больно..
– Николай Васильевич, Вы меня слышите? Николай. – Яков, оперевшись ягодицами об стол, стоящий недалеко от самого юноши, тихим, глубоким, бархатным голосом процедил имя писателя, на что тот даже не отреагировал. – Гоголь! Писарь вздрогнул, тут же поднимая глаза на Гуро, тяжело взглатывая, но решаясь на дальнейший разговор. – Я-Я Вас слышу. – Тогда не молчите. Меня это напрягает, голубчик мой. – Что меня ждёт? Ну.. Вы же сообщили своим там, что.. – Нет. Никто не знает. Только я, Вы и Тесак. – Т-Тесак? – Именно. Ах да, Вам же не известно.. Он с нами. После смерти Бинха я смог его уговорить вступить в наши ряды. Слишком уж был измучен и загружен. Надо как-то отвлечься. - следователь склонил голову набок, наблюдая за сменой эмоций на лице младшего: удивление, смятение, а после подступающая злость, не добрый взгляд, будто пылающий алым пламенем, сжимающиеся в кулаки руки. Всё это было не ново для Якова. Потому он лишь незаметно улыбнулся, отстраняясь от края стола и присаживаясь на корточки перед юношей, медленно вытягивая руку к его щеке. Сначала Гоголь дёрнулся, показывая всем видом, что не желает никаким образом контактировать с мужчиной, но затем проскулил от ноющей боли, сразу же замирая. Тёплая, шершавая, но довольно грубая ладонь легла на скулу писателя, мягко оглаживая бледную кожу большим пальцем."Я не хочу делать Вам больно."
– У Вас кровь. Давайте уберу, - и далее произошло то самое, чего не должно было произойти, но что являлось тайным желанием Николая. И, судя по всему, Гуро. Следователь мягко накрыл своими устами чужие, сминая в каком-то невинном, но искреннем поцелуе. Язык мужчины пробежался по нижней губе писаря, собирая слегка застывшие капельки крови, но после проникая глубже, в саму полость, детально изучая ни разу не изведанные места. Гоголь робко, застенчиво поддался вперёд, самолично сплетая языки в неимоверном танце, приподнимая руки и судорожно цепляясь пальцами за излюбленное красное пальто. Сейчас он не мог сопротивляться, как бы сильно этого не хотел. Сейчас он был готов на всё, лишь бы вновь и вновь чувствовать его полусухие, горячие губы. Внутри у юноши всё пылало, внизу живота собирался тягучий комок возбуждения в самый неподходящий момент. Но самое главное для них – прикосновения, которых вечно не хватало. Которых почти и не было. Вторая рука Гуро скользит от плеча молодого человека к талии, заводя за спину и внезапно прижимая к себе, заставляя прогнуться, словно кот. Ник не брыкается в руках мужчины, не отталкивает его, а лишь издаёт тихий скулёж в поцелуй то ли от боли, то ли от удовольствия. Резко оторвавшись от губ, оставив его не законченным, следователь взглянул в глаза напротив, которые были уже окутаны пеленой. Гоголь, часто дыша, устремил взгляд в помутневшие очи Якова. Зрительный контакт продлился от силы секунды три, после чего грубый разворот и Николай оказывается прижатым щекой к пыльной стене. Руки его, скованные цепями, были подняты над головой и так же прижаты к стене, но боли, как таковой, не было. Властная рука бывшего напарника приторно-нежно оглаживала пальцы младшего, а слегка опухшие губы, принявшие более розоватый оттенок, прильнули к шее, сначала оставляя влажные, горячие поцелуи, а уже затем ярко-красные, в некоторых местах даже багровые следы. Метки, обозначающие лишь одно. Этот юноша принадлежит только и только Гуро. Он весь его. Целиком и полностью. Никки мог лишь вжиматься лицом и грудью в стену, тихо стонать и желать большего. Пах неприятно тянуло, ноги затекли, как и руки, а разум продолжал активно покидать его. Яков же выглядел серьёзным и сосредоточенным. Но только внешне. Внутри всё взрывалось и тот факт, что кромки разума пока ещё с ним, останавливал его от того, чтобы не сорвать с писателя бельё и не трахнуть его так грубо, так жёстко, чтобы несколько дней сидеть не мог. Пальцы свободной руки медленно поползли по позвоночнику вниз, заставляя Гоголя вновь прогнуться и выставить зад в буквальном смысле на показ. Через пару секунд белая ткань была уже спущена вниз, а рука старшего плавно скользнула вверх. Он надавил на подбородок "тёмного", приоткрывая рот и проталкивая туда два пальца. Будучи не совсем умелым, писарь принялся неуклюже облизывать, посасывать персты почти во весь их размер, давясь и начиная кашлять. Это было последней каплей. Сию минуту, слетевший с катушек Яков, быстро вынул пальцы из горячего рта "похищенного", подставляя их к напряжённом , изначально просто массируя, как бы подготавливая, а после резко входя, почти сразу начиная раздвигать ими плотные стенки. Николай инстинктивно сжался, громко всхлипывая и выкрикивая: – Яков Петрович! Глаза тут же наполнились слезами, которые мальчишка (по сравнению с Гуро) старался промаргивать. Но не прошло и минуты, как Никки стал насаживаться на длинные пальцы старшего, выстанывая неразборчивую мольбу о большем. И Яков повёлся. Вытащив персты из немного разработанного ануса, быстро расстегнул ремень на своих штанах, стягивая их вместе с бельём и прижимаясь к такому хрупкому, но такому податливому телу, упираясь членом между ягодиц Гоголя. От этого темноволосого передёрнуло так, будто он коснулся раскалённого электрического провода. Медленно потираясь о возбуждение следователя, из-за чего его естественная смазка размазывалась по агрегату, сбивчиво дыша, впиваясь ногтями в стену, Ник всё же смог вымолвить постыдные слова, заикаясь: – Яков П-Петрович, мо-олю Вас.. – и, не успев договорить, хрипло выкрикнул, в самом деле вжимаясь в стену всем телом, чувствуя резкое, грубое заполнение. Гуро стоял неподвижно, позволяя привыкнуть к себе, к тем новым ощущениям. Мягко скользя губами по слегка подрагивающим плечам, следователь всё той же рукой спустился вниз, коснулся впалого живота, после – лобка. Обвёл пальцами чужой стояк, по классике проводя по нему "вперёд-назад", а далее двинулся сам, как бы подбирая ритм, создавая гармоничность. Изначально всё было настолько приторно-нежно, что Коленька самостоятельно поддался бёдрами назад, насаживаясь по всё основание. Готов. Тогда мужчина не жалея ни его, ни себя, принялся буквально втрахиваться в беспомощное, слабое, но такое горячее, желающее, а главное, желаемое тело. Писарю оставалось лишь выгибаться в спине до хруста костей, царапать каменную стену и срываться на рваные крики. Нет, не от боли. От удовольствия. Вот такой Яков настоящий. Вот он. Грубый, властный, но в то же время такой нежный, осторожный. Пик удовольствия накрыл сразу обоих. Первым выпустил семя младший в руку Гуро, продолжительно выстанывая его имя. Затем, совершенно не собираясь выходить из тела перед собой, излился и старший, утробно рыча. Ник тут же обмяк, сползая по стене вниз. Темнота. Глухие возгласы позади. Писатель медленно открыл глаза, смотря в бледно – красный потолок. Сон? Не может быть.. Всё было так реально. Его лба коснулась чья-то рука. Пришлось отвлечься от мыслей, дабы перевести взгляд на сидящего рядом. – Николай Васильевич, Вы меня заставили переживать. Переутомились, бедненький. Ничего не болит? – издевательски-ласково проговорил Яков, наклоняясь к парнишке и невесомо целуя в уста. Лёгкий, искренний поцелуй дал памяти развеяться. Губы молодого человека тронула еле заметная улыбка. – Яков Петрович... – Может, прекратим все эти формальности? Думается мне, после того, что было, уже стоит обращаться на "ты". И по имени. – Яков.. Я-Яша? – смущённо процедил, отводя взгляд в сторону. – Можно и так, Коль. И после недолгого разговора следователь лёг рядом с темноволосым, заключая того в тёплые, родные объятия. Более их ничего не заботило. Даже тот же Тесак, который видел, как Гуро несёт полуголого Гоголя, как отмывает его сам, как заботливо укладывает на свою кровать. Им просто было хорошо. Николай быстро провалился в сон, а Яков, прижимая плотнее к себе, шепнул на ухо: "Всё у нас будет хорошо." и стал наблюдать за спящим с нескрываемой улыбкой.Плохое предчувствие. Случится скоро что-то очень страшное.