Пряничного человечка застрелят в десять ноль одну

Он отлично знал, что нужно уходить с чердака. Взрыв был очень заметным, скоро в квартале отсюда соберутся полиция и спасательные службы. Причины взрыва известны Скотланд-Ярду, так что поиски стрелка начнутся очень скоро. И хотя вокруг немало мест, откуда можно отлично прицелиться, оставаться здесь просто небезопасно. Но Себ не шевелился. Он лежал неподвижно, чувствовал тепло винтовки и пытался дышать. Не выходило. Воздух застревал где-то в грудной клетке и не шёл дальше. Как будто в горле что-то стояло. Вот так, одним выстрелом — три квартиры, уже явно не пустых, к семи-то вечера. Без прямого приказа, своим решением. В прошлый раз он хотя бы знал, что прав, отлично видел, где свои, а где чужие, и стрелял, потому что прикрывал своих. Вот тех ребят, с которыми накануне операции сидел в одной столовой. То, что застряло в горле, слегка ослабло, и Себ сумел схватить ртом воздух. В этот раз всё то же самое. Здесь свои — свой, один Джим. Там чужие. Все остальные. Это нихера не помогало. Совсем. Нужно было небольшое усилие — просто подняться, убрать винтовку в чехол и уйти. Сесть в машину. Вернуться домой. Себ не мог. Его парализовало. Мелькнула жуткая мысль, которая даже не напугала: если оставаться здесь достаточно долго, его обязательно найдут. И больше уже ни о чём не нужно будет думать. Он слышал шаги на лестнице. Скрип двери. Человек поднялся на чердак, прошёл по старому линолеуму и остановился у Себа за спиной. Зашуршала одежда. Человек опустился на корточки совсем рядом. Чужая рука коснулась волос, но даже это не заставило Себа дёрнуться. Прикосновение не было приятным или омерзительным — просто никаким.  — Вставай, — тихо и серьёзно сказал Джим. — Вставай, мой дорогой. Себ подчинился. Руки сами сложили винтовку в чехол. Ноги сами подняли тело.  — Иди за мной, — велел Джим — и Себ пошёл. Они спустились к «Роллс-Ройсу». Подчиняясь приказам Джима, Себ положил винтовку на заднее сиденье, занял пассажирское место спереди, пристегнулся. Джим завёл мотор, включил что-то классическое, вокальное и как будто церковное — и они поехали. Себ закрыл глаза. Музыка странным образом заполняла пустую голову, вибрировала на низких частотах, и потом почти больно ударяла по ушам высоким вокалом. Себ с трудом сглатывал, раз за разом пытаясь прочистить горло. Веки потяжелели, но спать не хотелось. Просто как будто на них положили гири, а в глаза сыпанули перца. Ему не нравилась эта музыка. Лучше бы Джим по своему обыкновению включил старый рок. Его было бы проще не слышать. Как будто угадав его мысли, Джим повернул ручку громкости до нуля. В машине стало блаженно-тихо, но легче Себу от этого не стало.  — Однажды я отравил человека под «Лакримозу», — проговорил Джим. — Точнее, он сам отравил себя. Мы сидели в его комнате… — он говорил спокойно, задумчиво и совсем без акцента, — пили дрянное дешёвое вино. Он поставил пластинку… была у него такая смешная слабость, слушать винил… Поставил пластинку с «Реквиемом» и разыгрывал специально для меня отрывок из «Амадея». Потом оборвал сам себя и сказал, что это всё вторично (1). Перешёл на Пушкина. И точно на словах… — Джим замолчал, но потом заговорил снова: — „Постой, постой! Ты выпил без меня“, — он понял, что уже почти мёртв. И на фоне как раз заиграло… „Так пощади его, Господи“. Пошло, если честно. Но мне тогда понравилось. Ты не понимаешь ни слова, да, детка? Ну, почти. Возможно, если напрячься, Себ угадал хотя бы половину смысла, но ему не хотелось, и слова просто проходили мимо. Разве что про отравление он запомнил.  — Ничего, мы почти приехали, — улыбнулся Джим. Когда машина остановилась, Себ открыл глаза и понял, что Джим привёз его домой, на Уорик-уэй. На автомате он выбрался наружу, открыл дверь, прошёл в комнату, не раздеваясь. Сел на край кровати. Джим, конечно, последовал за ним, включая по дороге свет и оглядываясь, словно оказался у Себа в квартире впервые. Впрочем, в прошлый раз Джим был ранен и не в себе, а до этого сидел на кухне и, может, даже не заглядывал в другие комнаты. Осмотревшись, Джим забрался на подоконник и сложил руки на груди. Наклонил голову на бок. Себ отвёл от него взгляд. Ему не нужна была сиделка. Просто остаться одному. Принять контрастный душ и заснуть часов на двадцать. Может, на сорок. Или на всю жизнь. Больше ничего.  — Посмотри на меня, детка, — сказал Джим, и Себ подчинился, как подчинялся до этого. Просто выполнять приказы было проще, чем думать самому. Глаза у Джима были странные, широко распахнутые и как будто даже влажные.  — Ты выстрелил, — произнёс он совсем тихо. Себ тупо кивнул.  — Что это, Себастиан? Что ты ощущаешь?  — Ничего, — ответил Себ. Это было не совсем правдой, но, откровенно говоря, на что-то более длинное его бы не хватило. — Устал. Хочу спать. Идите, Джим. Поздно. Слова давались с большим трудом, но Себ с ними справился. Джим спрыгнул с подоконника, но не ушёл. Сделал полшага вперёд и спросил ещё тише:  — Что это, Себастиан? Скажи мне. Себ промолчал. У него не было сил играть с Джимом.  — Почему? Если бы оставалось немного больше запала, Себ всё-таки осуществил бы давнюю мечту и двинул бы Джиму по роже. Даже не обязательно очень сильно, не кулаком, раскрытой ладонью, чтобы поправить в его голове то, что там криво работает.  — Джим, — Себ посмотрел ему в глаза, — свалите нахер. Завтра я буду в норме. Не переживайте, — он почувствовал на языке горечь, — ваша игрушка не сломалась. Джим пожал плечами, одёрнул пиджак и сел рядом на кровать.  — Ты всё равно завтра узнаешь из новостей. Двенадцать человек. Скажут, что это взрыв газа, никому не нужно, чтобы в прессу просочилась история о ком-то, кто в свободное время обвязывает людей взрывчаткой, — он фыркнул, словно его это очень веселило.  — Ясно, — кивнул Себ. Он боялся, что будет больше. Но, в сущности, трое, или двенадцать, или тридцать — не такая уж большая разница. Сути дела это не меняет. Старуха, обмотанная взрывчаткой, была просто целью. Остальные одиннадцать человек — гражданскими, которые не должны были пострадать, но пострадали, потому что он, Себ Моран, так решил. И едва ли он мог бы поступить иначе. Поздновато менять сторону. От этого на душе не становилось менее дерьмово.  — Это было нужно? — спросил он, просидев в молчании минут десять и слушая дыхание Джима.  — Нет, — хмыкнул Джим. — И да. И снова нет. Опять да. Для тебя это не важно. Я расскажу, если ответишь на мой вопрос. Правила игры не меняются. Почему, Себастиан?  — Это очевидно.  — Объясни. Себ выдохнул и сказал:  — Голос. Вы свой голос слышали хоть раз со стороны? Это ни с чем не спутать. Ваш Шерлок раскрывает убийство по старым ботинкам. Думаю, он может найти человека по описанию голоса. Он сам удивился, что сумел выдать такую длинную фразу, да ещё и связную.  — Он оказался таким невнимательным, — с лёгким разочарованием заметил Джим. — Столько подсказок — и так мало толку. Он найдёт меня однажды. Но ты прав, дорогой. Я бы не хотел, чтобы это произошло именно сейчас. Это всё мелкие детали, — Себ понял, что Джим перешёл к своей части игры и теперь отвечает на вопрос, — кусочки. Большая головоломка.  — Для Шерлока?  — Для меня. В этом не было вообще никакого смысла. Или наоборот, слишком много. Себ не понимал.  — Мы поднимемся очень высоко, а потом упадём. Почти как полёт, только… более понятное направление. Ясно определённая конечная точка. Джим не заговаривался и не бредил. Он что-то объяснял, причём очень важное, но оно воспринималось как сквозь толстый слой ваты. Себ уронил голову на грудь и снова закрыл глаза. Уже даже не так важно было, чтобы Джим ушёл. Он просто хотел закончить этот день, и желательно без кошмаров. Он действительно сможет это пережить, примирить свою совесть с двенадцатью трупами (и ведь не скажешь — целями), но это будет проще сделать, если ему не приснится улыбчивый Йен, который никогда не совершил бы такого дерьма. И особенно если он не превратится потом в Джима, отдающего жутковатые приказы. Когда с него потянули куртку, Себ не стал сопротивляться. Мелькнуло на самом краю сознания и тут же пропало воспоминание о том, как его раздевала Джоан после того пистолетного выстрела. У Джима получалось едва ли не более ловко (только не сравнивать. И не думать о Джоан. Не сейчас). За курткой последовали ботинки. На футболке Себ дёрнулся, открыл глаза и пробормотал:  — Я сам.  — Тогда поживее, — удивительно зло приказал Джим. Себ подчинился, разделся до трусов и забрался под одеяло под холодным колючим взглядом. Опустил голову на подушку. Взгляд Джима тут же потеплел.  — Хороший мальчик. Оглянувшись, Джим нашёл стул, подвинул его поближе к кровати и сел, закинув ногу на ногу.  — Вы не уйдёте?  — Не думаю, — улыбнулся Джим. — Закрывай глазки, детка. Я расскажу тебе сказку.  — Не стоит, — ответила Себ, но глаза закрыл. Это было странно, лежать в постели, зная, что Джим бодрствует рядом. Обычно у них всё было наоборот. Но, вопреки ожиданиям, Себ не чувствовал неловкости или страха. Сейчас Джим казался настолько нормальным, насколько в принципе возможно. И Себ понимал, что он просто таким вот своеобразным способом выражает благодарность. Собственно (будь у него силы, Себ засмеялся бы), Джим буквально копировал его действия. Подсмотрел и зеркально повторил.  — Спи, Басти, — вдруг сказал он. — Я расскажу тебе добрую сказку про чёрного мышонка. Но её Себ не услышал — сон накрыл его внезапно мертвенной чернотой. Только один раз в ней громыхнул взрыв, обжёг глаза и лёгкие, но растворился в дымке. Почудилось очередное прикосновение к волосам, но с тем же успехом это могла быть и часть сна. Плевать. Главное, он не видел никаких кошмаров. Примечание: (1) Пьеса «Амадей» Питера Шеффера достаточно популярна в Британии, при этом автор никогда не скрывал, что вдохновлялся в первую очередь одной из «Маленьких трагедий» Александра Пушкина — «Моцартом и Сальери». В Британии «Маленькие трагедии», насколько я знаю, никогда не ставились в театре, однако существует несколько литературных переводов на английский.