Дневник Большого Медведя

Странное чувство – готовить завтрак на двоих. Олег ещё спал, когда я закусывал перловку хрустящими хлебцами. За нами больше некому наблюдать, поэтому и не перед кем чувствовать себя виноватым. Может, то, что я испытывал к Ивану Иванычу было вовсе не уважение, а страх? обыкновенный детский страх перед взрослым? Мы собирались уходить, как только в магазин зашла женщина. Её странно вытянутая голова, бледные губы просили у меня жалости. Она теребила верёвки, свисающие из рюкзака, и смотрела на нас большими серыми глазами, которые, казалось, ещё секунда – и заполнятся слезами. - Здравствуйте, – проговорила она. - Здравствуйте, – ответил я, пребывая в неменьшем одеревенении, чем она. Необыкновенным было слышать чужой голос, такой не похожий на мужской. - Вам повезло: здесь ещё много чего осталось, – задорно сказал Олег. - Спасибо, это будет кстати. Думалось, что передо мной внеземное существо, сброшенное в эту дыру по какой-нибудь глупой ошибке. Женщина была одна, одета легко, с виду не вооружена, а её робкие оленьи глаза просили о помощи. - Извините, – обратилась она, – вы не знаете, где здесь ближайшее место с водой? Я шла-то из другой части и немного устала. Олег попросил раскрыть её карту и, улыбаясь, отметил ей дом. - Вы так много успели обойти! – удивлённо сказала женщина. – А я пока просидела там у вокзала, ничего толком-то и не видела. - Зачем же Вы сюда шли? - Тут, сказали, уровень загрязнения меньше и чистого воздуха больше. - Что верно, то верно. Только у озера счётчик всё равно трещит. - Я у воды жить не буду, – она слегка улыбнулась, – своё уже отплавала. Сяду в уголке в какой-то-нибудь комнате и засну. - А Вы… почему сюда попали? – осторожно спросил я, желая успокоить своё любопытство. - Это слишком странная и долгая история. Мы снова разложили матрац в углу магазина, приготовили на троих макароны с тушёнкой, и она, сидя на маленьком раскладном стуле, рассказала свою историю. - Никогда бы не подумала, что после продолжительного лечения рака за границей буду упечена за железные-то ворота и выброшена, как использованный платок. У меня уже началась ремиссия, когда дочка прислала письмо, что что-то не в порядке с нашей документацией на недвижимость и автомобиль, – говорила она, махая в воздухе ложкой. – Она могла бы сама всё сделать, но проблема-то в том, что всё оформлено на меня, и только моя рука должна подписать бумаги. Отправлять почтой они не захотели: вроде как, забоялись, что где-то что-то потеряется, – она медленно пожевала. – Это сейчас мне понятно, что они под любыми предлогами хотели выманить меня. А тогда-то я и не подозревала ни о чём; знаете, прямо помутнение в голове. Веришь их чистым, лживым глазам, а сам идёшь прямо в капкан и сделать ничего не можешь, – женщина вздохнула. – Вот мне и пришлось вернуться домой, дав подписку о возращении. А тут мне и опомниться-то не дали, как я уже оказалась в какой-то больнице на краю земли, а потом и за воротами, как преступница. - Значит, Вас тоже насильно затолкали сюда? - Конечно, насильно. Думаете, кто-то будет соглашаться на такое? - Как же так? Почему меня никто не заталкивал в чёрные автомобили и никто не вламывался в мою квартиру? – хмыкнул Олег. - Может, Вы слишком уважаемое лицо? – спросила она, пожимая плечами. - Да какой! Всю жизнь баранку кручу: я с 52-ого года на троллейбусах, а с 83-его, как мы с женой развелись, и на таксях по ночам да по выходным. Мне до министров далеко, ё-моё, – вздохнул он, глядя в тарелку. - Всякое бывает. А вот Вы вспомните, наверняка подписали бумагу-то, где мелкими буквами внизу говорилось, что согласны на госпитализацию в любом состоянии ума и духа. - Ничего такого не было. Медосмотр прошёл, докторица штемпеля поставила и дала расписаться… – задумчиво ответил он и тут же погрустнел. - Идолы и изверги затолкали нас туда, где нам-то и не место, – с некоторой злостью проговорила женщина. – Самое ужасное, что мы с вами – не последние, кого постигла та же участь. - Это да. А как Вы думаете, можно было бы людям здесь жить? – поинтересовался я, стараясь не смотреть в её глаза. - «Жить»? Пожалуй-то, можно. Если бы нас так не запихивали сюда, то можно было бы и жить, – пожала она плечами. – Неужели Вам нравится здесь? - Нас о том никто не спрашивал, когда закрывали ворота. Но раз мы здесь, то всё, что остаётся, – это сделать Зону годным для жизни местом. - О, ёлки-палки, и ты туда же? – вспылил Олег, цокая. - О чём это вы? - Да так. Мы до этого ещё с двумя ходили, так вот один задвигал, что, мол, надо в людей вселять веру в лучшее, – оскаливаясь говорил он. - Хорошая мысль-то, но трудноосуществимая. Как утопия. - Утопия, точно! – Олег засверкал глазами от счастливого чувства метко подобранного слова. – Все же разные, и все здесь свободные. - Мы-то? свободные? – женщина странно хихикнула. – Вы глубоко заблуждаетесь. В любом коллективе, в любом стаде, в любом косяке всегда найдётся вожак, который-то и ведёт его. - В «стаде»? Ох, ёлки-палки. Да, мы стадо, но без пастуха, – он гордо выпятил грудь, словно защищал свою идею на поле философского боя. - Стадо же без пастуха разбежится и превратится в волков. А дальше-то, думаю, Вы понимаете, что случится. - Нет, честно говоря, не очень. - Волки-то – коллективные существа, как, впрочем, и люди, а потому у них есть вожаки и, так скажем, челядь. Не может быть-то такого, что в стае из 50 волков все 50 – вожаки. Это уже не вожаки, а безмозглые самодуры, оказавшиеся же без собственной челяди. И они скорее загрызут друг друга-то, чем устроят мирные переговоры. Она жевала макароны, остывшие от нашей долгой беседы. Острые скулы двигались, словно тяжёлые жернова. Впалые щёки, серые усталые веки, костлявые пальцы, обхватывающие ложку, – всё в этой женщине казалось живым воплощением нашей жизни. Будто с огромной, величавой Родины-Матери содрали платье, каменные мускулы, горящее пламенем свободы сердце вырвали из груди, а меч согнули в баранку; и бедную женщину, мучающуюся за наши, неизвестные даже нам грехи, бросили в глухую яму. Наверное, к такой незамысловатой, безвкусной, нежирной еде она привыкнет ещё не скоро. - Что ж, вполне логично, – сдался Олег, кивая. - Это не логика, а закон природы. Потому-то жить здесь можно, но не в полной свободе, как Вы говорите. - А как же тогда? - Конечно, под чьим-то строгим надзором, под чьими-то знамёнами, – она улыбнулась, проглотив ещё ложку сурового мужского обеда. – Людям, несмотря ни на что, надо во что-то верить. - Вера в свободу? – вопрос Олега разнёсся по пустому магазину и повис на потолке, некогда отражавшем сотни голов покупающих еду людей. - Свободы нет, не дурите людям головы-то, – хихикнула женщина. - А как же там, на вокзале, неужели никто не поверил в речь Ивана Иваныча? – досада распирала меня, и хотелось, чтобы наша собеседница хоть немного оправдала то, во что я верю. - Кто-то поверил, но не все. Верить незнакомому человеку-то невозможно. - Но ведь все же пошли за ним! - Они пошли от безысходности – это совсем другое. Теперь, когда каждый-то из заброшенных сюда определился с тем, чем он будет заниматься здесь, как распорядится данной-то землёй, люди пойдут только за тем, кто будет им ближе всего. Вы дадите им воду, и они будут до конца дней целовать Ваши-то пятки. Или дайте им еды, и они станут вашими псами – всё просто. Главное, не только получать-то, но и одаривать. - Неужели все определились? - Ну, может, и не все… – задумалась она. – Но многие-то точно. - И где же теперь все люди? - Кто-то до сих пор уходит не дальше вокзала или первых домов, кто-то прошёл на север, – она снова пожала плечами. – Бессмысленный вопрос. Люди-то давно уже разошлись по разным углам, хотя не все ещё нашли землю своей мечты. - А если её здесь нет? - Такого не может быть, – прыснула она, утирая уголки губ. – Хороший вожак-то убедил бы, что всё, что есть здесь, и есть-то мечта жизни. - А плохой? - Плохой не знал бы, что такое мечта. Женщина назвала себя Лысой, отказавшись произносить своё настоящее имя. Сняв шапку, она продемонстрировала нам белую сверкающую голову и по-детски похлопала по затылку. Вечером мы бродили по магазину, выбросили всю протухшую еду в мусорные контейнеры, и без того заполненные всяким хламом. Поджечь не решились, хотя глаза Олега очень просили огня. Легли на матрац, разложив вокруг него смятые коробки. Твёрдо, но спать можно. Перед сном Лысая сказала: - Ты-то похож на Оленя, – обратилась она к Олегу, – такой же быстрый и неуловимый. А ты, – она повернула голову ко мне, – на Медведя-то. Такой же одинокий и задумчивый. «Мишка-медведь, где твоя Большая Медведица?» – тихо пропела она, ложась на бок.