Дневник Большого Медведя

Утром пришлось идти по мокрым улицам: всю ночь барабанил дождь, словно из разорванной трубы. Воздух снова похолодал; кажется, что зима здесь никогда не кончится. Снег тёмными комками расползся по тротуарам, проезжим частям, бывшим клумбам, канавам, остановкам, площадкам у домов, затвердел или притворился твердым. Под ногами скрипело и хлюпало, шлёпало и хрустело. Проходя мимо тех же самых домов, что мы уже видели, в которых мы даже ночевали, я чувствовал боль расставания с Иванычем и Степаном; по Олегу я нисколько не скучал. Где теперь они все, куда забрела их дорога? Фонтан, облупившийся от времени, ветра и дождя, стоял посреди небольшого парка, выстроенного между двумя домами. Когда-то давно здесь бежала вода и крикливые ребятишки плескались, разбрызгивая её. Родители, оживлённо болтающие о своих взрослых проблемах, смотрели на мокрую одежду детей и внутренне досадовали за их беспечность. Старушки и старички готовы были отдать всё на свете, чтобы хоть на мгновение превратиться в крохотных девчонок и мальчишек, окунуть в воду молодые, не стёртые временем, руки, шлёпнуть по бурлящему жерлу и почувствовать прохладные капли на лбу, шее, на плечах и во рту, если далеко-далеко высунуть язык. Теперь здесь остались сломанные скамейки, поваленные ограждения, вывернутые растущими сорняками дорожки, одичавшие деревья, свесившиеся над фонтаном. Вряд ли парк вернёт себе былую славу. За домами, чуть поднявшись в гору, я увидел площадку с памятником, куда вели несколько тропинок. Площадка почти ровным полукругом огораживала высокие серые фигуры. Наверное, ещё та, старая, уже умершая, страна воздвигла их, и до сих пор они стоят, гордые, глядящие вперёд, словно ничто в этом городе не произошло, и ничего не произошло во всём мире. Пять статуй, три мужчины и две женщины, безмолвно смотрели за горизонт, не обращая на меня никакого внимания. Я сел рядом с ними на маленький выступ и на секунду пожалел, что у меня не оказалось ни одного цветка. Надписей на памятнике я не увидел, возможно, это обыкновенный мемориал, что ставили в напоминание о прошлом, на славу настоящему и в назидание будущему. Одна женщина, в лёгком платье, с распущенными волосами, развевающимися по железному ветру, держала у груди огромный колос, пышный, богатый, едва не светящийся золотом урожая. Другая женщина, с заплетёнными в тугую косу волосами, прижимала к сердцу руку и ободряла мужчину, положив ему на плечо ладонь. Её товарищ, играя твёрдыми мускулами, поднимал над головой большую пятиконечную звезду. Мужчина, что был поставлен с правой стороны от первой женщины как бы спиной к зрителю, трубил в рог победы. На его голову небрежно набросили армейскую шапку древних времен, завязки болтались на свободе; за спиной разлетался длинный плащ, похожий на зимний камзол офицеров Первой Мировой. По другую сторону от женщины с закрученными на лбу волосами и целеустремлённым взглядом в небо стоял мужчина. В его руке покоился шарообразный шлем, ожидающий яркого света далёкого солнца. На площади было спокойно. Казалось, что кроме меня, на всей Зоне никого нет, а наша вчерашняя встреча с Лысой, и шаги на лестнице, и всё предыдущее путешествие со стариками были всего лишь миражом, воображением старого дурака. Такая благодать царила на этом кусочке мира, такое умиротворение жило здесь, что все беды, бесконечные заботы, смерти, великие обманы казались сущими пустяками. Я долго сидел рядом с памятником, и мне не хотелось никуда идти. По небу плыли тяжёлые облака, серо-синие, молчаливые, так и не выдавившие из себя ни снежинки. Ветер почти не шумел. В лесу, что поднимался прямо за жилыми домами, за памятником, за бело-зеленоватым зданием позади, угукали и перещёлкивались птицы. Доносились тихие скрипы уставших от холода и грязи деревьев, их пустозвонные постукивания ветки о ветку. Когда я пришёл в себя, солнце скрывалось за западными лесами, там, где простиралось озеро. Зашёл в первый попавшийся дом и решил остаться на ночь, даже не проверив, есть ли тут вода.