить ее из пожирающего тело огня, как вдруг увидел, что Масамунэ, стоявший ближе, уже кинулся ей на помощь. И вправду любит. Не обманул. Секундное отвлечение стоило мне сильного удара по шее, который должен был надолго вывести меня из состояния полной собранности: тайные знания синоби о болевых точках — отнюдь не миф.       Однако в отличие от дзёнина у меня было больше практики в рукопашном бою. Он промахнулся всего на пару сантиметров, чуть выше нужного, и я лишь скривился от боли, но, резко развернувшись, умудрился перехватить вторую руку Такао, уже занесенную для повторного, точного удара. Заломил ему кисть, вывернув почти до отказа, как он сам и учил. Грустно, когда ученик превосходит своего учителя, но справедливо, особенно если тот сам осквернил великую тайну нашей науки.       Подцепил ногой его под коленом и, с усилием дернув его за руку, опрокинул на спину. Какие-то доли секунд казались вечностью, нескончаемым боем. Опытный синоби сдаваться легко не собирался: попытался сбить и меня с ног, откинуть в сторону магией, но все попытки его были тщетны. В моей руке над его грудью сверкнуло острое оружие, давно просившее новой крови.  — Не будет суда, — произнес я, глядя в его синие, бесстрашно смотревшие только на меня, глаза. — Я сам тебя накажу.       Он не раз казнил провинившихся синоби, которые предали клан. И теперь пришла моя очередь вершить его судьбу без зрителей, голосования и прочей ереси, которая не может быть объективной. Нож — вот единственно верный, неподкупный и честный судья в жизни. Боги, сопровождая каждый его замах, являют собой решение судеб.       Все было кончено в одно движение. Один короткий, но уверенный жест, пригвоздивший колдуна к полу лезвием, прошившим его грудь насквозь. Один последний вздох. Один последний взгляд ледяных глаз, в которых не было мольбы о пощаде, а лишь признание своего полного поражения. Одна фраза, которая уже никогда не будет услышана: — Я тебя ненавижу.       За всё. За смерть родителей, за глупую веру в любовь, в искренность и доброту людей. За то, что создал идеального наёмника, и уничтожил его.       Я замер на какое-то короткое мгновение над телом Такао и еще не до конца осознавал, что произошло, как внезапно откуда-то снизу меня ослепило яркое сияние, от чего даже пришлось прикрыть на мгновение глаза, давая им привыкнуть к пронзительному свету.       Опустив же наконец взгляд, я увидел, что на левой ладони теперь красовался странный мерцающий узор из двух половинок, будто вышитый из золотых нитей. Без объяснений Сино я догадался, что со смертью дзёнина завершилось мое превращение в нового Привратника — защитника Врат, за которыми дремало древнее зло. Синоби во мне не умер, но будто потеснился, освобождая место для непривычного мне образа мага…

***

      Теперь, когда всё было позади, я ушел по тропинке вверх, к горному выступу, на котором часто проводил время Такао. Помочь Мэй я ничем не мог: сейчас ею занимался Чонган, обещая, что сумеет привести в чувства не неведьму, для которой огонь был родной стихией и потому не нанес ей тяжелых увечий. Пожалуй, стоило посидеть около ее постели, дождаться, когда придет в себя, но тогда у меня не было никакого желания поступать правильно. Надо было побыть одному, без посторонних глаз и любопытных языков, коих оказалось достаточно около горящего дома дзёнина: я должен был осмыслить случившееся.       Сел на самый край, свесив ноги вниз. Ощущение близкого свободного полета зачаровывало и отвлекало от дурных мыслей, утешая, а тихая песня ветра ласкала уставший от лжи слух. Тепло уже пришло в Империю, но садившееся солнце уже не грело и не могло справиться с жухлым льдом на лужах и последним снегом, лежавшим на земле. Я чувствовал себя так же: почти обновленным, но каким-то потерянным, словно забывшим что-то важное, словно застывшая на пороге весны зима, которая уже должна исчезнуть, но не может на это решиться.       Однако мое одиночество было вскоре нарушено знакомыми шагами. Так важно и осторожно ходят только благородные воины, позвякивая на ходу ножнами. Масамунэ действительно подошел ко мне ближе, но рядом не присел, не нарушая тишины ненужными словами. Мы оба смотрели на заходящее кровавое солнце, провожая взглядом не только уходящий день, но и, казалось, целую прошлую жизнь.       Разговор в этот момент был лишним. Нечеловеческая усталость тяжким грузом ответственности клонила к земле, и я не был в силах даже двинуться. — Кадзу, — голос ронина заставил меня с усилием повернуть в его сторону голову. — Я хочу закончить то, к чему шел.       Я удивленно приподнял бровь, прекрасно понимая, о чем он говорит, но почему-то захотелось прервать его, устав от крови на сегодня. Возникло даже желание сделать что-нибудь доброе, сделать лучше чью-нибудь судьбу, раз со своей возникало множество вопросов: — Оставайся, ты будешь не первым ронином в наших рядах, — как бы равнодушно ни звучало мое приглашение, на самом деле я был искренен. В конце концов, смерть — не единственный выход, всегда можно постараться найти новый смысл в жизни. По крайней мере, когда враги повержены, особенно если у тебя неожиданно не обнаружилось магическое предназначение.       Масамунэ лишь покачал головой и грустно улыбнулся: — Я сказал тебе не потому, что хотел, чтобы ты меня отговорил, — он вдруг как-то распрямился и, собравшись с мыслями, объявил. — Мой Путь окончен. Тот, кто убил моего господина, мертв. И я хочу совершить сэппуку, однако…       Мне были прекрасно знакомы правила проведения этого ритуала. Благородные воины лишали себя жизни, вспарывая живот, показывая тем самым отсутствие страха перед лицом ужасающей смерти. Не понятна мне их философия, но спорить с ней не смел. Однако, предчувствуя, что дальше скажет ронин, невольно осознал, как внутри все холодеет. — Обычно о таком просят друзей, но… — подбирая слова, продолжил бывший самурай. — Но у меня здесь нет никого, кого я мог бы попросить о таком…       Свободный ветер гулял в горах, на землю опускался мрачный вечер, а над головой небо становилось тоскливее. Без солнца все казалось каким-то отчужденным, будто замершим перед грядущим тревожным событием. — Я сделаю это, — избавляя его от неприятных подробностей, произнес я, стараясь не смотреть ему в глаза. Не раз видел людей накануне их смерти, но сейчас не мог спокойно и бесстрастно вести с ним беседу. Его было жаль. Чисто по-человечески, без оглядки на личные взаимоотношения. — Спасибо, — тихо ответил он и вдруг даже, усмехнувшись, добавил. — У тебя больше не останется врагов.       С тяжелым сердцем я ответил ему кривой улыбкой.       В абсолютном молчании мы еще долго смотрели в никуда. Каждый думал о своем. Наверное, Масамунэ прощался с жизнью, припоминал какие-то особо дорогие воспоминания, а я завидовал ему. Он прожил пусть не длинную, но яркую жизнь, мог осквернить свое имя, но удержался, остался достойным человеком, исправил все ошибки. А я… Как был в тот момент над пропастью, так и оставался над ней в подвешенном состоянии…       На следующее утро, на рассвете, мы снова встретились на этом месте. Он ни о чем не говорил, а я, зябко потирая ладони, ни о чем и не спрашивал. Все было просто и ясно, как белый день. Последний день.       Масамунэ разложил на каменистой неровной поверхности белую ткань и опустился на колени. В его движениях не было предательской дрожи или даже мимолетных колебаний. Он хотел было пояснить мне мою роль в этом обычае, но я торопливо его прервал, напомнив, что знаком с ритуалами самураев, хотя в груди было почему-то очень больно. Доверил бы я ему такое? Не знаю. — Хорошо, что Мэй нет, — не отвлекаясь от своих приготовлений, вдруг произнес ронин, будто невзначай, сам с собой. — Да, не нужно ей это, — ответил я, соглашаясь и где-то внутри радуясь, что провожаю в последний путь человека, который не лгал хотя бы в своих чувствах.       Действительно, видеть бывшей майко, как уходит из жизни кто-то близкий, не стоило. Не каждый сможет после этого остаться прежним и смириться с выбором этого человека, добровольно пожелавшего завершить свой жизненный путь на такой ноте. Что-то ломается в тебе, когда перед твоими глазами возникает смерть, пусть даже в самом ее благородном обличие. Мэй и так пережила многое, а таинство разрушит ее окончательно, ожесточит ее сердце. — Береги ее, синоби, — Масамунэ повторил свою просьбу с добродушной улыбкой, снимая кимоно. — Она, правда, все это время страдала, обманывая тебя. Пойми и прости ее, будь сильнее.       Я не дал ему никаких обещаний, но он и не потребовал их. Зато, взглянув в мои сомневающиеся глаза, кажется, увидел там что-то очень важное для него и снова улыбнулся, будто узнал мой ответ раньше меня.       Когда же появился в его руке танто, я только лишь извлек из ножен свой меч, стараясь не думать о происходящем, не анализировать его. Да, мы могли бы быть друзьями. Какая дурацкая судьба…       Росчерк идеальной линии вдоль его живота случился так неожиданно и беззвучно, что я, слыша лишь пение ветра, даже вздрогнул, увидев, как его тело стало ужасающе медленно клониться к земле. Но когда голова ронина качнулась, собираясь позорно упасть, я уверенно взмахнул ниндзя-то, помогая уйти в вечность с достоинством, которое младший господин Араи, самурай по происхождению и помыслам, заслужил. Да, о таком просят только друзей: последний свой вздох доверяют только особенным людям… Злая, но по-своему красивая традиция людей, которые чтут свою честь. Теперь каждый расплатился свои ошибки. Врагов у меня больше не осталось. Кроме самого себя.