Дневник Большого Медведя

Оказалось, что недалеко от этого сада, если пройти дальше на север, организован ещё один сад. Я обошёл его кругом, ничего примечательного мне не встретилось и спустился с горы, обратно в город. Думалось, что с возвышенности будет хороша видна низина, но всё обман: лес, даже зимой, настолько густой, что ни сквозь него, ни над ним не видно, что же творится внизу; только крыши однообразных домов и верхушки деревьев торчат. Вышел прямо к тем высоким домам, что прекрасно просматривались с нашего недавнего убежища, где сейчас должна была находиться Лысая. Побродил вокруг в страхе, что снова замечу тут бандитов, но устал и заглянул в первый же подъезд. Повезло, что на втором этаже была вода: умылся, переоделся, с пустым ещё со вчерашнего вечера желудком постирал вещи, приготовил обед и наелся до отвала. Запасов становилось не очень много, но внутреннее чутьё говорило мне, что их стоит попридержать и не использовать, пока сильно не пришибёт. В ожидании, когда высохнет бельё, я улёгся спать. Часа через два, а может, и три, на лестничной клетке раздались голоса. Я сразу понял, что бандиты вернулись в своё логово: облюбованное место пусто не бывает. Их тяжёлые ноги стучали по ступеням, их громкие вопли эхом отражались от голых стен коридоров. Временами они передёргивали затворами и гоготали, что мне становилось страшно. За те минуты, что они поднимались в своё гнездо, я думал, что растворюсь в собственном страхе, оставив после себя только лужицу. Я жалел, что распрощался с Олегом – хоть какая-то защита; я жалел, что дал Иванычу нас так легко выпинать из своего убежища – мы могли бы жить там вчетвером; я жалел и едва не плакал, потому что над моей головой живут бандиты – пах! – и нет меня. Когда все звуки стихли, я очнулся под одеялом, мокрый, горячий, словно после болезни. Сильное желание бежать отсюда толкало меня, но я усадил себя на кровать и заставил подождать: вещи всё равно ещё не высохли. Чёрт меня дёрнул выстираться, будто я и без этого не смог бы прожить. Глядя в окно на соседний дом, я считал себя уже мертвецом. Если бандиты решат осмотреть каждую квартиру, они наверняка посчитают меня шпионом или кем-то в этом роде, хоть я таким и не являюсь. Какой шпион? Будут допытываться, что я тут делаю и почему именно сейчас, когда они тоже пришли в этот дом. Что я им скажу? Что пришёл постирать одежду? Они разбираться не станут: дуло в лоб, и всё, готов. Немного погодя, когда лестничная клетка всё ещё молчала, когда бельё почти высохло, я собрал рюкзак и вышел из квартиры. Никто за мной не гнался, никто не тыкал мне в спину стволом, никто не увещевал меня во лжи. Насколько мог тихо, я покинул дом и, проходя близко к стенам, чтобы сверху меня не заметили, спрятался за соседним зданием. С успокоившимся сердцем спустился к площади магазина, набрал немного еды, пересёк пустынную дорогу и постучался в уже знакомую дверь. - Кто? – спросил удивлённый голос. - Ээ… – я совсем забыл, что мы с Олегом не представлялись ей, и сказал: Медведь. - А, – она тут же распахнула дверь и, улыбнувшись, добавила: – Входите. В этой двухкомнатной квартире было довольно чисто, чем там, где мы бывали до сих пор. Наверное, Лысая уже успела привести её в порядок, подготовить к постоянной жизни. Она пригласила меня на кухню, закрыв проход в одну из комнат, поставила чайник и села рядом со мной за овальный стол. - Что-то случилось? Олень-то ускакал от тебя? – снова улыбнулась она. Её тонкие губы, казалось, никогда не показывают её прекрасной, искренней улыбки, полной и завершённой; она скорее похожа на неосторожный мазок юного художника. - Нет, я сам ушёл от него. - Понятно, этого-то я и боялась. - Почему? - Тебе удобнее идти с кем-то, чем одному: одиночество-то не так заедает, верно? - Не знаю, ещё только день прошёл, чтобы о чём-то говорить. Она встретила меня, словно старого приятеля, чью жизнь знает от и до. Её обращение на «ты» удивило и вместе с тем приблизило меня к ней. Всё-таки я был не так одинок, как казалось. - Ну, ты же пришёл ко мне, а не в пустую квартиру-то, – она подмигнула и поднялась, поставила на стол кружки и залила их кипятком. В воде качались два пакетика. - Когда испугаешься за собственную голову до смерти, не хочется оставаться с мыслями наедине, – я приложил рюкзак к стене и осторожно уселся на табурет. Не хотелось рассказывать о собственной слабости и трусости, но, чтобы не быть пустозвоном, произнёс: – Встретился с бандитами. - С «бандитами»? Кто это-то такие? – она высыпала в блюдце изюма и кураги. - Ты видела людей в здании по восточной объездной дороге? - Нет, я-то никуда не заходила там: счётчик так стрелял, что я хотела просто убраться оттуда-то. А что? - Там обосновались «бандиты» – те, что ушли вместе с мужиком, который отобрал оружие у представителя власти, помнишь? - Лихо же вы их окрестили-то. За что? – она пригубила чаю, открыто глядя на меня. - Уж больно на бандитов они похожи: лица воровские, в руках – автоматы, в голове – понятия. Да ещё этот, главный их, назвался Витей Первым… Лысая засмеялась. Крошечные капельки упали на стол. Она, продолжая смеяться, вытерла щёку, и выдала: - Вот номер-то! Вот это самомнение у человека! Я кивнул. Чай показался напитком божественным, пусть и собран он был миллионы лет назад. Аромат сохранился и витал над кружкой, щекоча в носу. Трясущиеся руки словно прилепились к горячей кружке. - Не стоило называть людей бандитами-то, потому что они так выглядят или так говорят, – сказала Лысая, успокоившись. – Ты-то тоже не похож на добропорядочного человека, будем честными. - Правда? - Ещё как. Одного твоего голодного, обречённого взгляда-то хватает, чтобы убежать в другой конец-то мира. Наверное, это всё из-за бороды и отросших волос. И всё-таки они этого не заслужили, ведь они-то же ещё никого не ограбили и не убили, верно? - Спорный вопрос, – ответил я, вспоминая застреленного на дороге мужчину. - Поэтому-то ты побоялся, что они убьют-то тебя, как только увидят? – размахивая курагой в руке, поинтересовалась женщина. - Конечно. - У тебя у самого-то оружие ведь есть, чего бояться? - В тот момент я совсем про него не думал, меня больше волновала моя шкура. - То-то, – цокнула она, – каждого волнует только своя собственная шкура, правда, по-разному. - О чём ты? - Как я поняла, этот Витя-то Первый, – она хмыкнула, – заперся в том здании на восточной объездной, окружил себя вооружёнными людьми, кого-то отправил в разные стороны, чтобы распространять свою власть-то. Вот вам и первый вариант-то спасения шкуры. Ну, или просто запираемся в квартире, бежим от одного безопасного места до другого, боязливо вглядываемся в щёлочки – вот и второй вариант-то. - Тебя послушать, так получится, что все мы только и делаем, что спасаем себя. Её слова задели меня, и я, обидевшись, глотнул горячего чаю. На глазах выступили слёзы, губы и язык горели, будто калёного железа лизнул. Маленький червячок шевелился в душе и шептал, что она права. Бесконечно права. А на правду нельзя обижаться. - Разве это не так? Все наши попытки заработать денег – любыми способами – по ту-то сторону ворот, все наши знакомства, отношения – вернее, их выбор-то, все образы обустраивания домов, ведения садоводства, разведения скота: разве всё это не спасение нас-то самих? Мы делаем всё, лишь бы спасти себя, оправдать в чём-то, хоть немного приподнять в собственных или чужих глазах – спасти себя… Она вздохнула, уставившись в кружку. Её серые уставшие глаза безразлично смотрели на чай и почти не мигали. С минуту я боролся с желанием взять её за руку: «Кто я такой?» – спрашивал я себя, – «Нужна ли ей моя поддержка?» – мысленно добавлял. Положив руку на стол, я обхватил ручку кружки и поднёс её ко рту, но тут же поставил на место. - Значит, те тоже спасают свою шкуру? – спросил я тихо. - Конечно. Бояться-то можно чего угодно, тем более фиктивной войны, а это ещё хуже, – она залпом опрокинула чай, вымыла кружку и ушла с кухни. Что бы мы ни думали о другом человеке, в сущности, все одинаковы, и всеми нами движет одна сила – страх лишиться собственной шкуры. Быть может, даже мои чувства к вам, мои родные, – это желание спастись, выйти молодцом из всего дерьма, что на нас опрокинули те, кто тоже заволновался о своей голове. Так и живём: нет смысла кого-то винить в эгоизме, мы все поступаем похожим образом. Лысая предложила мне остаться у неё переночевать, но я отказался. - Куда ты теперь идёшь, Медведь-шатун? – спросила она, словно обращаясь к эфемерному медведю. - Не знаю, – пожал я плечами, внутренне радуясь её точному сравнению. - Если не знаешь, то спроси у сердца-то, чего оно хочет. - А если оно молчит? - Оно никогда не молчит, – улыбнулась она. – Просто иногда ты-то говоришь громче его, и тебе сложно разобрать его шёпот. - Что же оно должно сказать? - То, что ты желаешь на самом деле. Стоя на лестничной клетке, я махнул ей на прощание, в тайне надеясь ещё встретить эту чудную женщину. Лысая улыбнулась и кивнула мне. На ночь пришёл в соседний дом. Вода здесь текла еле-еле и вот-вот грозилась закончиться. Я развешал сырую одежду, приготовил на ужин супа с лапшой и сел у окна. Сердце моё с самого прибытия сюда рвалось только назад, только к моим дорогим, и ничего оно так сильно не хочет, кроме как оказаться рядом с ними. Но что я могу сделать? Сотворить из картона их куклы и усадить их рядом с собой в ожидании смерти? Бесполезная трата времени и сил. Пусть они лучше остаются в сердце и всегда светят оттуда радостным светом любви. Лысая как всегда права: мне нужно куда-то идти, мне нужно выбрать куда идти. Я хочу обойти всю Зону, чтобы знать, где что есть, куда можно, а куда нельзя отправлять людей. Как много времени мне потребуется для этого? Месяц? Два? Я не тороплюсь, но до следующего прихода людей из внешнего мира я должен уже всё знать про эту Зону, чувствовать каждый её уголок. Звучит слишком романтично и слишком тривиально.