Дневник Большого Медведя

Солнце залило Казарму с самого утра. Ребятки поднимались без громкого звона колокольчика, медленно заправляли кровати и, одевшись, выстраивались в очередь к умывальникам. Ожидая, пока последний выйдет из-за двери, я почистил автомат, аккуратно разделил патроны, заложил нож в голенище берцев, проверил, цела ли аптечка, и замер с противогазом в руках. Меня будто током ударили, по голове прошёлся стоваттный разряд, и я, неумытый, ворвался в кабинет Матроса. В белой майке, чёрных трусах, он стоял посреди комнатки и потягивался во все стороны. Увидев меня, ничуть не смущаясь, он поставил руки в боки и по-командирски гаркнул: - Ну? - Слышь, Матрос. Защитный костюм защитным костюмом, но если эти гады стрелять по нам будут, что тогда? Он цокнул и нахмурился. - Совсем об этом не подумал. Предложения? - В северной части я бункер нашёл… - Бункер? – глаза его поползли на лоб. – И ты, сволочь, молчал всё это время? - Дак что я, всё помню, что ли? - Зубы не заговаривай мне. Где бункер? – он, всё ещё полуголый, развернул на столе карту и ткнул в неё. Я указал на примерное место. - Ты погоди, – продолжил я. – Про него всё равно никто не знает: я его заложил, как было, когда уходил. Там и противогазы, и бронежилеты есть. Схрон с едой и одеждой. Коек человек тысячи на две, может, три. - Ты… собака… – сквозь зубы ругался Матрос. – И, главное, молчит, как партизан… Нихрена себе! А если б мы сдохли тут все! Эти бы нагрянули, расстреляли нас, и всё, милый мой! Прощай, свобода! Полетели камни в мои огороды. Я чувствовал себя пятилетним мальчиком, разбившим мамину любимую вазу. Матрос вздохнул, внимательно глянул на карту, упираясь в неё кулаками, и, подумав, произнёс: - Ладно, теперь-то уж чего. Значит так. Даю тебе двух бойцов, идёте с ними пешком до туда, – он прилепил палец к точке, где пометил бункер. – А я запрягу других, найдём какой-нибудь драндулет на ходу и примчим к вам. Будем затариваться! – Матрос довольно потёр ладонями, как муха. Улыбнувшись и тут же погрозив мне кулаком, он быстро оделся и отправился в столовую, где солдатики уплетали манную кашу. Выпалив всё, что я ему рассказал, он ткнул на двух парней, ближе всех сидящих к нему, и приказал им идти пешими, назначил меня к ним главным, расписал, что встретимся на повороте к больнице – оттуда рукой подать – через два дня, проиллюстрировал, что будем делать потом, когда всё привезём сюда, и, шлёпнув по столу, выкрикнул: - И, наконец, отправимся! Живость движений Матроса разбудили во мне волнение, такое же, какое захватило, когда на поломанной стойке Иван Иваныч обращался к оставшимся на вокзале. Все, кто в большей, кто в меньшей степени, поверили тогда ему, разбрелись кто куда с мыслью о продолжении жизни. А сейчас? К чему это ведёт сейчас? Никто: ни Матрос, ни я, ни солдатики, ни старики, ни Витя Первый – не знает, что нас ждёт там, что за червоточина развернулась в центре Зоны и почему именно там. Будет ли нам так же приятно-волнительно подойти к заводу, открыть его двери и нырнуть в омут прошлого, как было, когда мы заглядывали во дворы, в квартиры и видели правду, разочаровывались в ней, но понимали и принимали. Я наскоро поел, заполнил рюкзак продовольствием, завернул на него матрац, через плечо перекинул автомат и вышел на улицу, к ожидающим солдатикам. Веня и Олесь кивнули, мы двинули в сторону горы, к садам, далеко за Дворец. Счётчики молчали, но мне всё равно казалось, будто где-то в подкорке раздавалось их назойливое трещание и товарищ кубарем летел с обрыва. Мы благополучно добрались до восточной объездной дороги, вошли в первый попавшийся дом, быстро сготовили обед и пустились дальше. Вокруг здания госархива, где осели бандиты, стоял патруль из семи-восьми человек; мужики все плечистые, с татуировками на спинах и на костяшках пальцев, в руках обрезы, за поясом – толстенные ножи. Мы, сидя на корточках, смотрели из-за кустов на пасущихся бегемотов, вскидывающих оружие, харкающих в траву, зычно переговаривающихся и ругающихся. Олесь шепнул, впечатлённый картиной: - От так фрукты! Ти задумыватися не стануть – раз! – и холова с плечей! С верхних этажей доносился чей-то крик, быстрый поток матерных слов, глухой грохот и звон, словно кто-то переворачивал мебель верх дном. Бандиты ухмылялись и выдавали что-то вроде: - Эх, и досталось сегодня Верке на орехи! Истошные крики уставшего от постоянных мучений существа заглушали смешки мужиков, напряжённое дыхание солдатиков, моё сердцебиение. Жалея, что ничем не могу помочь бедной женщине, оставаясь в тени кустов, как трус, как шпион, как убийца, я брёл мимо здания, стараясь не поднимать головы. Стоило ли наше задание чьей-то жизни?