Дневник Большого Медведя

Не понимаю, зачем я постоянно убегаю от бандитов, спасаю свою голову. Может, они не настолько плохие люди, как мне кажется? Может, Лысая права, и во мне сидят предрассудки, не дающие спокойно жить? Утром встал бы, позавтракал и двинулся бы дальше; но я как с цепи сорвался. Вовсю светило солнце, когда поднялся. Время перестало для меня существовать совсем: определяю его только утром и вечером. Поел в соседнем доме. Снова в окне видел группу Первого, шли на юг. Его парни, видимо, прошерстили северную часть от и до, теперь возвращаются на базу, чтобы доложить, где и что есть. А я, как пень ленивый, только восточную сторону немного осмотрел, всё до тех десятиэтажек добраться не могу, чтобы посмотреть, как там живут, что там изменилось. Недалеко отсюда располагается школа. Заглянул в неё: ничего примечательного. Кучи шкафов, сваленных и развороченных, кипы учебников и тетрадей, будто специально разбросанных по кабинетам, сломанные стулья и столы, разорванные плакаты, раскрошившийся мел, лежащий в баночках, припудренные пылью отличные оценки в дневнике, пара забытых кроссовок, оставленная на будущий год мишура и вырезанные человечки. Нашёл колокольчик, звенящий на каждой торжественной линейке; его пронзительный стук оглушил пустые, сиротливые стены. Этот звон больше никогда не позовёт малышню в классы, чтобы считать цифры и писать буквы, под этот звоночек больше никогда Ванька-проказник не дернет за косичку Светку-красавицу, и Марья Васильевна больше никогда не нахмурится, заметив Димочку, бросающего шпаргалку соседу-двоечнику. Тысячи маленьких и больших ног оттопали своё по этим длинным, посыпанным штукатуркой коридорам, любопытные глаза отсмотрели на коричневатые доски, заплывшие мелом и пылью, смех и вечный гомон отзвучали. На всём лежал отпечаток ушедшего, воспоминания, которые никогда мною не будут воспроизведены. С тяжёлым сердцем я вышел из школы, бродил по дворам и заглядывал в окна. Этот город всё больше и больше утягивает меня в дрезину прошлого, делая его частью. Как бы я ни старался, ни взывал к дорогим мне людям, ни погружался в свою память, чувствовалось, что я становлюсь единым пятном с этим местом. Может, через несколько лет сюда придут люди, которых так же сослали умирать, и увидят мой труп; они сразу поймут, как долго я бродил по Зоне и вглядывался в неё, вглядывался. Как сроднился я с ней, но родным ей так и не стал.