Чернее люциферова крыла

— Твоя душа чёрная, как и моя... — К чему это?.. — Ты всегда была одной из нас... Касания смешиваются в череду слепящих искр. Неразборчивое, трепещущее нечто. Бледные фантомы ласкают смеженные веки. Сара не дрожит — тело пульсирует. Её безостановочно трясёт, и только эти руки и губы, что рушили не одну тысячу раз, мужчина, не покидавший её кошмаров с первой же встречи в цирке — есть только он и её дрожащее тело. Тело, лишь оно. Мысли сквозь его пальцы на коже ускользают прочь. Эти губы шепчут, что она в безопасности, эти руки скользят по предплечьям, будто успокаивая. Баюкая боль, утешая всю неприкаянность, скопленную за годы, обратившую её в скорпиона, жалящего, травящего, несущего смерть всякому, кто смеет восстать против её личных целей. Побег был иллюзией безопасности. Она понимала. Он знал. Она сбежала — он ждал. Голоса, крики, звуки побоищ. Птицы, шум водопада, колокольный перезвон. Шелест страниц, шёпот, голос. Его голос. Невероятным по своей мощи штормом О'Нил захлестнуло по самую глотку. Будто она снова та девочка, одеревеневшая при попытке плыть против ледяного, беспощадного течения. Словно и жало исчезло, и всех минувших лет разом не стало. В напоминание о них лишь жжение, практически не осязаемое, только давление, не ослабевающее и не становящееся невыносимее. Но его руки на плечах, а позже — задержавшиеся под коленями и жалящие лопатки запомнились ей отчётливо. Они держали у реальности, они отрезвляли и грели, как костёр своим тёплым дыханием промёрзшие до самых костей пальцы. Маски не было. Только лицо из сна в больнице, черты лгуна и монстра. Дошло не сразу — без усмешки, без ухмылки, без ужимок он был другим. Совершенно. И дело отнюдь не в коже, сглаженной ложью. Она не понимала, как он, прежде рушивший, отнимавший силой, мог казаться другим. Четвёртая стена рухнула, заслон пал, и он предстал тем, на кого она воззрилась, не в силах отвести взгляд. Вопрос лишь в том: очередная это маска или он — вот, ладонь протянуть — настоящий? И правды я не хотела. Лишь бы и дальше так смотрел. От лёгкой, чистой улыбки на его полных губах становилось непостижимо спокойно. Сара подала ему ладонь, позволяя его теплым рукам медленно обволочь чуть подрагивающие пальцы. Всё ещё опасаясь спугнуть это его выражение, это настроение, так неожиданно приворожившее сильнее любого гипноза. Тёплые губы коснулись тыльной стороны ладони. Улыбка стала шире — всё та же, от чего она ликовала. Чистая, глубокая, будто бы нежная даже. — Любовь моя... Отчего же кажется, что в этих руках может ждать что-то сверх мук?.. Сверх тления и вечного страха?.. Почему чудится любовь там, где прежде была одна ненависть?.. Впервые, быть может, за эти годы так спокойно — боялась монстра, а оказавшись в самых его лапах — страх иссяк. — Ну же, милая, нам пора. — Твоё лицо... — не понимая, что бесполезно отсрачиваю собственный, её же рукою подписанный приговор, завороженно прошептала девушка. — Теперь ты всегда будешь видеть меня таким. Она не придала значения вскользь брошенной фразе. Едва ли могла думать о смысле слов сейчас — поддалась касанию, наивно пошла следом, ведомая чувством, желанием. Что-то внутри трещало и ломалось от его взгляда на неё, от голоса, сочащегося нежностью, взявшейся там, где не было света ни луча, ни частички. Делает шаг к нему, словно ступает в пропасть. Но уже не просто придерживает за руку, никакой деликатности, учтивость испаряется — от тепла ладоней в груди спирает воздух, а перстни, ледяные — жгут. Но Сара не дрожит. — Пора, — напомнил он. Ступор расценил на свой лад, она снова оказалась подхвачена под колени. Сквозь дымку билось смущение. Ведь он... Он враг? Задушить может в два счёта, словно котёнка, а сквозь лес несёт на своих руках. — Я и сама могу идти... Смех Человека резонировал о её висок. Со сбивчатым ответом он вдохнул запах волос: — Дай привыкнуть, что ты моя. Кивнув, Сара замолчала. Лишь припала к его плечу, укладываясь аккурат под подбородком. Руки обвили широкую шею, пальцы — украдкой в волосах. — Что будет дальше? — Вечность... — мечтательно выдохнул Человек. — Лишь для нас двоих. Едва слышала. Только шелест сухих веток под его шагом, только уверенный стук под ладонью, вторящий её сердца. — Так у тебя, выходит, и сердце есть? — Сара выпросталась из объятий, поймав его взгляд. — От сердца никакого проку, если биться не для кого. Губы прижались к её губам. Язык терпко терзал всю её волю, рассредоточенную фантомами его ладоней на коже. Руки пали вдоль тела. Она сдалась. — Так твоё сердце бьётся для меня?.. — С этих пор. Она прижалась пылающими щеками к прохладной ткани директорского обмундирования, а он лишь сокрушался смехом. Не властным даже, не зловещим, но самодовольным и наполненным триумфом до самых краёв. — Эта ложь обойдётся тебе слишком дорого. Ноготь уткнулся в его шею — под пальцем неистово стучала кровь. Сара изумилась тому, насколько же он в самом деле живой. Тёплый, даже горячий, а теперь — её саму рывком заполонил триумф — только её. — Мне не нравится твой тон, любовь моя, — хмуро пробормотал ей в шею Человек, с силой кусая кожу. Сморщилась, игнорируя, только пальцы крепче вцепились в плечи. — Тебе я не лгал никогда. — Клянёшься? — Клянусь. Он опустил её на лежбище первой. И без того промёрзшие под окропленной кровью и грязью юбкой колени в холоде отчаянно задрожали. Целая могила, увитая морозником, и её собственный демон под боком. — Чшшш... Сара задыхалась сгущающимся, закустившимся мраком. Пепел осел на коже сухой плёнкой, а сердце, сердце под щекой замерло — и её собственное уже не звучало.