Радуга над Мюнхеном

От неожиданности и при том совершенной естественности знакомого, леденящего прикосновения, которое неприятно обжигало холодом, Марко нервно вздрогнул и нелепо выронил из рук стопку листовок, с шумом упавшую на старый, прогнивший паркет. – Ну, и зачем же такая красавица соизволила почтить нас своим присутствием? – насмешливо спросил равнодушный и вкрадчивый голос, наполненный только безразличием и отчего-то брезгливым отвращением, которое мгновенно приводило мозг в чувство, заставляя глупые, беспорядочные и спутанные мысли затихнуть, а воспалëнное сознание отрезветь. И Марко бы отдал всë, что имел или мог себе позволить, чтобы солгать, что совершенно не знал эту уже привычную и родную, но давно забытую интонацию. «Ты думал, что что-то значишь для меня, Марко? Почему ты настолько тупой и наивный, что уверен в том, что ты не просто смазливая игрушка, с которой можно делать всë, что захочешь? Ты можешь ответить на этот вопрос, или как всегда будешь молчать, сукин ты сын?» – Прости. – дрожащим голосом сказал Ройс, к горлу которого подступил сковывающий лëгкие страх. Но боялся ли он складывающейся ситуации, или его пугали внезапно ожившие, тëмные тени прошлого, так бесцеремонно и откровенно не вовремя вторгнувшиеся в его жизнь? «Прости». Господи, разве можно было бы придумать что-то более комичное и глупое, что не вызывало бы и капли смеха, как эти неуместные, жалкие и обрывочные извинения? Но что ещë Марко мог сказать Роберту, которого не видел уже несколько лет, и успел с облегчением вычеркнуть из собственной жизни? «Ты никто и ничто, Ройс, обычное ничтожество и ошибка генетики. Так почему ты не можешь признать этого? Почему ты всегда молчишь?» Роберт, до сих пор не убравший холодной руки с плеча Марко, улыбнулся. Коротко, понимающе, и в его жестокой улыбке читалась ломкая и извращëнная красота. Тусклый осенний свет, сочившийся из грязного стекла маленького окна, падал на парня со спины, почти что не освещая лица, но это не мешало Ройсу увидеть его в мельчайших деталях, возродив в памяти давно ушедшие в заколоченное досками тëмное прошлое, неприятные воспоминания, которые он предпочëл бы навсегда забыть. Но почему-то, у судьбы были совершенно иные планы относительно жизни Марко и его желаний, которым было уготован абсолютно противоположный исход. – Ты скучал? – изменившимся тоном спросил Роберт, безотрывно глядя в глаза напротив, в которых плескалось отчаяние и боль. – Нет. – ни секунды не задумываясь над своим донельзя банальным и простым ответом, интуитивно произнëс Марко, и оба парня знали, что это было правдой. Но почему-то, они до сих пор стояли в этом безлюдном коридоре, не представляя, что можно было бы сказать, и какой ход сделать в дальнейшем. Ведь когда-то, всë было уже закончено: Левандовски ушëл, швырнув все свои обещания и несуществующие чувства в лицо оставшегося за крепко запертой дверью Ройса. И этим, в абсолютно не эстетичной и совершенно не кинематографичной истории была поставлена точка: Роберт перевëлся на другой факультет, а Марко стал медленно и постепенно привыкать к отсутствию необходимости носить вещи с длинными рукавами и воротниками, снова становясь собой. И всë же, недосказанность осталась, потому что каждый понимал, что встреча в будущем была просто-напросто неизбежной. «Так почему же ты молчишь, ублюдок? Хочешь, чтобы всë стало ещë хуже, да?» Марко поëжился, отчëтливо вспомнив ощущение беспомощности и страха, и что-то внутри неприятно заныло, будто ободранная рана. «Да, мы когда-то дружили». – пришли на ум собственные слова, которые он однажды сказал Матсу, когда тот спросил, что же связывает его с Левандовским, и правдивы ли слухи о том, что в своë время, они учились в одной группе. И сейчас, это враньë причиняло особенную боль, сопровождающуюся безысходным, тупым и отчего-то соверешнно не трагичным пониманием того, что весь театр прекрасной, счастливой жизни, частью которого Марко всегда так хотел стать, всë это время лишь медленно сгорал и плавился, оголяя своë уродливое и насквозь прогнившее нутро. «Это ерунда, идиот. Твои жалкие грëбанные проблемы – это всего лишь буря в стакане застоявшейся воды, над которой ты пускаешь сопли, как последняя десятилетняя девчонка, и меня это дерьмо не интересует. Хватит быть тряпкой, Марко. Соберись, ты же не хочешь снова получить?» Медный привкус крови, распространяющийся по всей полости рта, приглушëнные крики совершенно чужого презрительного голоса, эхом разносящегося в расшатанном сознании. Время, которое тянется, словно мятная жвачка, картинка перед глазами, покрытая яркими бликами. Ссадины на рëбрах, разбитая скула и губа, бесчисленное количество синяков и кровоподтëков – красных пятен, которые обязательно станут фиолетовыми. Теперь это одно простое слово: «дружба», а не ужасные обрывки сожжëнных, испепелëнных мыслей, льющихся внутри непрерывным истеричным потоком. Теперь это всего лишь прошлое, а не глупые оправдания о падении с лестницы и косые взгляды в сторону Роберта, который совершенно не возражает против объëмных свитеров и подобных откровенно инфантильных оправданий. Или с сегодняшней встречи это снова станет правдой и реальностью? – Мне пора. – стараясь скрыть дрожь в голосе, сказал Марко, бледными пальцами начав собирать упавшие на пол листовки. – Стой. – перебил его Роберт, поймав на себе пытливый, по-детски изучающий взгляд широко распахнутых глаз, как всегда загнанных, вопросительных и непонимающих, но при этом всë равно невольно восхищëнных. – Ты правда думаешь, что я тебя так просто отпущу? Марко остановился, бессильно и абсолютно безвольно выронив из рук подобранные глянцевые листы, и замолчал, не понимая, нуждался ли вопрос Левандовского в его ответе. – А ты всë-таки изменился, Ройс. – продолжил свои размышления Роберт. – Теперь ты перестал понимать даже очевидных вещей. Марко вздрогнул, попытавшись что-то сказать, но голос не слушался его. И всë, что он сделал – это резко и испуганно подался назад, с ужасом осознавая, что находился рядом со стеной и просто физически не мог никуда уйти. И затылок беспомощно ударился о кафель, пока весь окружающий мир покрылся яркими далëкими звëздами, которые равнодушно разрезали сгустившийся саван темноты. Теперь, Роберт мог сделать с Ройсом всë, что угодно, но он просто скользнул пальцами по такой знакомой щеке парня и медленно потянулся к его губам. – Ты что, из монастыря кармелиток сбежал? – улыбаясь, спросил Левандовски, когда прижавшийся к стене Марко, подняв на него глаза, в которых теплилась немая просьба, никак не отвечал на его действия. – Я х-хочу уйти, мне прав-вда пора. Пожалуйста, я... я что угодно с-сделаю, только не надо... – заикаясь, ломанной скороговоркой прошептал он, но эти слова остались без какого-либо внимания, а связки перестали работать, словно их перерезали ножом. – А я скучал. – внезапно признался Роберт, и Марко, отчëтливо понимавший, что это тоже было правдой, больше всего на свете хотел, чтобы это оказалось не так.

***

Сладкий вишнëвый дым медленно умирал, безвольно растворяясь в воздухе. Тëмные, багровые капли крови медленно стекали с кончиков пальцев, с поразительно громким, мерным звуком касаясь пожелтевшей грязной раковины, чью поверхность они окрашивали в ярко-красный. А смешиваясь с холодной водой, вечная путешественница по венам становилась нежной и бледно-розовой, будто раствор марганцовки или, как бы сказал Роберт, разбиравшийся в химии во всех существующих смыслах, перманганат калия. И эта странная мысль заставила Марко, по щекам которого медленно и совершенно неуместно ползли слëзы, вытянуть уголки губ в истеричную, саркастическую улыбку. Он сильнее сжал края раковины и всхлипнул, почувствовав, что несмотря на то, что к нему пришло какое-то вымученное спокойствие, впервые за долгое время настроение стало отвратительным. Запястья побелели, и ярко-голубыми дорожками, на руках выступили вены. Марко устал, но при этом уже ничего не мог изменить. И всё, что ему оставалось, это молча рассматривать медленно стекающие капельки крови, которые тёмными грязными разводами пестрели на старой фарфоровой раковине, покрытой какими-то бактериальными наростами, как и всë в старой и заброшенной уборной, наполненной тяжëлым запахом дешëвого табака, осыпающейся с потолка штукатуркой и покосившимися ржавыми кабинками, которые, наверное, никогда не закрывались. Марко инстинктивно вытер кровь под носом, и неприятный привкус железа распространился по всей ротовой полости. – Я правда не хотел. – неправдоподобно соврал Роберт, но Ройсу было на это наплевать. – Так получилось. – закончил он за него, и натянул на себя серый университетский свитер, по которому явно скучала свалка. – Ты же это хотел сказать? Левандовски согласно кивнул, и Марко сиротливо сел рядом с ним, бросив взгляд в маленькое, словно тюремное окно, которое добавляло всему произошедшему убогий, и всë же непередаваемый колорит. На улице, лëгкий осенний ветерок, скучая, беззаботно гнал по испещрëнному лужами асфальту пустые жестяные банки кока-колы, обрывки объявлений и газет. Откуда-то издалека раздавался отчаянный и жалобный крик стаи диких гусей, который моментально растворялся во всеуничтожающей тишине и тонул в серой пелене дождевых облаков, укутавших холодное осеннее небо. Обнявших равнодушный, бесцветный шатëр безразличия, покрытый синяками и кровоподтëками. С верхнего этажа снова начали доноситься обрывки эфемерно тоскливой фортепианной мелодии, и Марко боязливо опустил взгляд в пол, опасаясь, что ещë одна секунда, проведëнная подобным образом, окончательно убьëт его. – Знаешь, однажды я прикончу этого долбанного пианиста. – улыбнувшись, сказал Роберт, выбросив укоротившуюся сигарету. – А Юлиану он нравится. – после минутных размышлений, задумчиво бросил Марко, и итак короткий разговор оборвался. Им было не о чем говорить: конечно, Ройс мог бы спросить, накопил ли Мюллер на телевизор, и нашëл ли Нойер девушку. Но это не интересовало его, так же, как и Левандовского не интересовала теперешняя жизнь Марко. Парни были незнакомцами, и почти что не знали друг о друге ничего, а Роберт даже иногда ловил себя на мысли о том, что не помнил цвет глаз и волос Ройса, несмотря на то, что трепетно хранил в памяти их запах и едва уловимое ощущение. – Туристическая поездка по окрестностям Мюнхена? – внезапно спросил Левандовски, разглядывая одну из многочисленных листовок, которые развешивал Марко по общежитию. – Ты серьëзно? Он кивнул и достал из кармана джинсов зажигалку и пачку сигарет, протянув одну Роберту. – А по-моему, не такая уж и плохая идея. – пожал плечами Марко, тоже разглядывая кричащую рекламку. – Хорошая возможность познакомиться с новыми людьми, да и к тому же, я не миллионер, чтобы в принципе куда-нибудь выбираться. А ты не хочешь съездить вместе со мной? Это предложение вырвалось совершенно случайно, но Ройс не пожалел о нëм. Его снова затянуло в непроглядную трясину под названием «Роберт», и теперь он даже не пытался сопротивляться. Потому что это было слишком естественно и неотвратимо, чтобы безуспешно стараться чему-либо воспрепятствовать, и всë же, что бы Марко ни говорил, он неизменно возвращался. То ли за новой порцией унижений, боли и одновременно какой-то извращëнной формы любви, то ли просто из-за глаз Роберта, которые единственные имели определëнный цвет, а не просто грязный, пастельный хаос оттенков и тусклых красок. И, наверное, к глазам Левандовского подходило только одно – сам Ройс, хоть и парень так никогда не считал. – Почему бы и нет. – ушëл от прямого ответа Роберт и зачарованно посмотрел на бледные пальцы Марко, которые непрестанно щëлкали зажигалкой, устало разглядывая танцующий огонëк пламени, прирученного человеком. – Ты так и не сменил шампунь. – внезапно рассеянно бросил Роб, и это прозвучало немного наивно и совершенно чуждо. – Голубая ромашка и испанский лимон, верно? Марко согласно кивнул, и опустошëнно придвинулся к Роберту, пытаясь найти тепло. Но вечно холодный Левандовски не мог его согреть, словно ледяная труба белой и обшарпанной батареи, с выключенной подачей энергии. Всë снова вернулось на свои прежние места, и надежда на то, что в этот раз всë будет по-другому, в том числе. И всë же, в конце концов, что-то всë равно продолжало хранить уверенность, что эта встреча была ошибкой. «Ты никому не нужен, Марко», – вспомнились сказанные Робертом на прощание слова. Но было ли это так? Заунывная и излишне драматическая мелодия вальса, сменилась щемяще-знакомыми и воздушными пассажами экспромта Шуберта, и старый университетский бехштейн, пахнущий свежим запахом смолы, не умолкал, несмотря на медленно опускающиеся на Мюнхен сумерки, которые холодно и неискренне обняли город: огненной новогодней гирляндой зажигались окошки старых многоэтажек, открывались двери ночных клубов. На охоту выползали сталкеры, наркоторговцы и мелкие воры, а на узких и грязных улицах появлялись первые проститутки, сутенëры и их клиенты. «Всегда лучше продолжать веселиться, пока очередной непотопляемый Титаник идëт ко дну», – пессимистично, и одновременно очень лëгко решил Марко, смотря как по пустому молчаливому переулку пронеслось ярко-оранжевое такси, которое резко затормозило, обдав чистое, недавно вымытое окно риэлторского агенства фонтаном грязной дождевой воды. Мелькавшая за тонированными стëклами автомобиля жизнь, замерла. Исчезли вывески частных банков и адвокатских контор, почему-то канули в небытие светофоры, магазины, салоны связи и красоты. И дверь такси распахнулась, позволив выйти из салона невысокой фигуре в глаженной, ослепительно-белой рубашке, которая сжимала потрëпанные кожаные чемоданы. Мечты. Они встречаются повсюду, но почему-то неизменно оказываются втоптанными в грязь. Так не проще вообще перестать надеяться на лучшее и снова падать в бездну, ведь она, как известно из классики, «полный восторг»? И Марко внезапно понял, что никогда бы не смог уйти от Роберта, что бы тот ни сделал или сказал, потому что только он был его прекрасной и одновременно ужасающей пропастью, был его единственной опасной для жизни зависимостью. Поэтому Марко просто молча потушил сигарету и полностью погрузился в погибавшую вместе с тлеющим дымом, бисерную, идиллическую мелодию. И университетское общежитие, как и весь город, медленно погружалось в сон: и холодные и полуодетые парни, в заброшенной уборной, и ловящий очередной передоз Джио, и даже вечно помогающий ему Холанд, сжимающий бутылку дешëвого пива и свои сомнения, действительно ли стоит Рейна стольких усилий. Засыпал и смотрящий на пустую стену Миллер, который так и не накопил на свой любимый цветной телевизор, проиграв всю накопленную стипендию на ставках, а возившийся у плиты Нойер, безрезультатно пытавшийся приготовить что-нибудь съедобное из воды и остатков пшеничной муки, тревожно смотрел на часы, ожидая когда же вернëтся Левандовски. И вернëтся ли он вообще. А тем временем, в соседнем корпусе, сидящие над учебниками Матс и Юли, готовящиеся к очередной бессонной ночи, гадали, куда мог деться староста их группы, и почему тот так и не пришëл к ужину. И тогда, ещë никто не знал, что это был последний спокойный день в жизни всего университета.