Иуда

У них начинается медовый месяц. Юнги все еще работает в том же графике, но их домашняя жизнь меняется до неузнаваемости. Он и забыл уже, что может быть таким. Таким заботливым, милым, порой даже нежным. Он находит цветы на клумбе и собирает для Чимина букет, рискуя собственным здоровьем. Покупает ему подарки и разные мелочи, активно спуская на это деньги. Раньше деньги были целью, теперь они стали средством. Средством, что помогало ему вызывать улыбку на лице важного человека. А Чимин, безусловно, важен. Настолько, что он позволяет себе начать говорить. Понемногу, кусками. Ему так непривычно говорить о работе и раскрывать хоть что-то, что уходит пару дней, прежде чем он может говорить свободнее. Не называя имен и фамилий… разве что иногда. Очень редко. Спустя неделю Юнги рассказывает в общих чертах о том, что они знают о вакцине, что планируют делать и какие есть шансы выбраться для них легче. И он чувствует, как падает гора с плеч. Юнги не из тех, кто будет часами ныть своему партнеру обо всем подряд, но на данный момент, кажется, Чимин знает все, что вообще может знать кто-то, кроме самого Юнги. Наверное, он начинает доверять. Расслабляется. И раскрывается. Юнги возвращается домой после первой смены в обед, привозит Чимину его любимую шоколадку, и они целый час валяются на диване и целуются, как подростки. Юнги покрыл поцелуями все лицо и шею Чимина уже раз тридцать, если не больше, и категорически отказывается останавливаться. Чимин хихикает и целует в ответ, мягко чмокая своими пухлыми губами, от которых не хочется отрываться. — Почему ты такой хорошенький, Чимин, мать твою, а? — низко шепчет Юнги, легонько прикусывая мочку уха и забираясь руками под футболку. — Вообще-то специально для тебя, — игриво отвечает Чимин, откидывая голову назад и позволяя целовать себя в шею. На диван прыгает Чимми, и Юнги беззлобно, уже привычно ворчит на нее и собирается подвинуть, чтобы не отвлекала, но пальцы зарываются в шерсть кошки и находят там… иголку? Сухую сосновую иголку. Вот только сосен нет нигде в округе, Юнги не ходит по иголкам, не приносит их в дом на обуви. И это может означать только то, что кошка выходила на улицу и проходила, как минимум, три квартала в направлении от зоны, которую курирует Юнги и его старшие. Чимин ни за что в жизни не выпустил бы Чимми на улицу одну и это значит, что Чимин… — Чимин, что это? — тихо спрашивает Юнги, поднимая иголку вверх и слыша, как оглушительно громко бьется пульс, отдавая в барабанные перепонки. Как перехватывает дыхание. Как сжимается сердце. — А? — беззаботно переспрашивает Чимин, смотрит на Юнги, на его руку, на иголку… и совсем неважно, что он говорит дальше, потому что по расширившимся в первую секунду глазам Юнги понимает все. Это похоже на выстрел в грудь. Когда ты еще не мертв, но едва ли выживешь. Юнги задыхается. Падает в бесконечную пропасть, в темноту и пустоту. Он столько лет не доверял никому, чтобы открыться человеку, который планировал предать его с самого начала. Он полюбил того, кто ждал удобного момента, чтобы вставить нож ему в спину. «У тебя проблемы с доверием» регулярно говорил ему человек и каждый чертов день лгал. Пока улыбался. Пока целовал. Пока отдавался. Все было фальшью. Игрой. Юнги не чувствует страха от мысли, что его убьют. Его не волнует больше вирус, апокалипсис за стенами дома, голод и отсутствие надежд. Он уже умер. Вот прямо сейчас, когда Чимин сжимается и лопочет что-то про то, что он просто выносил Чимми погулять, что забыл сказать об этом, что сам не знает, почему пошел в ту сторону и вообще не подумал, что Юнги так сильно расстроится. Юнги смотрит на Чимина и не может поверить, что это правда происходит. Что это происходит с ними. — Я же тебе верил, — безжизненно шепчет Юнги, не в силах отвести взгляд от лица Чимина. — Верил. Старые привычки никуда не деваются, ему хватает секунды, чтобы взять свой пистолет со стола, куда он кладет его после работы, и прижать дуло ко лбу Чимина. — Помнишь, я обещал, что застрелю тебя, если ты окажешься крысой? — тихо спрашивает Юнги, неотрывно глядя в глаза Чимина и медленно перемещая дуло со лба к виску. — Помнишь? — Помню, — так же тихо отвечает Чимин, прикрывая глаза. — Стреляй. У Юнги в жизни были разные ситуации, разные моменты, но никогда прежде у него не дрожали руки. Сейчас же он с трудом удерживает пистолет у чужого виска, разглядывая лицо, успевшее стать родным за эти недели. Он выстрелит Чимину в голову. Мозги разлетятся по комнате, пачкая стены, пол и диван. Он найдет, куда деть тело, вымоет следы, ему ничего за это не будет. У него уже ничего после этого не будет. После Чимина ничего не будет. Это Юнги понимает ясно. Он больше не сможет жить с этим внутри. Рана, оставленная предательством такого масштаба, не затянется никогда. А еще (вот хохма) Юнги не представляет в жизни, в которой не будет высокого голоса, песен круглыми сутками, задорного смеха. Не представляет, как вставать с кровати, если на кухне тебя не ждет Чимин. Не представляет, зачем засыпать, если ты не обнимаешь Чимина. Юнги смотрит на человека, который его предал, растоптал и уничтожил, и думает, что никого красивее не встречал. Юнги плачет. Он осознает это с удивлением. За столько лет не проронить ни слезинки. Теперь это ощущается странно. Мокрые дорожки спускаются по щекам к шее, тяжелые капли падают на штаны Чимина, оставляя влажные темные круги на серой ткани. Юнги трясет. Руку приходится удерживать второй рукой, но не слишком долго. Он сдается. Убирает руку от виска Чимина. Тот открывает глаза через секунду, когда больше не чувствует холодный металл у виска, и забывает, как дышать. — Нет, Юнги, нет, — умоляют он, боясь пошевелиться. Юнги стоит перед ним на коленях, вжимая пистолет в свой висок. — Юнги, посмотри на меня. Пожалуйста, открой глаза, я умоляю тебя. В голосе Чимина столько ужаса и отчаяния, что это даже удивляет. До чего же хороший актер. — Юнги, я прошу тебя. Не надо. Убери пистолет. Выстрели в меня. Выгони меня. Сделай что угодно, но убери пистолет. Я люблю тебя. Я не смогу это пережить. Не хочу этого переживать. Не надо. Чимин говорит с таким надрывом, в его голосе столько боли, что Юнги позволяет себе приоткрыть глаза, но не убирает пистолет. — Прекрати этот фарс, Чимин. Прекрати. Ты уже убил меня. Радуйся, я избавлю тебя от проблемы. — Ты — не проблема. Ты — любовь всей моей жизни, Юнги, прости меня, — Чимин срывается в рыдания и подается вперед, обхватывая талию Юнги рукой, второй впиваясь в его запястье с пистолетом. — Пожалуйста, выслушай меня. Я все тебе объясню, больше ни в чем не совру. Обещаю. Клянусь. Юнги, милый… — Не трогай меня, Чимин, — шепотом просит Юнги. — Не нужно. Ты уже сделал все, что мог. — Нет, я не отпущу тебя. Нет, Юнги. Их обоих трясет от рыданий, Чимин ни на секунду не ослабляет хватку, зарываясь носом в мокрую футболку на груди Юнги, дышит чужим запахом и не может поверить, что все это происходит в реальности. — За что ты так со мной? — спрашивает Юнги спустя бесконечные минуты молчания. Он опускает руку с пистолетом, позволяет ему упасть на пол. — Что я такого тебе сделал? Неудачно подвернулся на пути? Почему ты поступил так со мной? Лучше бы ты пытал меня, лучше бы убил. Что угодно, но только не влюбил в себя, а потом предал. Это первый раз в моей жизни, когда я совсем не рад, что оказался прав. Мне впервые в жизни так больно. — Я знаю, Юнги. Я виноват, я так виноват. Мне… мне не хватит слов, чтобы выразить, как мне жаль, и как я хочу, чтобы этого никогда не происходило. Чтобы мы встретились иначе, чтобы я полюбил тебя не так, не вопреки всему… но я полюбил. Ты слышишь меня? Я тоже люблю тебя! Ты же любишь меня, Юнги? — Люблю? — тихо спрашивает Юнги, опуская глаза на Чимина и отталкивая его от себя, чтобы не соприкасаться ни одним сантиметром тела. — Я тебя даже не знаю.