Boy Meets Evil

      Рен чувствовала чужую злобу каждым своим позвонком. Она плотно жалась к пучкам нервных окончаний и гудела, создавая внутри неё резонанс. Тэндо бы в жизни не подумала, что Чонгук способен так злиться, но мир продолжал удивлять, сводя её с пассивно-агрессивными существами. И каждый обязательно был краше предыдущего.       Она тихонько фыркнула собственным мыслям и закурила, открывая окно пошире и впуская ночную прохладу в гостиную. Знакомая ей горечь чужого присутствия в доме прокатилась по пищеводу, застряла в глотке и с грохотом ухнула вниз, когда Чонгук открыл свой рот.       — Рассказывай, — твердость в голосе держалась ещё с происшествия в чужом доме. — С самого начала всё рассказывай.       Между сухих губ сигаретный фильтр лип к ним намертво и тем самым служил очень верным замком. Воздух в легких будто перекрывали, а голосовые связки заливали бетоном — она не могла. Хотела, но язык отказывался ворочаться. Глаза устало закрылись, а пальцы пробивало мелкой дрожью, будто у артрозника или алкоголика. Они схлопнулись в кулак.       — Рен, расскажи, — неожиданно тихо, совсем рядом и прямо в ухо, обжигая дыханием, произнёс Чонгук. Оказалось прервать ментальное шибари, связывающее мысли и эмоции в тугой узел, можно вот так просто. — Тебе станет легче.       А может и правда станет?       Чонгук запоминал: запах волос лисицы — перечная мята, апельсиновая цедра и ваниль; запах кожи, под которой пряталась яремная вена — кокос и что-то неуловимое, но знакомое. Рен пахла сладко, празднично как-то и это врезалось в память основательнее её чернющих глаз. Он развернул её за плечи к себе лицом, терпеливо ожидая, когда она соберется с духом.       Рен покачиваясь отошла назад, упираясь бедрами в подоконник, и с опаской подняла на него свой взгляд, Чонгук в ответ посмотрел выразительно. Брови заломаны выжидающе, губы были плотно сжаты, а взгляд жадно вцепился в мягкую плоть перед собой. Он отчего-то вдруг скривил губы в улыбке, словно пытаясь её приободрить, и тоже отошел, чтобы достать из куртки пачку с сигаретами.       — Всё началось, когда мы переехали из Японии сюда — шесть лет назад, — ногицунэ бросила слова ему в спину, чтобы те легли ровным слоем на лопатки. — Там погибла моя мать. В Японии, как и здесь, кицунэ — это редкость. Но там за нами велась постоянная охота, мы были ценным товаром. Так что, мы переехали сюда. У отца был друг в Пусане — Ли Сынхо. В свою очередь, у него был ученик — Пак Чимин. Так мы и познакомились, — она хлопнула в ладоши.       Чонгук щелкнул зажигалкой и затянулся, чтобы после обернуться и уловить на девичьем лице тоску.       — На кицунэ охотятся из-за способностей? — он сам не знал зачем уводил её дальше от сути, ради которой и затевался весь этот разговор. Но внутри что-то подрагивало, не давало покоя. Будто если он сейчас позволит ей вот так всё рассказать, то он её собственными руками скинет в обрыв, из которого она никогда не выберется. Даже с его помощью.       — Да, — короткий кивок и облегченный выдох, она со вкусом затянулась сигаретой. — Ещё у нас очень ценный мех: если носить клочок на шее, то удача никогда не отвернется от тебя; его также можно использовать для различных ритуалов и при создании сложных и сильнодействующих зелий. Считается, что мех кицунэ хранит в себе часть жизненной силы лисицы.       Рен смотрела прямо в его глаза. Лицо у неё было нечитаемым, а вот чернота в глазах отдавала ледяным холодом. Чонгуку показалось, что он утонул и сразу оказался на глубине не меньше пяти километров, где вода приобретала черный оттенок и минусовую температуру. Он непроизвольно отвел взгляд и замешкался, зависнув над стеклянной пепельницей. Ногицунэ хмыкнула как-то невесело и снова затянулась, чтобы продолжить свой рассказ.       — В общем, с Чимином мы познакомились шесть лет назад. Жили под одной крышей, вместе взрослели и учились, — слегка монотонно перечисляла Рен, словно боялась, что он заметит, вычислит каких усилий ей это стоило. Чонгук вычислял, но молчал. — Он никогда плохо ко мне не относился. Мы всегда были на равных, несмотря на то, что он маг, а я всего лишь персонаж из старых сказок. Я не знаю, когда точно это произошло, но в какой-то из дней я просто поняла, что влюбилась. Не то, чтобы я рассчитывала или претендовала на что-то серьезное. Я в курсе, что ваш магический кружок не одобряет этого, но Чимин меня понимал, — Рен расставляла акценты с прицелом на «задеть» и, наконец, закончить эту словесную пытку.       Чонгук закатывал глаза и хмурил брови, но на провокацию не поддавался. Тогда она потушила окурок о толстое дно пепельницы, и достала вторую, прикусывая её зубами, из-за чего слова приобрели шипящий звук:       — Всё было прекрасно около года: необузданное веселье, отношения в тайне ото всех, детские шалости, первый секс в отцовской машине, первая пьянка, вылазки в лес, чтобы произнести пустые клятвы — романтика, мать её за ногу.       Броня Рен дала трещину.       У Чонгука будто открылись глаза: он всё это время видел перед собой кицунэ, обернутую в непробиваемый доспех, а он оказался пусть и толстой, но все-таки коркой льда из обиды. Ему не стало её жаль, но внутри что-то щелкнуло, он потянулся ей навстречу, чтобы можно было сомкнуть свои руки и сгрести её всю в охапку, чтобы больше никогда лед её не давал таких глубоких трещин.       Жаль только, что Чонгук отлично помнил — лед имел свойство таять от тепла.       Рен намазывала толстым слоем свое прошлое на открытую рану, которая уже было начала затягиваться. Но вот она — собственноручно, под строгим присмотром, всковырнула коросту.       Выстрелила облаком сигаретного дыма в пространство гостиной, а хотелось бы себе в голову. Залп искр полетел в пепельницу вместе с серыми пылинками. И раз уж не выстрел в голову, то хотелось хотя бы в сердце, чтобы никогда больше не чувствовать.       Тэндо протолкнула кислород в легкие, готовясь к самому последнему рывку в своем одиночном марафоне «Увлекательная жизнь Тэндо Рен или как не надо делать».       — А потом всё случилось, как в самом паршивом фильме с очень тупым сюжетом. Отца и сестру схватили охотники, когда они возвращались откуда-то домой. Мне пришло сообщение с их фотографией и подписью «Расскажешь — убьем», ну и место встречи, — она облизнула пересохшие губы, ощущая на них горький и металлический привкус прошлого. Перед глазами стояло измученное лицо отца, который уже сдался, когда клинок ещё только готовились занести над его головой. — Естественно я никому ничего не сказала. Это задним умом я понимаю, что стоило бы и сказать, а тогда жизни сестры и отца перевесили. Я наплела какой-то ерунды и рванула туда.       Чонгук внимательно смотрел, как Рен делала очередную паузу и поправляла волосы: тонкие пальцы терялись среди пепельных волос с сиреневым отливом. Чонгуку только это и оставалось, потому что он внезапно почувствовал себя виноватым и испуганным — последствия приступа ярости.       С ним всегда так: сначала ему сносило крышу от эмоций и чувств, а уже потом приходило по голове трезвым рассудком, и его трясло и колошматило так, что ни одному наркоману в ломке не снилось.       Сейчас Чонгука ещё не колотило, но уже предательски подкатывало желание сжать лисицу и уложить спать, спев той колыбельную и пообещав, что вот таких монстров, как охотники или Чимин, под её кроватью ночью сегодня не окажется. И не только сегодня.       — Когда отец отказался помогать им даже под угрозой нашей смерти, они убили его. Оно и понятно, — хмыкнула как-то странно Рен, отчего у Чонгука спина покрылась неприятными мурашками. — Зачем им нужен такой несговорчивый, когда его проще пустить на мех и договориться с двумя другими. Так что, они стали угрожать моей младшей сестре. У меня не было другого выхода, — она мотнула головой и гулко сглотнула, а чунгоково сердце в этот момент пропустило удар. — Я договорилась с ними, чтобы они дали мне сутки. Нужно было как-то отвлечь Сынхо с Чимином и выкрасть дурманящее зелье, дабы можно было оглушить хаэчи. Я сказала Сынхо, что мой отец просил помочь в магазине, где он работал. Чимина отправила туда же, а сама выкрала зелье и понеслась в лес. Дальше всё было быстро: оглушили хаэчи, я создала для него иллюзию, чтобы он успокоился и не сопротивлялся, а они уже убили его. Кто ж знал-то, что чертов Чимин решит сыграть в героя и попрется за мной. Он смог ранить одного из охотников. Двое других заставили меня, напомнив о сестре, подчинить Пака иллюзиями. Когда всё закончилось, и мы выбрались в город, они вырубили меня и исчезли вместе с моей сестрой, — Рен снова сглотнула и затянулась, чтобы можно было сморщиться и прослезиться от сигаретного дыма, чтобы именно от него, а не картинки из прошлого служили оправданием для её слёз. — Остальное ты знаешь: Чимин подал жалобу — Сокджин наказал. И вот я здесь.       Лицо у Чонгука смялось, словно бумажный лист, превращаясь в гримасу не то отвращения, не то боли, не то злости.       Рен щурила глаза, уговаривает себя не склонять голову в сторону, чтоб совсем уж комично не выглядеть: ногицунэ с любопытством читает мага — какая прелесть. Во рту мерзкий привкус из табака и старого загустевшего гноя предательства. Она пыталась уловить мысли Чонгука. Не то, чтобы ей действительно было дело, что он о ней подумает. В конце концов, он ей не брат, не сват и тем более не наречённый — никто.       «Хозяин» — иронично поправил её внутренний голос.       У хозяина на лице целая гамма эмоций, но Рен цеплялась только за ту, что распаляла в ней самой гнев. Она дергала за отвращение, примеряла его традиционно на себя, потому что уже давно изломлена и скособочена в эту сторону словами Чимина, которые так и застряли у неё в районе солнечного сплетения. Ни вырвать, ни пропихнуть дальше.       Чимин почти тоскливо наклонил голову в сторону, заламывая пальцы, поднося их к лицу. Корчился весь от потери, от предательства, а спустя пару секунд бросил ей в лицо:       — Ты мне отвратительна.       Рен сама себе была отвратительна в этот момент, потому что уже третий раз за последние двое суток она стояла на коленях и молила о прощение. Сначала был Тэян, потом снова он, теперь вот Чимин. Она не знала, какого черта это делала и почему… Нет, знала.       Тэндо Рен отчаянно хотела жить, потому что ей надо было найти сестру и спасти её, куда бы они ту не запихали и чтобы они с ней не сделали. Для этого всего-то надо, чтобы Чимин разок прикрыл свои красивые глаза, не докладывал старейшинам о её проступке и отпустил с миром.       — Чимин, умоляю, — слезы сами лились по впалым щекам — результат голодовки последних дней. — Юка у них! Я тебя прошу — один раз, отпусти. Дай спасти сестру, а потом убивай.       — Я тебя любил! — крикнул Чимин, подлетая к ней и хватаясь за маленькое личико, которое так отчаянно любил целовать. — Только поэтому дам тебе время, но в этот дом не возвращайся больше никогда.       Времени он ей тогда не дал. Сокджин выловил её в лесу через три часа, когда она уже была на подступах к ближайшей деревне. Рен отчетливо помнила, как в голове лишь раза с десятого уложилось: Чимин всё знал, когда она стояла на коленях перед ним. Он всё знал и уже принял решение, но соврал. Соврал, чтобы её казнили вне их дома и никогда не смогли связать ни с Паком, ни с Сынхо.       И вот теперь Чонгук стоял напротив и смотрел на неё с отвращением. Рен могла это принять — ей не впервой. Только всё равно хотелось забраться в ванну и тереть себя щеткой, а ещё лучше наждачкой, чтобы наверняка.       У Чонгука внутри одна эмоция заменялась другой со скоростью двадцать четыре кадра в секунду — слишком быстро. Злость на Чимина, что он не помог той, кому клялся в верности, переходила в давящее чувство боли. Болело за ногицунэ, потому что он знал, как это — терять родных людей.       Ему было шесть, когда охотники пришли в их дом и убили его родителей. Он знал эту тупую и бессознательную боль, которая срасталась панцирями с пустотой, и после никогда уже не получалось оправиться до конца.       Боль кристаллизовалась на жилах внутри, застывая серыми хлопьями отвращения к Чимину. Ему хотелось не просто рожу начистить, а основательно выпотрошить, разобрать на анатомические части и парочку завернуть в подарочную упаковку, чтобы преподнести Рен. Он бессознательно снова потянул к ней свои руки, на место отвращения пришло сожаление. О словах, которые бросал в её адрес, о грубых действиях, о том, что именно он — Чонгук, бывший лучший друг её предателя — и есть её хозяин.       Пальцы коснулись скулы, большим вытер соленую дорожку, остальные заползли в густую копну волос. Чонгук давил на её хрупкий затылок вопреки своим прежним желаниям потянуть за ошейник, он обнимал её. Прижимал, почти вдавливая в себя. Не давал ей дышать, только слушать его сердцебиение. Пальцы крепко держали затылок, несмотря на то прикосновение к белоснежной коже оказалось куда более обжигающим, чем он рассчитывал.       — Мне жаль, — тихо произнёс он в её ухо.       Рен задрала лицо, посмотрев распухшими от слез глазами, будто сквозь пелену, быстро заморгала и очень рвано задышала. Чонгук не знал зачем ему это всё и что он, вообще, сейчас собирался сделать, но не сделать почему-то не смог. Наклонился к ней и смял её влажные солоноватые губы своими сухими.       Он уже отчаянно долбил ногой по внутренним тормозам, но они лишь жалобно засвистели и действовать напрочь отказались, поэтому он обнял её лицо руками, ведя языком по чужим и мягким губам. Исследуя. Пробуя на вкус.       Он почувствовал удар куда-то в мозжечок и толкнулся дальше, продирая себе путь сквозь плотно сомкнутые губы. Его язык оказался у неё во рту, встретился с её горячим, и это оборвало все оставшиеся клеммы в мозгу. Он простонал в её рот почти что жалобно, но всё равно не оторвался.       Рен впилась ногтями в кожу на его запястьях и, наконец, нашла в себе силы рвануть его назад. Смотрела на него ошалело, он отвечал ей тем же.       — Чонгук, мать твою, — выдохнула рвано, вытирая рот ладонью. — Тебя… тебя что не учили, как правильно утешать людей?       Она хмыкнула по-доброму и даже как-то легче, проще, без тяжести, что была в её голосе ещё пять минут назад. Чонгук тоже рассмеялся, и сиюминутное наваждение его, наконец, отпустило.

***

      Обстановка в доме накалилась буквально через пять секунд, как Чонгук хлопнул дверью, волоча за собой спортивную сумку и своего фамильяра. Через день Сокджин прикинулся ветошью и свалил в Японию.       — У меня командировка в Токио. Говорят там новый глава вышел из тени и готов налаживать с нами контакт, — без энтузиазма вещал Джин, складывая шмотки в маленький чемодан. Минсо — сокджиновский фамильяр — наворачивала вокруг него круги и старалась положить в сумку хоть одну свою кофточку, но перфекционизм и любовь к личному пространству старшего Кима были непреклонны.       На третий день Тэхён забрался на покатую крышу и закурил. А он между прочим шел на свой новый рекорд: три месяца без сигарет.       Чертов Пак Чимин.       Чертов Чон Чонгук.       Один упрямее другого, а между ними красной тряпкой повисла несчастная Рен, которую обязательно порвут и если не сегодня, то завтра точно.       — Тэ-э-э, — замурлыкала Суён, пока её нос кнопкой тёрся об его плечо. — А почему вы все вместе живете?       Ко Суён была его фамильяром чуть больше полугода, поэтому почти ничего не знала ни о его мире, ни о его окружении. Сыпала глупыми вопросами направо и налево без тени смущения, что дико забавляло и иногда даже подкупало Тэхёна.       Он запустил пятерню в свои волосы и поправил смоляные пряди, чтобы не лезли в лицо. Уголки губ по-хитрому вытянулись в улыбке. Тэ обернулся к ней и ткнулся носом в свое предплечье. Какая же она все-таки была глупенькая с этими огромными глазищами на выкате.       — Потому что мы так хотим? Потому что так удобнее? Потому что наши семьи дружат? Потому что мы все связаны одной нитью судьбы? — добродушно предлагал варианты Тэхён. — Всё очень просто — у нас так принято. В мире магов так уж заведено: жить стаями. Мы свою стаю не выбирали. Просто в какой-то момент оказалось, что все мы связаны одной судьбой. Чонгук — станет главой Клана, Сокджин — старейшиной и будет ему помогать. Юнги лучший аналитик и шпион, учитывая его способности к невидимости, а значит он будет нужен Чонгуку. Хосок — целитель, а эти всегда ценятся больше прочих. Намджун — ясновидящий, поэтому он также будет помогать Чонгуку.       — А ты? — нетерпеливо встряла Суён, вызывая у Тэхёна очередной приступ смеха.       — А я просто красивый, разве недостаточно?       — Да ну тебя, — девушку ткнула его в бок, обиженно надувая щеки. — Я же серьезно.       — Я тоже, — голос зазвучал тверже, как бы намекая «разговор окончен». Тэхён не собирался говорить о своем пророчестве и своей роли в доме, тем более что о последнем он и сам пока не знал. Просто всегда чувствовал, что его место здесь — на данный момент времени, как минимум.       — Тогда что здесь делает Чимин? — Суён вернулась к прежней теме, но с другой стороны. Неугомонная девчонка.       — Всегда должен быть противовес силе. Чимин — это противовес Чонгука, — задумчиво протянул Тэхён, поднимаясь с крыши и вытягиваясь во весь рост. Рассвет, заваренный в густом сумраке, тут же протянул свой солнечный луч к мужской шее. Он сделал короткий вдох и протяжный выдох, словно пытался вытолкнуть весь кислород, а после ровным, но безапелляционным голосом произнес: — Я загляну сегодня к Чонгуку, тебе со мной нельзя.       Рен разве что не дымилась от возмущения и недовольства. Ей совсем не нравилось раскрывать свою иллюзию и показывать дом. Чонгук же напротив сиял от гордости за своего фамильяра, демонстрируя довольную морду Тэхёну. Но последний, казалось игнорировал это сияние напрочь, лишь поклонился ногицунэ и принес извинения, что так вот напросился в гости. Рен моментально натянула скучающее лицо и пожала плечами, оставляя их наедине в кухне.       — Как дома дела? — насмешливо изогнув брови, спросил Чонгук, который лучше всех знал — дела обстоят у них херово. Причем у всех, вне зависимости от места обитания. Его переезд сродни пластырю в цветочек, которым залепили пулевое ранение — толку ноль, лишь видимость создавал.       Вспышка голубого огонька газовой конфорки, металическая джезва медленно прогревалась — Чонгук отошел, чтобы подготовить ингредиенты: кофе, сахар, мускатный орех и кардамон. Тэхён бросил ему скупое «плохо» в ответ на его вопрос. Потом правда сдался и рассказал в подробностях: Чимин щемился от всех по углам, Юнги нон-стопом ворчал, пинал мебель и отказывался идти в Академию, Хосок жил обычной жизнью, лишь изредка пиная Шугу, чтобы тот не забывал и не расслаблялся, Намджун традиционно пропадал в Академии, а когда нет — на диване, в объятиях своей прекрасной Дохи.       Сахар плавился на дне джезвы, припыленный смесью специй и кофейных зерен. Чонгук опирался о столешницу и ждал, когда «зелье» подойдет, а Тэхён, наконец, спросит уже то, зачем пришел. Взгляд скользнул по старшему, переместился плавно на окно, на стыки плиток в полу — кажется он за такое маленькое время прилично врос в это пространство, обжился, привык. Увяз, как муха в меду, потому что с Рен всё просто и кристально понятно. Когда она недовольна, то говорила обо всем прямо, потом тащила его в лапшичную и заказывала удон с тофу, запивала литром сакэ и вуаля — счастливая Рен. И никакой магии.       — А у вас как дела? — аккуратно спросил Тэхён, выдергивая его из раздумий. Чонгук спешно опустил взгляд: кипит. Снял с плиты кофе, разливая ароматный напиток по чашкам и, наконец, пожал плечами.       — Нормально, — ответил вслух Чонгук, боясь сказать «хорошо», чтоб не сглазить. Про дурацкий поцелуй они забыли через десять минут и больше не поднимали эту тему. Они постоянно тренировались и готовились к обряду соединения мага и фамильяра. — Назначили дату обряда, — дно кружки скользнуло по направлению к Тэхёну, Чонгук улыбнулся и многозначительно задвигал бровями. Друг лишь усмехнулся, в ожидании продолжения. — В эту субботу.       — Через два дня? — Чонгук согласно качнул головой. — Чимин знает?       — Мы ему приглашение выслали и обвязали голубой ленточкой.       — Зачем?       — Чтоб благословил, блин! — восклицание утонуло в чонгуковском фырчании, руки быстро поднялись в воздухе и также быстро опустились по швам. Он хлопнул себя по бедрам, в поисках сигарет, но там пусто. — Хён, ты такие глупые вопросы задаешь, я прям поражаюсь. Очевидно же! Разве нет?!       Эмоции били через край на равнодушного Тэхёна, который поднёс чашку к губам и сделал глоток. Чонгук схватился за ручку ящика и потянул на себя, вынимая заветную пачку. Упаковка режущим звуком слетела с картона, раковая палочка оказалась меж сухих губ, зажигалка щелкнула, последовал облегченный выдох и пояснения:       — Он так или иначе собирается испортить церемонию, так что смысл пытаться скрыть её? — снова делая затяжку и выдыхая, прикрыл от наслаждения глаза. — Наоборот, я хочу, чтобы он знал: мы его не боимся! Пусть приходит и попробует нагадить на пороге прям перед всем честным народом, а я посмотрю и может даже на видео запишу. Для потомков.       — Мы? — вопросительно вставил Тэхён. Все-таки заметил. Чонгук скривил губы и покосился исподлобья на друга. — Мы не боимся?       — Да, хён, мы, — усмешка стала ярче и очевиднее. — Это идея Рен.

***

      Чимин наворачивал круги по постели, ворочаясь под разными углами и сминая простынь под собой. Из головы предательски не выходила их перепалка с Рен в тени, а после это треклятое приглашение с завитушками: «Чон Чонгук и Тэндо Рен приглашают Вас на обряд соединения». И сразу губы обожгло сорванным поцелуем в кромешной темноте.       Она смотрела на него, но сквозь, будто перед ней никого не было. Глаза черные сливались с тенью, в которой они оказались по его вине. Чимин стальным кольцом из пальцев держал её запястье.       — Что произошло? Почему ты ногицунэ? Что случилось, когда Сокджин нашел тебя?       — Не твоё собачье дело, Чимин, — прошипела Рен, предпринимая попытку высвободить руку, но он лишь сильнее сжал. Он разозлился ещё больше, начал закипать, будто чайник какой-то. Ну неужели ей так сложно сказать?       — Моё это дело, моё! — сдавленный рык. — Ты — моя!       А дальше темнота и только маниакальное желание доказать правдивость своих слов, поставить нерушимую печать собственности на неё. Губы сдавливали и наваливались на чужие, рвались украсть поцелуй, вминая их с жадностью. Выдох сквозь. Язык протолкнул внутрь, чтобы кольнуть верхнее нёбо и столкнуться с её языком. Она резко прокусила его нижнюю губу и оттолкнула с силой, замахиваясь для удара. Скулу вспороло её серебряным кольцом, которое он когда-то ей подарил.       Забавно — да, иронично — пожалуй, больно — до хруста лицевых костей, да.       Чимин сделал очередной поворот в постели, та в ответ издала тихий скрип. Бумага с завитушками, лежащая на кровати, хрустнула под его весом. Ему очень хотелось её не только смять, но и сжечь, а после прийти к ней в дом и сжечь его. Как она когда-то сожгла его сердце.       Он не мог так просто это оставить. Не сможет дать ей вот так легко начать новую жизнь и вычеркнуть себя из неё. Он был готов жизнь свою положить, но служить ей вечным напоминанием о её же предательстве их любви, о его разбитом в дребезги сердце.       Она обманула, предала, растоптала, вырвала с корнем любую надежду на счастье. Неужто и правда думала, что он просто смирится с этим и отпустит? Отпустит к Чонгуку, который смотрит на неё с жадностью коршуна на свою добычу.       В голове Чимина отчаянно пульсировало: «Убью его, убью его без какой-либо жалости и угрызений совести, потому что она моя, и только я могу решать, когда ей жить спокойно, а когда гореть синим пламенем. Моя».

***

      В единственном наушнике — второй был у Рен — играло что-то из подборки трота, совсем не в кассу. И Чонгук подумал, что пора снести нафиг это дурацкое приложение с музыкой, но вместо этого он лениво перебирал гадальные карты. Ночь перед днем икс они проводили на большом диване в гостиной, разложившись рядом друг с другом. Тишина между ними стояла такая густая, что при желании можно было бы пощупать.       В руке появилась карта — «Слуга воздуха» — с золотистой картинкой на черном фоне, которая демонстрировала юношу, в руках у него был маленький вихрь. Чонгук принялся вертеть картой перед лицом ногицунэ, молчаливо требуя объяснений.       — Отсутствие идей, возможно грядут новые испытания, к которым надо быть готовым, — разжевала ему Рен, растирая пальцами переносицу. — Не карты, а капитан очевидность.       Чонгук рассмеялся по-доброму, но на грани с истерикой от дребезжащего волнения внутри. С самого утра его не покидало беспокойство о завтрашнем дне. Они изначально знали, что Чимин обязательно что-нибудь выкинет, но что? Что мог сделать Чонгук, чтобы обезопасить себя и её? И самое главное — почему его так волновала её судьба? Ведь она была всего лишь фамильяром, помощницей и не более.       Он не имел права к ней привыкать, родниться с ней, проникаться ею и тем более зачарованно смотреть, как она лениво порхает пальцами от век к переносице. Он, тот кому предначертано потерять «самое дорогое сердцу» не мог себе этого позволить.       — Рен, — набрал воздуха в грудь, — что по-твоему «самое дорогое сердцу»? Что это может быть?       Она распахнула свои черные глаза и посмотрела на него растерянно, будто искала ориентир в пространстве. Нервно сглотнула комок, который тут же заскользил под тонкой кожей на шее, оттягивая чокер, за который Чонгуку всё ещё отчаянно хотелось потянуть, чтобы привлечь ближе к себе.       — Люди? Чаще всего всё дело в близких людях, — она перевела взгляд на свои растопыренные пальцы, что-то обдумывая. Чонгуку хотелось забраться в её черепную коробку и узнать её мысли, пробраться внутрь и навести там порядок по своему усмотрению, чтобы было легче понимать и читать её. И вот она снова с лукавым взглядом и хитрой улыбкой обернулась к нему. — Глянь карты, они пока ещё не ошибались.       Чонгук вытянул «Королеву земли», сморщился недовольно, потому что по опыту знал: Рен всегда выпадала эта карта. Карта девушки, чьи мечты и надежды, были стерты в пыль. Девушки, что осталась без смысла и испытывала отчаяния наравне со страхом.       — Знаешь, — произнесла Тэндо, бросив быстрый взгляд на карту и на недовольное лицо Чонгука. — У этой карты есть и другое значение: время может вылечит любые раны. Может быть, они хотят тебе сказать, что ты сможешь вынести эту потерю?       Чонгук активно замотал головой, хватаясь за эту идею, как за единственную спасительную соломинку. Это было лучше, чем думать о том, что он может потерять Рен так быстро и безвозвратно. В груди от этих мыслей что-то предательски сжалось и не планировало разжиматься обратно. В поиске успокоения, Чонгук протянул руку и притянул девушку к себе, укладывая её голову себе на колени. Ему нравилось перебирать пепельные пряди, разглядывая, как они переходят в сиреневый цвет.       — Завтра ты покажешь мне свою форму, да? —с довольной улыбкой спросил Чонгук, зачерпывая пальцами новую волну прядей. Лицо у него было по-детски радостное и счастливое, глаза распахнуты широко, брови вздернуты, губы приоткрыты. Он в предвкушении.       — Покажу, — Рен снисходительно улыбнулась, прикрывая глаза ладонью в говорящем «какое же ты дитё» жесте.       И Чонгук снова довольно улыбнулся, запрокидывая голову — наконец-то. Он больше двух недель уламывал её обратиться в лису. Любопытство его практически сожрало и начинало грозиться закончить начатое ещё до обряда. В такие моменты, Чонгук очень даже ратовал за старые обычаи, согласно которым фамильяр на церемонии обряда обязан был показать свою животную форму.       — Спасибо, — сорвалось шипящим звуком с его губ неожиданно, но как ему показалось очень даже к месту, потому что он в это «спасибо» закладывал много всего. Например, благодарность за доверие, за приют, за поддержку, за честность, за терпение и за снисходительную улыбку, как сейчас, когда хотелось стереть её своими губами.       Рен кивнула коротко, а Чонгук силился отпечатать в сознание этот момент. Момент, когда они вот так легко гадают на картах, шутят и говорят чаще невпопад, но будто о чем-то важном и личном. Момент, когда тепло и спокойно, когда ещё ничего не разрушено, когда он ещё не потерял свою «всадницу». Даже дурацкий трот стал мелодичнее, сливаясь с обстановкой и становясь заключительной нотой этого вечера, когда всё сложилось, как надо. Возможно, он все-таки сможет дать ещё один шанс дурацкому приложению с музыкой.       На фоне её размеренного дыхания, когда его пальцы прочно застряли в её волосах; на фоне этого разливающегося по венам спокойствия, в голове Чонгука пульсировало: «Убью его, убью без каких-либо сожалений или угрызений совести, без раздумий. Убью, потому что завтра она станет официально моей, а я ненавижу, когда мои вещи ломают».