Дневник Большого Медведя

Матрос свалился с жаром и болью в груди. Женщины разом завертелись вокруг него, как воробушки у огромного куска хлеба. Почти каждые 10 минут кто-нибудь заходил к нему в кабинет, другой выходил, качал головой и поспешно удалялся. Через женщин Матрос отдавал приказы: солдатики, выполнив утреннюю стрелковую разминку, помчались по соседним домам в поисках нуждающихся душ и тел. Во всей Казарме дребезжала предгрозовая тишина – ещё чуть-чуть и грянет грохотом, небо разорвётся, разверзнутся недра земные, и все мы потонем в ужасе и собственной крови. На самом же деле болезнь Матроса кажется мне неким предостережением, ответом свыше на его слова о скоропалительном путешествии к центру Зоны. Конечно, я никому об этом не сказал и на целый день исчез с глаз ребяток. Дошёл до садов на восточных холмах, где меня радостно приветствовали старики, спрашивали о жизни вокруг, вскользь вспомнили про девчонок-сестричек, рассказали об их полумирном существовании. - Всё бы ничего, но где-то в начале июня явился у нас детина один, – старик расправился, показал дряхлыми руками ширину его плеч, – сел на крайний участок и уж как-то странно вёл себя. То придёт, потопчется и уйдёт, то придёт, постучит в окно и сразу уйдёт. - Ага, а один раз мы ему с дедом – неспециально, конечно, – открыли дверь, – вступила старуха, хлебнув жидкого супа. – Он глянул на нас так, мол, чего вы тут. А мы спросили, вдруг надо чего, так он и удрал – ни слова не пискнул. - Сначала-то не докумекали, чего он приходил, а потом, дни через два, ночью проснулся, чую: палёным несёт. Её толкаю, – старик хихикнул, – а она и ухом не ведёт. - Болтай, болтай, – ухмыльнулась она, краснея. – Ну, мы встали, вышли к огороду-то, а там всё полыхает: и сорняки, и картошка, и укроп дикий – всё разом… - От я и бегом побиг: сначала нашу кадушку опростал, потом соседнюю. Хорошо, хоть на дом не успело перекинуться. Сами-то еле живы остались. Старики помолчали, дохлёбывая суп. Я смотрел в тарелку, наблюдая за медленно плывущими картофелинами. Мне стало неловко обедать с теми, кто сам голодает, а другому последний кусок отдаёт. - Да, а потом соседки – Олька из пятого дома по ту сторону да Венерка через три сада туда, – старуха махнула на север, – сказывали, что он тоже приходил к ним, просил масла и спирта, дабы похмелиться. Но вот их участки он не палил, а наш чего-то ему не понравился… - Может, не ему, а другому кому, кто повыше его стоит. - Уж ли и здесь власть установилась? Кому теперь налоги платить станем? – посмеялся старик, поглаживая живот. Таких налогов, как просит Витя Первый, я бы никому не пожелал. Ничего не ответив, я поблагодарил стариков за всё. Они оставляли меня посидеть до вечера, пихали в руки гостинцы, твёрдую карамель и хрустящие сухари, я, как мог, отказывался и всё думал, что старики видят во мне чуть ли не сына. Спустился вниз, к моему схрону, еле открыл дверь – она разбухла после долгих июньских дождей – набрал консерв, рассыпного чая и каменного сахара. Последний обернул одеждой из шкафчика, раскрошил автоматом да битьём об пол, и принёс всё старикам. Улов не ахти какой, но плакали они, словно увидели золото. Расчувствовавшаяся бабушка крепко обняла меня и на пороге перекрестила. Если б тогда меня не спугнули, если б я всё-таки обратился к Богу, наверное, каждую ночь бы молился за этих прекрасных людей. Всё, что я мог подарить им, – это жалкая, усталая улыбка. Вечером беготня в Казарме стихла, женщины сидели за большим столом на первом этаже и шили или зашивали бельё. Солдатики попеременно отжимались на кулаках, били взахлёст пятками, соревновались, кто дольше устоит на руках. Моего возращения никто не заметил. Я улёгся с книгой, насасывая приторно-сладкую карамель. Через час из кабинета показался Матрос, позвал жестом и скрылся за дверью. - Видимо, слишком я понадеялся на себя, – кашлянув, проговорил он. – Если завтра снова свалюсь, придётся отложить всё до следующей недели. - А если нет? - Если нет, то двинемся; не будем терять время. - Что ты хочешь там найти? - Что угодно, – он плюхнулся на кровать. – Ответы о взрыве, засекреченные материалы, оружие, клад, пустоту – что угодно. Лишь бы до этого не добрался Первый. Лишь бы совесть потом не тыкала в меня. - Тебе бы отдохнуть. Там радиация, а ты сегодня весь день лежа, – голос мой звучал неестественно, по-матерински. - Что ты мне пилюлю толкаешь? Даже если я сдохну там, как только войдём, нисколечко не буду думать, что всё было зазря. Ты всё о вчерашнем да о сегодняшнем думаешь, а я – о завтрашнем! – он поднял указательный палец. - Да, хорошо, когда за меня уже подумали о будущем. Матрос почуял яд в моём голосе, сощурился, хотел было что-то сказать, но промолчал. Он уже знал, к чему приведёт наш спор: оба останемся при своём мнении, Матрос – за власть, я – за свободу. Даже за длинные спутанные волосы и бороду перестал поддевать меня; его-то женщины всегда намылят, аккуратно расчешут, где надо сбреют, где надо пригладят. А мне в зеркало смотреться не за чем – завернул волосы в хвост, накрутил платок и на лбу завязал, чтобы глаза хоть что-то видели. - Идёшь с нами? – полушёпотом спросил он. - Иду.