Радуга над Мюнхеном

Джио было страшно, больно и обидно. Прислонившись к ледяной стене тощей спиной, запрокинув голову назад, чтобы не захлебнуться в слезах, он сидел на кафельном полу, обхватив колени руками. Его тело нервозно содрогалось, а хрупкие, точëные плечи поднимались от каждого всхлипа. Джио было холодно, одиноко и пусто. Из-за слëз, его глаза не видели ничего, кроме размытой, мутной пелены, а тело онемело. Рейна даже не мог найти вену. «Зачем ты сделал это, малыш? Зачем ты разрушил собственную жизнь?» — почему-то совершенно безжалостно и абсолютно бессмысленно спрашивало сознание, но в ответ неизменно раздавалось лишь отчего-то слишком громкое молчание. А нужно ли вообще было что-то говорить? Развалины счастливого будущего дымились далеко позади, там, где на ложке вскипал героин, а недавно выпавший снег, фантомно скрипел под старыми сапогами, пока чëрные птицы кружились над мëртвым полем, превратившимся в холодную бескрайнюю могилу. Всë это были лишь давно забытые и несуществующие картины, почему-то трансформировавшиеся в навязчивые воспоминания, о которых так заботливо напоминали голые и прогнившие стены совершенно пустой комнаты в университетском общежитии. Печальный осенний дождь глухо барабанил по стеклу. Крошечные капли медленно стекали вниз, будто слëзы по остывшим щекам. Они оставляли грязные разводы, они пузырились, загораясь самоцветами отраженного неона вывесок и указателей бесконечного города. А Джио просто хотел домой. Туда, где опять будет просторно, свободно от бесполезных чувств и бесплодных, глупых и никому не нужных обязательств. Где не будет вечного мюнхенского тумана, а картинка перед глазами лишится тусклой цветообработки. Где не будет ни наркотиков, ни боли, и Джованни Рейна снова станет собой — образцовым подростком, отличным сыном и учеником, с большим будущим и грядущими успехами впереди. Но разве у парня есть дом? Невидящий взгляд блуждает по маленькой пустой комнатушке. Всё, кроме глупой прикроватной тумбочки и жёсткого грязного матраца, уже распродано, а тяжëлый закоснелый воздух хранит неприятный запах йода, лекарств и сырости — застоявшийся, тошнотворный отпечаток жизни нищих. Холодные, увитые плесенью, будто лаврами победителя, обшарпанные стены, которые покрыты лишь обрывками сгнивших обоев, больно сдавливают. Вокруг, как и внутри — пустота, и комнатка, будто вечная могила, окутывает пеленой безысходности. А ведь Рейна приехал в Германию всего лишь добрым и тихим восемнадцатилетним парнем, который больше всего в жизни хотел учиться на адвоката за границей. Но вместо этого, он почему-то превратился в подсудимого и жалкое подобие уже давно умершего человека, которым сам когда-то являлся. Немного иронично, но кому на это не наплевать? Ведь даже самому Джио уже всë равно: ему остаëтся всего тридцать минут, а потом… Недавно купленная за гроши химка, лежащая под языком, окончательно раствориться — дофамин завладеет ещë не до конца разрушенным мозгом, и серотонин заботливо уничтожит любые границы зыбкой реальности. И пусть это вовсе не героин, на который Рейне уже не хватает истраченных займов, даже самая отвратительная таблетка, лучше, чем проносящиеся перед глазами чёрно-белые кадры и до боли знакомые строчки социальной рекламы, опять звучащие в голове, в симфоническом созвучии с хором голосов. Ведь несмотря на то, что ни один препарат мира не сможет примирить Джованни с самим собой, наркотик поможет забыть, больше никогда не существовать в привычном понимании этого слова и стать совершенно другим, узнав, что же было завтра, при этом не помня, что будет вчера. И всë абсолютно банально и заезженно, даже пошло, если не искать сложностей и просто, без вопросов последовать в зияющую бездну, за растворяющемся в ней Белым Кроликом. Потрескавшиеся и обескровленные, обветренные губы сами собой растянулись в глупой улыбке, пока стеклянные глаза, у которых уже не было видно цветной радужки, совершенно невыразительно уставились в пустоту. В замочной скважине, с отвратительно громким лязгом, до жути беспрепятственно провернулась связка ключей, и пыльная дверь, с тоскливым скрипом распахнулась. — Эй, Капитан Америка! — вместо приветствия, крикнул вошедший парень, и с облегчением бросил на покрытый грязными разводами кафель тяжелейший рюкзак, заставив Джованни вздрогнуть и перевести невидящий взгляд на безвольно вывалившиеся из портфеля книги, казавшиеся маленькими карточными домиками. — Ты снова накидался? — по-хозяйски спросил сосед, о существовании которого Рейна успел забыть, и он сел рядом с ним, выудив из кармана купленную стеклянную бутылку пива и найденные во дворе окурки, вполне годившиеся при почти что полном отсутствии денег. Джованни же, до крови прикусив губу, заставил себя согласно кивнуть, и поднял глаза на хорошо сложенного блондина-скандинава, устроившегося возле него. Это было смешно. До абсурдности гротескно и беззатейливо, ведь Джио даже не помнил, как звали этого парня. Да, его внешность и повадки, вечная бутылка дешëвого пойла, сопровождающее его облако дыма и неприятный запах табака, всë это въелось в разрушенный мозг Рейны, проникло прямо в каждую ничтожную клеточку его медленно умирающего организма. Но имя он не помнил, хоть и не мог его забыть. — Ты помнишь меня? — задал этот невероятно глупый вопрос блондин, и его голос, содержащий грубый акцент, смешался со звонким звуком открывающейся жестяной крышки. — Нет. — выдавил из себя Джованни, и на мгновение, в его извечной апатии и безразличии, промелькнула яркая искра стыда. Но и она скоро потухла. — Я — Эрлинг Холанд. — уже привыкший представляться снова и снова, сказал парень, поджигая бычок. — Может, хоть теперь ты вспомнишь, нарколыга? — Эрлинг Холанд. — запрокинув голову назад, повторил Рейна, будто пробуя это имя на вкус. — Эрлинг Холанд… А назвали в честь отца? — Ты же даже знакомился с ним, Джио. В прошлом году, когда мы ездили на ужин к моим родителям. — с какой-то горькой интонацией ответил Эрлинг и пронзительно посмотрел на своего недодруга. — Тебе пора завязывать, малец. Неужели ты не понимаешь этого? Джованни помотал головой и отвернулся, начав разглядывать подсвеченный чуть голубоватым сиянием дым. — Клопп сегодня опять интересовался, почему тебя не было на семинаре. — не скрывая тревоги, сообщил Холанд, пока Рейна зажимал уши, пытаясь избавиться от играющей в голове музыки. — Ещë один подобный инцидент, и ты труп. Вылетишь из универа, как пробка из шампанского, а значит, окажешься на улице, в чужом городе и стране, окруженный неприветливыми иностранцами. Ты меня слушаешь? — Да. Я… Я завтра… — Джио говорил очень медленно и почти не мог связывать слова. — Я приду. — Так же, как закроешь долги и соскочишь? — расстроенно уточнил Эрлинг, начав щëлкать автоматической зажигалкой. — Никогда? — Да заткнись ты! — вдруг сорвался Джованни, почувствовав странный прилив злости. — Хватит! Ты купил то, что я просил? Рейна горящими, бездонно-тëмными глазами взглянул на Холанда, и того передëрнуло, то ли от отвращения, то ли от едва ощутимого, патологического страха. — Нет. — ответил он, крутя в руках ополовиненную бутылку. — Ты же лучше меня знаешь, что это незаконно. — Тогда гони бабки. — сползая вниз по стене, сказал Джио. — Ты думаешь, на прошлой неделе мы трахались из-за безмерной любви? — Так ты всë помнишь? — уточнил Эрлинг. — Или твоя амнезия избирательна? Ответа не последовало, и Холанд, раздавив подошвой сапëрных ботинок окурок, порылся в маленьком кармане рюкзака, после минутных поисков найдя несколько безбожно мятых, изрядно жëванных купюр, которые заработал, подрабатывая грузчиком в ночную смену в каком-то супермаркете. Джованни улыбнулся, и пересчитав сумму, которая была просто смешной, бережно положил полученное в карман джинсов, прикрыв глаза. И Эрлинг, сев рядом с ним, снова отметил, что ненавидел Джио. Ненавидел этого уже окончательно безнадëжного наркомана, с самым смазливым на свете лицом и пухлыми, будто у дешёвой проститутки, губами. Ведь Джованни был совершенно пустым. Настолько, насколько являлся манящим и требовал только душу, при этом всегда оставаясь готовым сделать что угодно, за сумму на новую дозу: даже продать себя. «Ведь он не любит тебя и даже не помнит твоего имени», — констатировал Эрлинг, досконально рассматривая мельчайшие детали и черты усталого лица Джио. — «Ему нужны лишь новые деньги и всë. А что делаешь ты? Врëшь всем о своих заработках, докуриваешь чужие бычки, и всë это ради какой-то шлюхи, которая потом уйдëт к тому, кто сможет еë пожизненно обеспечивать? Да, всë это ради Джио. Но жаль, что даже такой доход он пустит по вене». — Ты хоть помнишь, как тебя зовут? — внезапно спросил Холанд, глядя на лëгшего на ледяной кафель ангела, на деле являющегося нариком, с грязной иглой в воспалившемся депо. — Капитан Америка? — вымученно улыбнувшись, ответил Рейна, и Эрлинг опечаленно взглянул на него, с любовью разглядывая родные глаза и спутанные, беспорядочные кудри, чëрные как смоль. Он тоже расплылся в невесëлой улыбке в ответ, и Джио лëг на его колено, преданным, собачьим взглядом посмотрев на Холанда из-под длинных ресниц. Эрлинг снова щëлкнул зажигалкой и поднëс маленький, танцующий огонëк к уже привычному подобию сигареты. Пламя каким-то образом обожгло пальцы, но это было даже приятно, и Холанд с удовольствием выдохнул горький, тошнотворный табачный дым, пока Джованни медленными движениями расстëгивал его ремень. Откуда-то издалека, приглушëнно раздалась музыка. Кто-то играл на фортепиано, и мрачная, тоскливая мелодия болезненно меланхоличного до диезного вальса Шопена, разносилась по этажам, проникая в каждую грязную, убогую и мрачную комнату, добавляя всему неизгладимый шарм тëмных сороковых, независимо от того, хотели ли этого жители университетского общежития, которое уже давно должно было быть снесено, и нравилось ли это Эрлингу с Джио, растворяющимся в облаке табачного дыма, зелëных бликах стеклянной бутылки пива, животной похоти и сером Мюнхене за окном.

***

Марко медленно шëл по пустому коридору, и эхо уничтожительно громко усиливало звуки его тихих, мерных шагов, напоминающих монотонное сердцебиение старого здания. Где-то за стенами общежития, постоянно усиливаясь, завывал ветер, а маленькие серые тучки кружились над землей, пока пожелтевшие сухие листья, создавая некую воронку, поднимались в верх, проносясь над опустевшими бульварами, молчаливыми улочками и обезлюдившими проспектами, отливающими чëрным серебром умерших фонтанов, лишившихся беззаботной, вечно бурлящей воды, наполненной россыпями алмазного света и маленьких солнечных радуг. А внутри заживо сгнившего, неприветливого здания с выбитыми слепыми стëклами, почему-то было мертвенно тихо. И только гибкая, рассыпающаяся бисером мелодия старого расстроенного фортепиано, с западающими клавишами-пластинками, исполняла реквием по мечте, нагоняя тревогу, отчаяние и страх. Шедший по просторной, безлюдной рекреации общежития, болезненно утончëнный, рыжий веснушчатый парень, одетый в серый, вязанный джемпер с эмблемой университета, выглядевший крайне бедно и заношенно, внезапно остановился и огляделся по сторонам, прислушиваясь к музыке и сжимая кипу листовок в бледных, тонких руках, с длинными пальцами пианиста или художника. Марко Ройс был старостой группы, в которой учились Эрлинг Холанд и Джованни Рейна, а также все ближайшие соседи подростка по комнате: его лучший друг и по совместительству заместитель — неизменно носивший изящную чëрную шляпу, известный в широких кругах ловелас Матс Хуммельс, уже работавший в одном из адвокатских агенств Мюнхена и Юлиан Брандт — застенчивый, флегматичный блондин с излишне мягким характером, которого обычно, сокращëнно называли «Юли» и в принципе, никогда не считали за настоящего парня. Сам Марко же, был знаком окружающим как очаровательный, весëлый подросток, всегда готовый прийти на помощь. Но мог ли и он скрывать от остальных по-настоящему мрачные тайны? Ройс, замерший на месте, подошëл к доске объявлений, стараясь не прислушиваться к звучавшему вальсу, который, скорее всего, играл живущий этажом выше Кай, учившийся на факультете экономического права. Марко взял из прижатой к груди стопки бумаг листовку, и старательно игнорируя холодок, пробежавший вдоль позвоночника, поледеневшими пальцами приколол к стенду брошюру, сообщающую студентам о возможности поучаствовать в туристической поездке, организованной университетом. Тем временем, кратко улыбнувшись, парень оглядел доску объявлений, которая как всегда оставалась прежней: расписание проветривания, которое никто не соблюдал, не изменилось, Бен до сих пор был пидором, а надпись «Живи, люби, зигуй» никто так и не стëр. Но что-то было не так. Снова бегло оглядев однотипные и неинтересные объявления, оскорбления и прочее великолепие, Марко наконец-то заметил кое-что новое. «Missing», — гласила пожелтевшая бумажка, и на Ройса смотрели незнакомые, пронзительные глаза. И внезапно, на плечи парню бесцеремонно легли обжигающе холодные руки.