Дневник Большого Медведя

- Тихо сеходни, – проговорил Олесь, осматривая улицу. Желтоватый рассвет разливался на светло-голубом небе, над лесом едва-едва показывалась краюшка солнца. Ни ветра, ни свиста, ни шороха, ни случайной птичьей песни – ничего не было слышно, будто глухая пелена упала на город и крепко сковала его. Дорога пустовала. - Кохды они приедуть? – шептал парнишка, обращаясь то ли к себе, то ли ни к кому. Он поморщился, вздохнул и уселся рядом со мной. - Что делать-то будем? Матрос на вчера встречу назначал. Ребятки, потупившись в деревянный пол, молчали. Вот и я не знал, что сказать: идти навстречу – навлечь на себя злость Матроса, а то и подорвать всю операцию, столкнувшись с бандитами; здесь оставаться – сидеть, как на необитаемом острове, и не знать, что и где происходит. Можно было бы послать парнишек на разведку, но кто знает, что с ними случится; или самому пойти – так не уверен, что сам жив останусь. Мы вздохнули. Писать о прошлом, о богатой, необычайно изменчивой истории места, о судьбах людей, изменивших его к лучшему или худшему, легче, чем писать о настоящем. Оно по капле, по долгим секундам живёт вместе со мной, и как бы я ни старался, прошлым оно станет не скорее, как то нужно будет. «Всему своё время,» – писали древние люди. А те, кто был до них, и того не писали. Первые люди не вели дневников: они жили, как жили. Но, сидя на третьем этаже брошенного дома, глядя из окна на разваливающуюся дорогу, поросшую травой и залепленную грязью, я хочу писать обо всём, что происходит в Зоне. Пусть об этом никто и никогда не узнает. Медленно и тягуче длился день: попеременно меняясь постами, мы с ребятками нарезали чуть ли не сотню кругов, пока на небе не заблистали звёзды. Веня снова разложил карты, но я отказался играть, и Олесь, хмурясь и подгэкивая, отбивался и с остервенением нападал. Небо позднего лета уже не слишком светло, каким было в середине июля, но и не настолько темно, как зимнее. Мелкие и золотистые небесные светлячки подмигивали и скрывались, на их месте загорались другие, серебристые, и вот, будто громадный концертный зал, небо переливалось в звёздном танце. В детстве, бывало, ляжешь на траву, долго-долго смотришь наверх, думаешь, что кто-то пытается разговаривать с тобой, посылая загадочные сообщения через мигания и вспыхивания. Это потом уже понимаешь, что никому ты не нужен и всем дела нет до тебя, а вот почему-то не прекращаешь смотреть на небо, такое далёкое, такое манящее, такое равнодушное, и иногда даже зачитаешь что-то, похожее на молитву. Оглянешься, правда, пару раз – вдруг подслушивают – а всё равно хорошо в душе становится. И вот сейчас, глядя в блистающее небо Зоны, темнеющее с каждой минутой, хочу помолиться, вспомнить всех, кто дорог мне, но не выходит. Слово, с которого всё начинается, не приходит, не отзывается внутри. Ребятки уснули за столом, закончив неистовую карточную бойню. За что они-то сюда попали? Сердце слабое? Сидели два срока? Они же матросовские, да и не похожи на больных. А девчонок, Дарью и Веру, за что? Ладно я, старый, ладно Витя, сидевший, но неужели больных так сложно вылечить? Лучше б на те деньги, что на нас извели, построили нормальную больницу, а не карцер, и вылечили – многие бы вернулись в «строй». Наверное, проще отрезать и выбросить, чем постоянно оберегать, замазывать, лелеять. Что же ждёт нас потом? Когда придут другие? Год, два? Чего уж там. Надо достичь центра Зоны и либо открыть правду об этом месте, либо навсегда её погрести.