take you dancing

       давай до утра старые пластинки слушать...       Кугури достаточно часто любит не спать по ночам, причем спать он даже не ложится — просто сидит на балконе или на кухне, или в гостиной с вечера. Хироо, хоть это и немного неправильно с его стороны, любит такие ночи. Потому что можно до самого утра сидеть вместе на кухне, заполняя время и пустоту болтовней ни о чем, сигаретами, скуренными прямо на кухне (вопреки устоявшемуся правилу о том, что в квартире не курить) и кружками черного чая с четырьмя ложками сахара, от которых Хироо морщится и ворчит о том, что добавлять в чай сахар — преступление против самой его природы, но пьет под аккомпанемент тихого смеха Кугури, напоминающего звон чего-то серебряного, вроде колокольчика. Такие моменты хочется запечатлеть в сознании фотографией воспоминания, обработанной сепиозным фильтром счастья и уютного домашнего тепла.       Ещё одна приятная вещь в таких вечерах, плавно стекающих красками в ночь — старый патифон, притащенный Кугури с распродажи в какой-то антикварной лавке. Хироо он сразу понравился — пошарпанный жизнью, десятками лет пылившийся на полке за витриной магазина, он словно хотел что-то рассказать, поведать свою историю, начиная с изготовления на заводе, когда он ещё сверкал глянцевой обивкой из черной кожи, и заканчивая появлением в их уютной квартире под самой крышей.       Конечно же, патифон у них стоит не просто так. Хироо любит старые виниловые пластинки и покупает их везде, где только можно, приносит их домой и аккуратно ставит на полку к другим таким же старым (а то и старше) их сотоварищам, сортируя по дате выпуска и исполнителю. Периодически они устраиваются в гостиной, поставив играть старую пластинку Стинга, Питера Гэбриэла Джона Колтрэйна или ещё кого-нибудь ещё, завернувшись в один старый теплый плед на двоих, прихватив с собой по чашке горячего чая — да-да,того самого чая, от которого Хироо кривится, — пачку сигарет и ворчащего на своем кошачьем Цезаря, в обязательном порядке.       Такие моменты становятся их личным, их самым сокровеннейшим секретом, каждый миг которого отдается уютным домашним теплом в сердце и сладкой ванилью на языке. В такие моменты кажется, словно само время замирает, в странном благоговении слушая мягко льющуюся из старого патифона мелодию вместе с Хироо и Кугури. Кажется, будто этот момент останется таким же целую вечность, сохранив свой полумрак и особенную неспешность в янтарной вечности. Но один взгляд на часы — и нужно уже идти спать, хотя этого совсем не хочется, нужно уже убирать патифон и пластинки в шкаф, складывать плед и мыть чашки. Но момент остаётся где-то в памяти и воображении, там же остаётся и витающая в воздухе прозрачная мелодия, еле-еле слышная за толстой пеленой реальности.       Чашки домыты и выставлены сушиться, плед сложен, патифон с пластинками убраны, но Кугури тянет в гостиную «ещё немножко посидеть», и Хироо, с теплотой улыбаясь, идёт за ним, обнимает свое чудо, усевшись на диван. И они сидят, кажется, целую вечность — а на самом деле всего каких-то полчаса. Хироо и не замечает даже, как Кугури засыпает в его объятиях, утомленный тяжёлым днём и бессонной ночью, пригретый родным и таким знакомым теплом. Коджи улыбается с неизмеримой нежностью во взгляде, поднимая Кугури на руки и унося его в спальню. Осторожно укладывает юношу на кровать, укладывается сам, чувствуя, как сон медленно захватывает в свои объятия, а Кугури ещё крепче засыпает, устроившись поудобнее, свернувшись теплым калачиком и тихонько сопя.       На часах уже пять утра. На улице занимается рассвет, подкрашивая небо в пастельные оттенки красного и голубого. Город понемногу начинает просыпаться, с трудом разлепляя веки окон и зевая редкими гудками машин. Самые ранние работяги сейчас ещё только встают и, потягиваясь, тащатся в ванную, толком не проснувшись, а кто-то уже радостно возвращается домой, отработав тяжёлую ночную смену. А два парня в квартире под самой крышей только-только уснули, всю ночь напролет слушав старые пластинки.