Радуга над Мюнхеном

Джио понимал, что плечо, на котором он обычно предпочитал рыдать, однажды могло стать тем местом, где парень умрëт, и почему-то, это было абсолютно не трагично: возможно немного печально и даже в какой-то мере удручающе, но всë равно бесцветно и глупо – от подобного умозрительного осознания не становилось легче, впрочем, как и тяжелее. А значит, Рейне было наплевать. – Неужели ты сам не понимаешь, что закапываешь себя, Джио? – окончательно отчаявшись, в конце концов произнëс это вслух Холанд, который в последнее время стал значимой частью складывающегося пазла, его двигающим механизмом, не имеющим определяющей роли и не закладывающим в это ничего конкретного, кроме неосторожных и чаще всего ошибочных поступков. – Почему ты даже не можешь банально попытаться остановиться и вместо этого медленно убиваешь себя? «Потому что жизнь – это всего лишь серая череда духовных суицидов, а каждый человек – не больше, чем обычный символический труп, который уже отошёл в прошлое. Разве это не так?», – хотел ответить Джованни, но промолчал, продолжая бессильно и безразлично рассматривать пожелтевший потолок, пока Эрлинг раздражëнно и торопливо мерил шагами периметр комнаты, постоянно и бессистемно меняя хаотичное, неконкретное направление. Блондину как никогда хотелось что-либо сломать или просто уничтожить, но кроме старого матраца и Рейны, рядом не было совершенно ничего: ещë вчера Джио продал последнюю прикроватную тумбочку, а Холанд, не осведомлëнный о столь амбициозной сделке, не смог помешать ей состояться. – Почему ты всегда врëшь? – сорванным голосом продолжил Эрлинг этот своеобразный допрос, но парень так и не произнëс ни слова, не найдя в себе силы на ответ, которого, в сущности, никогда и не знал. – Ты обещал, Рейна. Что именно тебе непонятно в слове «обещал»? Джованни, бесцельно вглядывающийся в темноту, безуспешно пытаясь в ней что-то найти, пошарил в кармане в поиске сигарет и зажигалки. Ему невообразимо отчаянно хотелось курить, и альвеолы, будто тощие старые кошки, неприятно скребли стенки лëгких, требуя ещë одной порции никотина. «Это вредно, Джио», – мгновенно пришли на ум нелепые слова матери, которые она смогла выдавить из себя, когда нашла у своего сына ополовиненную пачку вишнëвого Харвеста. – А жить по-твоему очень полезно, мам? – спросил тогда Рейна и только сейчас понял, что так и не получил ответа на данный вопрос, хоть и очень этого хотел. – Мой брат же не курил, и всë равно умер. – Не будь таким жестоким, Джованни. – сказала она, назвав его полным именем, которое мальчик просто терпеть не мог, и вечно морщился от одного его звучания, даже сейчас. – Ты подменяешь понятия и тем самым причиняешь остальным боль. Мы с твоим отцом не виноваты в смерти Джека, а твоя озлобленность не сможет его вернуть. Это просто стечение обстоятельств. – Странно, а я думал диагноз назывался глиобластома. – ледяным голосом перебил Джио, и мать, сдерживая слëзы, поспешно вышла из комнаты, в который раз назвав своего сына бессердечным. А Рейна, оставшийся наедине, испытывая едва ощутимую пустоту внутри, но определëнно не предполагаемый стыд, хотел попросить еë вернуть сигареты. И даже сейчас, Джованни, который уже успел привыкнуть к дешëвому и противно горькому табаку, до сих пор сожалел о так глупо потерянном вишнëвом Харвесте». – Джио, ты можешь хоть раз в жизни выслушать меня? – несколько раз тряхнув парня за плечи, с нажимом спросил Холанд, и этот вопрос показался находящемуся в прострации Рейне преступно громким, во всех существующих смыслах. – Хватит уже игнорировать тех, кто хочет тебе помочь! Эрлинг выхватил из рук Джованни найденные им сигареты, и в его безразличном рассеянном взгляде загорелось недовольство и даже злость, что для Холанда было непривычным до такой степени, что начинало пугать. – Ты совсем с катушек слетел? – воскликнул задетый этим Рейна и раздражëнно сжал зажигалку в ладонях. – Задолбал уже со своими нравоучениями! Я не ребëнок и могу отвечать за свои поступки и, в том числе, себя! – Не ребëнок? Ты действительно так считаешь? – удивлëнно уточнил Эрлинг, и почему-то, вместо бешенства этот вопрос привёл Джио в своеобразный ступор, вызвав у него когнитивный диссонанс, из-за чего в пустой комнате повисла тишина: Холанд ожидал криков, торопливых и небрежных объяснений и даже бессмысленных обвинений, которые Джованни так любил. Но тот закономерно молчал, снова испуганно шаря не фокусирующимся взглядом расширенных зрачков по отсыревшему миру перед глазами. – Я хочу так считать. – тихим голосом признался Рейна, впервые вкладывая в свои слова что-то по-настоящему стоящее, кроме перманентного желания дистанцироваться от окружающих своими ничего не значившими обещаниями. Тем временем, Эрлинг вопросительно взглянул на Джио, не понимая, чем была вызвана столь резкая перемена, и сел около него, ощущая внутри отчего-то гнетущее и эфемерное чувство тупого сожаления. – Прости. – внезапно прошептал Холанд, и испытывая какое-то неуместное сочувствие к Рейне, передал ему сигареты, о которых тот, однако, уже успел забыть. – Я обязательно стану лучше. – криво и неестественно улыбнувшись, ответил Джио, но оба парня уже знали, что это, к сожалению, было враньëм. – Наверное. Но знаешь, я уже не верю в это. – всего лишь попытался закончить разговор Эрлинг, снова поймав себя на неприятной мысли, что всë это было бессмысленным, и Джейдон оказался прав, когда сказал, что единственное, что может сделать Холанд – это уйти. Навсегда, избавившись от ответственности за то, что он никогда не мог и не сможет контролировать. – Возможно, это действительно так. – пожав плечами, равнодушно согласился Рейна, который уже давно смирился с таким положением вещей. – Однако есть одно «но»: даже несмотря на мою безнадëжность, ты всë равно никогда и никуда не уйдëшь. – без каких-либо эвфемизмов, уверенно поставил окончательную точку в этом вопросе Джио, который, скорее всего, догадывался о мыслях Эрлинга, видя его насквозь. И пусть эти слова звучали далеко не этично, но они были правдой, а на неë нельзя было обижаться, разве что только беспомощно злиться и всячески негодовать. – И с чего ты так уверен в этом? – спросил Холанд, почувствовавший, что он абсолютно не умел блефовать, и Рейна, в свою очередь, это отчëтливо понимал и постоянно пользовался подобным недостатком, оборачивая ситуацию в свою пользу. – Ты просто всегда возвращаешься, Эрлинг. – объяснил Джованни и улыбнулся. – Разве я не прав? Прав. И именно это почему-то пугает больше всего. – Это жестоко, Джио. – впервые осознав своë истинное положение, сказал Холанд, и Рейна в который раз вспомнил слова матери, которые, казалось, уже давно были погребены под непроходимым слоем пыли прошедших времён. «Жестоко. В какой-то мере это звучит даже смешно», – продолжая задумчиво улыбаться, подумал парень, но его размышления были мгновенно прерваны каким-то странным ощущением вины, которое, однако, прошло так же быстро, как и появилось. – «В этом мире каждый сам за себя. Так что жалеть кого-либо бессмысленно. И неужели этот наивный дурак, живущий во вселенной эльфов и сказок, думает по-другому?». – Мне пора. – внезапно сообщил Эрлинг, поднявшись на ноги, и бросил взятую пачку сигарет обратно владельцу, но тот так и не смог поймать еë, и убогое на вид, дешëвое содержимое упаковки мрачным потоком рассыпалось по грязному кафелю, а Джио бросился собирать его. – Ты уже уходишь? – неуверенно спросил он и впервые заметил, что его руки нервно дрожали, игнорируя импульсы, идущие из головного мозга. – Я думал, что ты пришëл не просто так. – Значит, Рейна, ты ошибся. – соврал Холанд, подойдя к двери, но внезапно что-то внутри заставило его остановиться. «Твоя совесть ещë не окончательно умерла», – даже слишком любезно проинформировало сознание, и не убирая ладонь с ледяной дверной ручки, Эрлинг сказал: – На прошлой лекции Клопп посоветовал тебе подойти к Ройсу и поговорить с ним насчëт... предстоящих каникул из-за планирующегося ремонта здания университета. Руководство собирается организовать для заинтересованных туристическую экскурсию, и как мне сказали, в этом списке некоторые настоятельно хотели бы видеть тебя. Не знаю, чем ты им так нравишься, но я бы предложил тебе не игнорировать этот вопрос. Холанд захлопнул дверь, оставив удивлëнного Джио в одиночестве, и от слишком громкого звука тот вздрогнул, в который раз выронив из трясущихся рук подобранные с пола сигареты. «Твою мать».

***

В библиотеке царила уютная, сонная и отчего-то тëплая темнота, и бесконечные стеллажи, заставленные пыльными фолиантами со старыми и порядком истрепавшимися переплëтами, освещались лишь тусклым сиянием почти что перегоревшей лампы, которая не могла рассеять сгустившийся полумрак. За окном медленно сыпал снег, и огромные белые хлопья кружились над городом, подхваченные пронизывающим потоком холодного северного ветра. Мариенплац уже покрылась белоснежным покровом столь рано наступившей зимы, и даже Фрауэнкирхе напоминал огромный замороженный дворец какого-то хтонического божества, которое непонятным обычным обывателям образом остановилось погостить в самом центре Мюнхена. Но почему-то, в этом году метель стала восприниматься как нечто само собой разумеющееся, и поэтому совершенно не приносила рождественского настроения, будто сани старого Санты вместе с его же красноносым оленем заживо вмëрзли в какой-то айсберг на Южном Полюсе. Однако, мерно ложащийся на мокрый асфальт и крыши домов снег, не мог не привносить в этот прагматичный мир циников что-то особенно уютное и успокаивающее. – Сюда бы очень подошла самая глупая на свете шапка с оленьими рогами. – внезапно сказал почти что лежавший на Марко Матс, всë это время наблюдавший за падающими снежинками и их мгновенной гибелью, пока Брандт бесцельно шатался по всей площади библиотеки, а Ройс заполнял добровольно-принудительный список суицидников, желающих, (или же нет), потратить свои каникулы на подобное извращение, как туристическая поездка. Сам Марко, увидев в принесëнном Нойером бланке имя Левандовского, не знал, хотел ли он вообще присоединиться к Хуммельсу, который уже вовсю составлял планы на предстоящее «увлекательнейшее» путешествие, аргументируя свой выбор возможностью прекрасно отдохнуть. Однако Ройс знал, что его друг просто не хотел ехать к своей престарелой крëстной, живущей где-то в Лейпциге, и поездка была бы лучшей отговоркой от нежелаемого визита. Но несмотря на настоящую причину, факт всë равно оставался фактом: Матс собирался паковать чемоданы, а вместе с ним и не обладающий собственной волей Брандт и даже Санчо, на ровном месте поссорившийся со своим отцом. – Так может быть, ты всë же поедешь со мной и Юли? – спросил Хуммельс, прекрасно понимавший, что его друг пребывал в серьëзных раздумиях. – Познакомишься с новыми людьми, к тому же я слышал от Нойера, что Гвардиола и Лэмпард тоже будут за старших, как и старина Юрген. А знаешь, насколько это полезные знакомства? – Слушай, Матс. – начал Марко, поставив в графе факультет экономического права небрежную галочку, возле строчки «Мейсон Тони Маунт». – Я знаю, что уже несколько лет не ездил на Рождество к отцу и очень сильно устал. Этого достаточно, чтобы отказаться? – Ну, во-первых, я прекрасно знаю, что ты не собираешься навещать своего драгоценного папашу и его любовницу, а насчëт усталости... – парень отвлечëнно посмотрел за окно и после небольшой паузы, с хитрой улыбкой продолжил. – Это можно легко исправить. Он шуточно потянулся к Марко, делая вид, что хотел поцеловать его, и тот испуганно грохнулся со стула, потянув за собой ржавый кофейник и документы. И эта картина пробудила в Матсе очень старые воспоминания, которые раньше казались давно забытыми. «Эй, красавчик, посмотри, этот педик похож на тебя. – указывая на портрет Вильгельма Оранского, пошутил Роберт, неприлично близко придвинувшийся к Ройсу, который, как самая тупая блондинка на всëм земном шаре, смеялся с откровенно глупых и безвкусных слов. Матс, тем временем, сидел за соседним столом, отчаянно пытаясь сосредоточиться, но никому не понятные приступы смеха мешали ему почти так же, как и осознание того, что единственный понравившийся ему парень существовал исключительно в компании этого сукиного сына Левандовского. И вовсе не в качестве друга. Тогда, они сидели возле окна, в залитом ярким солнечным светом зале университетской библиотеки, представляя собой поистине идиллическую картину: у них были одни проводные наушники на двоих, а перед Робертом возвышался картонный пакет из какой-то местной забегаловки и бутылка энергетика, которую парни тоже делили между собой. И Матс, наблюдавший за подобной гедонистической ситуацией со стороны, чувствовал, как к горлу медленно подступала рвота. Завидовал ли он? Однозначно. И Хуммельс даже конкретно не понимал, почему внутри него сжалась необъяснимая даже ему самому ненависть к этому счастливому дуэту, в котором Матса бесило буквально всë. Его раздражало то, что Марко всегда восторженно и преданно смотрел на Роберта из-под ресниц, будто малолетка, пытающаяся соблазнить какого-то парня, а Левандовски, в свою очередь, предпочитал относиться к нему, как к своей собственности, излишне заботясь, опекая его и ревнуя даже к воздуху. И Ройс этого, казалось бы, не замечал. Или просто убеждал себя в подобном, чтобы не портить складывающийся Эдем. Но далеко не всегда принцип «не чини то, что не сломано», оказывается верным. – Хотя, Марко, ты гораздо красивее. – сказал Роберт, и оба довольно улыбнулись, уже не обращая ни малейшего внимания на раскрытый учебник по международной истории семнадцатого века. – И ещë, знаешь, что я бы хотел сделать? Матс уже окончательно оставил безуспешные попытки усвоить новый материал, и теперь, прекрасно понимая, что же последует за словами Левандовского, резким движением забрав несколько книг, поспешно покинул читальный зал, навсегда забыв в нëм веру в лучшее и все свои надежды». – Извини, это же ты – Марко, верно? – безэмоционально и абсолютно не заинтересованно спросил малознакомый голос, однако Хуммельс сразу же возвратился в реальность, осознав, что она была гораздо лучше воспоминаний. – Да, конечно. – ответил Ройс, и Матс вопросительно взглянул на него, после посмотрев на подошедшего парня. – Джио? Тот согласно кивнул, после чего начался недолгий процесс регистрации, который, однако, дался Марко довольно тяжело. И когда манипуляции с паспортами и прочей макулатурой наконец-то закончились, он смог вздохнуть с настоящим облегчением. – Так ты поедешь? – напомнил о своëм существовании Хуммельс, пока Ройс продолжал возиться с бумагами. – Или тебя смущает наличие Левандовского в списке? Этот вопрос заставил Марко вздрогнуть и мгновенно побледнеть, из-за чего Матсу не составило труда понять, что он оказался прав, что не могло не расстраивать. «Почему всегда Роберт, а не я?» – всего лишь по-детски спросил внутренний голос, и это простое «почему» ещë долго отражалось эхом где-то в глубине сознания. – Я, кажется, уже озвучил причины, по которым не собираюсь никуда ехать, Матс. – интонационно выделяя почти каждое слово, начал Ройс, но его сразу же перебили. – Не надо врать. – ледяным голосом произнëс Хуммельс, пристально смотря на застывшую в ладони Марко ручку, которая плавно остановилась возле узкой графы с очередным именем. – А если это действительно не так, то докажи, Ройс. – Ладно, как скажешь. – бегло достав свой паспорт и закрыв папку с надписью «Факультет экономического права. Лэмпард», раздражëнно согласился Марко, пока Матс расплылся в удовлетворëнной улыбке и радостно закрыл глаза, прислушиваясь к гулкому звуку падения снега. И откуда-то издалека донëсся тонкий запах кофе, мгновенно распространившийся по всему читальному залу.