My Yakuza Boyfriend

Тёмными знойными глазами следя за его пальцами, Ирука ласкал татуировку Какаши. За последний год это вошло у него в привычку, но теперь его бойфренд якудза сочетал это с чем-то новым: подталкивал Какаши сесть в офисное кресло и седлал его полностью одетым. Во взгляде Ируки было очаровательное, но смертельное обещание, когда он ритуально провёл пальцами по обнажённой груди Какаши. Ни пуговицы, ни приличия не могли удержать Ируку Умино в такие моменты. Конечно, Какаши был весьма мало заинтересован в том, чтобы сдерживать этого человека. Вместо этого он наслаждался нежностью в выражении лица Ируки, его лицо было покрыто глубокими шрамами, но он был в полном восторге, проведя по краям собак, выгравированных на бледной коже Какаши. Поперёк правой стороны груди, вверх по правому плечу, вниз по правой руке — сотня разных собак, дюжины окрасов и типов. Он сделал всё возможное, чтобы изучить Ито Дзякучу, художника, который вдохновил Ируку на его собственные татуировки якудза. Как ни странно, он обнаружил, что у художника была картина 1799-го года «Сотня собак», которая была слишком совершенной, чтобы не использовать её. Как он и надеялся, Ирука любил их. Он любил сотню псов на своей Гончей; ему никогда не надоедало трогать их маленькие ушки, их крошечные мордочки, лапки, всё это было навсегда написано на теле Какаши. Но это было что-то новое — эта поза. Не переставая преклоняться перед собаками, Ирука слишком осознанно двигал бёдрами, бесстыдно и беспечно, пробуждая возбуждение Какаши. Ха… он в хорошем настроении. В конце концов, Какаши коснулся запястья Ируки, слишком сильно, но он нуждался в его внимании. Молодой якудза посмотрел на него и криво улыбнулся. Его пальцы обхватили старого мопса, находящегося рядом с сердцем Какаши, и проследил контур бесконечным круговым движением. — Итачи использовал наши данные на Акацуки, — объявил Ирука, его голос наполнился победоносным удовольствием. — Они спасли шестнадцать девушек и уничтожили большую часть сети. Его партнёр имел склонность сжигать людей и места, Какаши знал это, будучи сторонником таких тлеющих путей, но видеть глаза Ируки так близко, как они загорались справедливостью и радостью в эти моменты… Это было что-то другое. Какаши позволил своему выражению лица показывать те эмоции, что он хотел… то, что он пытался сделать. Примерно полгода назад Гай практически навязал ему сеанс интервенционистской терапии, где со слезами на глазах заявил, что Какаши должен больше общаться! Не только словами, но и приоткрыванием фасада! Быть по-настоящему честным! — Я знаю, ты справишься, Соперник! — воскликнул Гай, тряся Какаши на боксёрском ринге его спортзала, они оба были в синяках, сумасшедшие и сильно вспотевшие. Позже, когда Какаши сидел, прислонившись к изголовью кровати, и изучал спящего Ируку, внезапное прозрение пронзило его черепную коробку, как выстрел из дробовика. … Ирука, должно быть, жаловался на меня Гаю. Хотя, это, возможно, и не было правдой, Какаши начал больше размышлять. Он попытался расслабить выражение лица, не изображая ленивую усталость, больше склоняясь к прикосновениям Ируки — о, чёрт, Ируке это нравилось. Ему очень, очень нравилось. Ни один из них не жаловался на свою сексуальную жизнь, но они всё ещё находились на довольно каменистой почве друг с другом, пытаясь понять эту следующую фазу их отношений. Освободившись от жёстких ограничений полицейской подготовки и паранойи неповиновения своему боссу якудза, Какаши внезапно обнаружил, что у него в жизни всё хорошо. Теперь ему казалось весьма легко показать своё истинное выражение лица. В ответ глаза Ируки слегка прищурились. Он казался одновременно грустным и встревоженным. — Ты должен сказать ему, что он меняет мир, — тихо произнёс Ирука. Его пальцы скользнули вверх к плечу Какаши, сжимая его один раз, чтобы успокоить. — Возможно, это не то, что он ожидал сделать, но это действительно имеет огромное значение. Какаши знал, что Ирука имел в виду, и это, как ни странно, немного ранило. Какая-то маленькая тёмная часть его хотела, чтобы Ирука был более ненавидящим, жаждущим мести, становясь уродливым и страдающим всякий раз, когда в разговоре фигурировал Обито Учиха — но это не был бы Ирука Умино. Не имело значения, что они говорили о бывшем двуличном полицейском, который подстрелил его, оставив шрам… Потому что, даже после всего, Обито всё ещё был другом Какаши. Их совместные визиты в тюрьму были чрезвычайно странными… но Какаши продолжал ходить, а Обито всегда приходил для посещения. Во время их третьей встречи в пределах тюремных стен, Какаши случайно опоздал по случаю того, что Асума стал оябуном, главой семьи. Прежде чем он смог извиниться, Обито улыбнулся ему и спросил с болезненной игривостью: — Пытаешься подражать мне, Бакакаши? [1] Между ними должно было произойти гораздо больше. Психиатрические услуги и лекарства помогли Обито, в чём Какаши тоже нуждался, но вместо этого он сосредоточился на группе. В то время, как это шло против самой его природы — искать стороннего лечения, Какаши нашёл удивительное утешение в Анонимных Наркоманах — или, скорее, в невероятно необычной версии для якудза. Он проглотил всю свою гордость, всё ещё желая заглушить её алкоголем, сделать это, но он присутствовал на своей первой встрече сразу после выписки Ируки. Даже если он не верил в какой-то процесс, он оценил жестокую интенсивность переживаний якудза, а также их непростые честные признания о том, почему и как они обратились к помощи алкоголя и наркотиков, чтобы действовать, как механизм преодоления трудностей жизни. Именно в Сарутоби А. Н. он познакомился с Куренай, партнёршей Асума. Она была трезвой и оставалась такой на протяжении всего периода беременности, но беспокоилась о том, что придётся растить ребёнка в их неспокойном мире. Хотя Какаши всегда сдерживался на встречах, никто и никогда не говорил, он запоминал всё, что творилось вокруг него, внутренне беседовал сам с собой, а также… … ещё он поговорил с Тензо, своим бывшим напарником-полицейским, о старых пристрастиях и борьбе. Дело было не том, чтобы взвалить на младшего свою ношу. Он пытался сохранить его волю к жизни, даже когда Какаши его отталкивал. Даже сейчас в мире якудза, и его блестящими чёрными машинами, гладким оружием и сильным подводным течением преступности, он не хотел вычёркивать Тензо из своего существования. Это было связано с тем, что Гай говорил: будь собой… пытаясь держать Тензо в курсе. Конечно, как и на встречах А.Н. [2], Какаши не признавал самого важного в своей жизни. Например, что теперь Какаши был информатором полиции. Или… Что Ирука был информатором полиции с восемнадцати лет, когда начал программу для студентов, которые были всего на несколько месяцев моложе его. Он не рассказывал о своих учениках: он рассказывал о говнюках преступниках, которые охотились на них, пытаясь втянуть обратно в преступный мир. Деньги не были мотивацией. Наблюдать, как хорошие, но несовершенные люди становятся жертвами соблазна лёгкой жизни и быстрого избавления от бурлящих ужасов улиц, было отвратительно и неприязненно. Он тайно предоставлял полиции материалы, когда люди Хирузена Сарутоби появились у его двери, взывая к высшей милости, делая его главой ветки и сунув чашу саке в руку. Только как сказать якудза: «О, нет, я не могу работать на Вас, я работаю на полицию»? Вместо этого Ирука ничего не сказал об этом, держа свои секреты ближе к сердцу. Но… теперь он доверял Какаши. Боже, он доверял Какаши? Конечно, они много трахались, но именно их преданность друг другу вдохновила Ируку принять Какаши в свой мир, своё сердце и свой разум. Конечно, Какаши выбрал татуировки, символизирующие верность, те, которые показывают его преданность, не столько семье Сарутоби, сколько Ируке Умино и всему, что он отстаивал, и всей его сложности. Глядя на мужчину, так интимно оседлавшего его, Какаши подумал, что он на самом деле улыбается. Он инстинктивно хотел стереть её, сдержать, но Ирука вдруг схватил его за обе щеки, тоже заметив внезапную перемену. Он сжал лицо Какаши, что было настолько нелепо и по-детски, что Какаши ничего не смог поделать — он рассмеялся себе под нос и обхватил Ируку за талию, ещё сильнее прижимая к своему покрытому слоями ткани, но нетерпеливому члену. — Оох, сегодня моя очередь? — замурлыкал Ирука, а его глаза его были как никогда опасны. Он наклонился вперёд и поцеловал Какаши, позволив полностью использовать своё тело. С Ируки слетел галстук, отброшенный в сторону. Ускоряясь, Какаши с силой расстегнул воротник Ируки, затем рубашку, остановившись на полпути. К счастью для них, Ирука уже снял пиджак, прежде чем сесть на колени Какаши. Теперь, когда его накрахмаленная белая рубашка была наполовину расстёгнута, его необузданные татуировки и смуглая кожа были восхитительно обнажены, показывая так много того, чего Какаши хотел больше всего. Чёрт, Ирука был его бесценным сокровищем. Новая привычка Какаши была опасной и навязчивой, как и у Ируки — это было его любимое занятие. Он притянул Ируку ближе, крепко схватив его за задницу и потёрся о него, давая безмолвные непристойные обещания. Но, когда он это сделал, его искажённый взгляд сосредоточился на месте священного поклонения: искривлённой бледной коже на ложе из розовых и белых роз на тёмно-коричневом фоне. Вокруг большого шрама виднелось несколько медицинских швов, и именно туда Какаши поднёс кончик своего розового языка. Умеренность была для него чуждым понятием; он впадал в идолопоклонническую одержимость каждый раз, когда прикасался к коже Ируки. Он продолжал толкаться навстречу Ируке, прижимая мужчину к своему напрягшемуся члену, отчаянно обводя языком старую рану, чувствуя её ужасную глубину, касаясь её тугих краёв. Томные стоны Ируки всегда заводили его, сводя с ума. Он внезапно запустил пальцы в штаны Ируки, и было слишком легко найти то, что он хотел, и, Боже, они трахались только этим утром, так что Ирука всё ещё был растянутым, и так просто принял Какаши так невообразимо хорошо. К счастью, его возлюбленный якудза всё ещё был в здравом уме: он вынудил руку Какаши вернуться, вложив смазку в ладонь, а затем поцеловал Какаши с такой силой, что тот откинулся на спинку кресла, заставив то заскрипеть и протестующе застонать от этой безумной суматохи. Потом было слишком много смазки на его пальцах, что создавало скользкое капающее месиво, но, чёрт возьми, пошло оно всё. Какаши согнул палец, потом два, и вернулся к своей одержимости изысканными красочными татуировками Ируки и третьим по величине шрамом. Ирука горячо и неконтролируемо стонал в серебристые волосы Какаши. Он безудержно царапал спину Какаши, портя ткань, впиваясь острыми ногтями так сильно, как только мог, его сила так жестоко напоминала самые грязные фантазии Какаши. Кабинет был слабо освещён, только изумрудно-зелёная настольная лампа согревала комнату отсветами. Глядя вверх, высунув язык, пробуя на вкус силу жизни и розы, Какаши мог мечтательно, безумно разглядывая изгиб и повод тела Ируки поверх своего собственного. Другой мужчина извивался и брыкался, издавая такие греховные звуки, непреклонно желая, чтобы его трахнули сильнее, срочно нуждаясь в чём-то большем и горячем. — Чёрт, Ирука, — услышал Какаши своё чертыханье, толкая якудза на стол. Последующее зрелище могло заставить впечатлительных девиц краснеть, разрушать Империи, целый пантеон богов и богинь — Ирука был таким бесстыдно добрым и злым одновременно. Он сорвал эластичный шнурок, стягивающий его хвост, оставив его с чувственно-распущенными волосами и очаровательно покрасневшим, как будто его тёмные глаза не были одновременно требовательными и яростно умоляющими, чтобы его жёстко взяли на его собственном столе. Какаши сбросил оставшуюся одежду Ируки, но едва сдвинул свою, вместо этого потянувшись за презервативом из верхнего ящика. Но едва он положил руку на позолоченную ручку из красного дерева, как пальцы Ируки дотянулись к его освободившемуся члену и сжали Какаши так же сильно и игриво, как он делал это ранее с удивительной улыбкой. Голодная хватка заставила дыхание Какаши сбиться, и он поднял глаза, онемев от блаженства, как раз вовремя, чтобы увидеть, как Ирука одарил его низкой кошачьей улыбкой. Затем он потребовал с ноткой власти в голосе: — Трахни меня, Какаши. Как можешь только ты. В качестве стимула Ирука отодвинулся назад, целеустремлённо обнажаясь, и бросил на Какаши самый ужасный в мире взгляд, который обещал, что скоро дыхание обоих собьётся. Так что безо всякого предупреждения Какаши одной рукой скользнул вверх по своему члену, а другой схватил Ируку за бедро, открывая его ещё больше и крепко удерживая на месте, после чего толкнулся, внезапно сильно, оказываясь внутри Ируки, который запрокинул голову и испустил самый умопомрачительный стон. Они что-то говорили друг другу, называли свои имена, настоящие имена, словно запыхавшиеся религиозные молитвы. Но именно звуки их занятия сексом сбросили Какаши со скалы здравомыслия прямо в пропасть. Он никогда не мог контролировать себя рядом с Ирукой, да и не хотел, во всяком случае, не всегда. Слишком много лет своей жизни он требовал от себя повиновения, становясь экспертом в отключении эмоций, оцепенении и ставя своё счастье и благополучие на последнее место. С Ирукой, со своим партнёром, он мог быть безжалостно верен себе — без печали в голосе и раскаяния в походке. И он мог трахать Ируку до тех пор, пока тот едва не плакал от удовольствия, пока царапал кожу и целовал Какаши с сахарным привкусом, с намёком на кровь. Их татуировки встретились — собаки, розы и снег, — когда Ирука приподнялся и снова поцеловал его. Когда он задыхался возле губ Какаши, пропитанная потом рубашка Ируки вздымалась раз, другой, а затем… Его красивое, пересечённое шрамом лицо стало одичалым, когда разбитые губы раскрылись, и он кончил прямо в руку Какаши. Но Ирука никогда не оставлял его неудовлетворённым никогда. Он быстро привык к их страстному, пропитанному взаимным чувством любви сексу. Как всегда, от благоговейного изумления у него закружилась голова, когда он наблюдал, как Ирука раскрывается, беря контроль над их движениями, подаваясь навстречу Какаши и поднимая их на новый уровень эйфории. Затем… затем… — Какаши, кончи для меня. Чёрт. Внезапно он склонился над Ирукой, тщетно вцепившись руками в деревянный стол. Его дыхание давно сбилось, став прерывистым и безумным. Пот, слюна и кровь стекали с его нижней губы, когда он трепетал от экстаза. Он видел, что происходит, только когда изо всех сил пытался открыть правый глаз, держа порезанный ножом левый закрытым, пытаясь восстановить свои чувства и уверенность. Ирука под ним выглядел так, словно мог бы спасти всё человечество, он был так взволнован. Но… его одежда была до смешного испорчена. Помимо влажных пятен пота и очевидных признаков их секса, Ирука, казалось, в какой-то момент прикусил губу Какаши, заставив её немного кровоточить. Что ещё более смешно, Какаши, по-видимому, оторвал все пуговицы на рубашке Ируки в отчаянной попытке прикоснуться к другому мужчине во время самых грубых моментов их секса. Это действительно означало, что теперь Ирука был на вершине, едва одетый в распахнутую белую рубашку с боксерами и штанами, спущенными до лодыжек. Приподнявшись на локтях, он с тяжёлым удовлетворением смотрел прямо на нависшего над ним Какаши с улыбкой на лице. Все эти татуировки… и такие прекрасные, тонкие шрамы… Какаши наклонился, и Ирука поднялся ему навстречу. Они поцеловались с нежностью, которую Какаши счёл бы противоречащей их образу жизни. Невероятно, но они нашли друг друга в запутанном тёмном мире якудза и преступности. Так же, как несколько полицейских перешли на другую сторону, чтобы спасти девушек… один якудза спас так называемых проклятых. Нет, он больше не один. Они вдвоём против несправедливости. — Я люблю тебя, — прошептал Ирука с тяжёлым вздохом в губы Какаши. — Я так счастлив, что ты здесь со мной. Его сердце ёкнуло: признания в любви от Ируки никогда не старели. Какаши был предельно честен и совершенно спокоен, ответив: — Я тоже тебя люблю. Когда Ирука прижался к его шее, обнимая своими красивыми татуированными руками, мускулистые плечи Какаши, наполовину покрытые собаками, Какаши отдыхал среди весны, шрамов и ворот Конохи.

— end —