Дневник Большого Медведя

В минуты сознания Олег без отвращения ел, когда я кормил его с ложки, медленно и с особым измождённым кряхтением поворачивался, чтобы я мог помыть его влажное слабое тело. Временами он смотрел на меня и говорил, что всё прошло зазря и ничего уже не вернуть, что мужики без него начнут мародёрствовать и чтобы я вставал над ними. Я фыркал, но не соглашался и не отказывался. Ближе к ночи он повернулся и, слабо улыбнувшись, сказал: - Первый знал, что за гадость творится на этом заводе, и повёл нас туда. Он перерыл весь архив и нашёл что-то такое, чем не поделился ни с кем. Наверняка хотел воспользоваться разработками, испробовать их на своих, он даже знал, как добраться до центра лаборатории. Нет, не туда, куда вы втолкнули свою любопытную харю, а глубже, – он злобно сверкнул глазами. – А я убил его. Ё-моё, как собаку, застрелил! Я зажал ему рот, заметив беспокойные взгляды солдатиков. Олег оттолкнул меня, что я едва не полетел кубарем со стула. - Этот гад решил всю Зону нагнуть и заставить плясать под свою дудку; он думал, что всемогущий и бессмертный, а я… – лицо его сморщилось, рот неприятно растянулся, и он захохотал. – А я убил его, понимаешь? Какая же, бляха-муха, судьба поганая штука! Смех захлестнулся плачем, и Олег снова свалился, крутясь в лихорадке, подзывая Веру, молясь всем богам и долго, долго глядя в потолок. Казарменные, уже свыкшиеся к его всполохам, уснули, прикрывшись подушками, одеялами, ладонями. Изредка ощупывая лоб, протирая его влажной тканью, я сидел в глубоком кресле, глаза мои попеременно слипались, и на несколько минут засыпал. Вздрагивал, с ужасом думая, что Олегу снова стало плохо, но видел его бледное спокойное лицо и возвращался на место. Утром, когда солдатики стали ходить мимо меня, образуя всегдашнюю очередь в ванную, я, ощущая тугую боль во всём теле, поднялся и дотронулся до лба товарища. Остывшее, покинутое огнём жизни тело лежало в ожидании рассвета, но ни один рассвет уже не будет его. Касаясь рук, поникших плеч, прикладываясь к впалой груди, к шее, я лёгонько тряс его и, открывая рот, но не издавая звука, звал его, звал. Но не мог дозваться. Солдатики оторвали меня от навечно уснувшего Олега, позвали Матроса, который скрутил руки и затолкал в свой кабинет. Я хотел плакать, но слёзы предательски застряли в горле острым и горячим комком; я хотел снова позвать Олега, спросить, как он себя чувствует, но слов не было, они бесполезно барахтались в голове, разлетаясь и не возвращаясь. Я хотел деть себя куда-нибудь, но не мог, складывал руки на плечах, кусал губы, дёргал бороду, сопел, но ничего не приходило. Я был бесполезен. С уходом Олега, с его мертвенно-бледным лицом, худыми пальцами, предсмертным бредом я будто лишился чего-то важного. Олег был моложе меня на два года, но дело вовсе не в возрасте. Дело в страданиях. И на его долю выпало большее страдание, или он думал, что оно большое, а я, дурак, поверил ему и дал уйти. Виноват ли я в том, что заснул?..