Радуга над Мюнхеном

Стеклянные глаза, покрасневшие от вечного недосыпа, устало уставились на тëмно-зелëную доску, и Марко абсолютно безразлично скользнул взглядом по нарисованной на ней гистограмме, пока сидевший рядом с ним Матс, раздражëнно вздохнул, печально оглядев разноцветную гору смятых упаковок чипсов. Медленными, заторможенными движениями Ройс извлëк из потрëпанного рюкзака тонкую, жëваную тетрадку и небрежно бросил еë на парту рядом с синей шариковой ручкой, с уже заканчивающейся пастой. И почему-то, эта будничная картинка и доведëнные до автоматизма действия, воскресили старые и давно забытые воспоминания. «Ээй, рыжик, не можешь одолжить ручку? – пришëл на ум когда-то прозвучавший за спиной вопрос, теперь ставший классикой. И где-то по соседству с этой фразой возник совершенно другой образ: растрëпанный, улыбающийся Роберт, который был ещë первокурсником, как и Марко. – Потом вернëшь. – ответил тогда ему Ройс, передав свою ручку, но Левандовски так и не сделал этого, впрочем, как и, наверное, следовало бы ожидать». – Марко, ты вообще слушаешь меня? – откуда-то издалека донëсся до слуха парня приглушённый вопрос, адресантом которого, как это было ни странно, оказался никто иной, как Матс. – Что-то случилось? Марко отрицательно помотал головой, несмотря на то, что это было совершенно не так, и равнодушно развернул тетрадь, рассматривая пожелтевшие листы с выцветшей бледно-голубой клеткой: картинка перед глазами двоилась, а почти что не пропечатавшаяся алая полоска полей, закономерно превращалась в уродливое багровое пятно. Марко не мог найти подходящих слов, чтобы описать своë состояние, и уже не слыша ни монотонную и безэмоциональную лекцию преподавателя, ни тревожные вопросы обеспокоенного друга, лишь чувствовал, как его горло сковывал спазм, а эфемерное ощущение отчаяния, будто тëплое войлочное одеяло, заботливо накрывало его с головой. Роберт. Всë снова упиралось в одного и того же человека, что не могло не раздражать и одновременно не вызывать самое что ни на есть искреннее непонимание. Почему именно он? Ведь Марко не понаслышке знал, что отношения с Левандовским были сродни падению в бездну. И всë же, он возвращался, снова и снова, всегда понимая, что это не закончится хорошо. Да и вообще, Ройсу повезëт, если это в принципе когда-нибудь завершится. Но несмотря на это, Марко не видел рядом с собой никого, кроме Роберта. Потому что только в нëм было что-то, что заставляло какие-то глубоко запрятанные чувства, о которых Ройс даже никогда не подозревал, оживать. И нет, это не было любовью, опошлëнной своим частым употреблением: ей не было места в постоянных эмоциональных качелях. К Левандовскому Марко испытывал странное, неописуемое чувство безотчëтного страха, смешанное с тошнотворным ощущением утончëнной и отчего-то извращëнной души. Роберт обладал нездоровой, непонятной красотой, к которой необъяснимо тянуло и хотелось прикоснуться, попытавшись понять или хотя бы узнать. И главное, Марко почему-то был уверен, (а на самом деле всего лишь надеялся), что Левандовски беспокоится и тревожится за него, и сам Ройс в его видении мира не просто обычное пустое место, как все остальные. Ну, или и Роберт, и Марко были психически нездоровыми, а как известно, никто не понимает друг друга лучше, чем двое внешне нормальных психопатов, однажды сведëнных судьбой. И всë же, несмотря на это, Ройс понимал, что ненавидел Левандовского. Ненавидел, но не мог злиться на него: только прощать и искать оправдания, почему же Роберт постоянно унижает его и издевается, а потом, как в ни чëм не бывало, заявляет что-то о счастье и любви, которой нет, после чего сухо извиняется, прекрасно зная, что Марко не может простить его, ведь никогда и не обижался, не имея на это право. И почему-то, оба парня понимали сложившееся положение вещей, всë равно принимая подобное извращение как должное. Потому что если бы не оно, не существовало бы и их «мы». И именно в этом и крылись все проблемы, которые ни Марко, ни Роберт не хотели замечать. А нужно ли было это вообще? – Ты снова меня не слушаешь. – в какой-то степени разочарованно и капризно завершил свою патетическую тираду Матс, и этими словами вывел Марко из своеобразного транса, после чего тот устало взглянул на своего друга. – Ты вообще ложился вчера? Ройс пожал плечами, не зная, как ответить на заданный вопрос. – В любом случае, тебе надо больше спать. – заботливо посоветовал сладко дремавший на парте Брандт, использующий вместо подушки старый библиотечный учебник, итак находящийся на грани жизни и смерти. – Не повторяй моих ошибок. – сказал он, потянувшись и зевнув, и снова провалился в сон, так и не выяснив, чем же окончился предыдущий. – Он прав. – перерисовав очередную диаграмму в тетрадь, подтвердил прописную истину Матс, но Марко уже не слушал его, вновь погрузившись в свои обрывочные и тревожные размышления. Он рассматривал медленно умирающее за окном молочно-белое небо, и почему-то понимал, что многие недооценивали подобные пейзажи: романтики всегда предпочитали таинственность и неопределëнность, постоянно выбирая либо рассвет, либо вечерние сумерки или ночь. Никому никогда не нравился покой, который так и не познало человечество: все неизменно восхищались лишь прихотливой и бурной изменчивостью состояния природы. А на спокойствие всем было наплевать. Хотя, может быть и этому было вполне возможно найти разумное и логичное объяснение? Ведь наблюдать за обычной и не экстраординарной безмолвностью совершенно не интересно. И вообще, какого чëрта Марко думает об этом? На секунду он закрыл глаза и попытался придумать красивый эпитет, подходящий для описания увиденного им пейзажа за стеклом. Убогий, дешëвый, обшарпанный, болезненный. Или просто виднеющаяся из окна соседнего корпуса знакомая кудрявая башка Томаса Мюллера, рядом с которым сидит смеющийся Роберт. Роберт, которому отчего-то хорошо. А тем временем, в мрачной и огромной аудитории, где неизменно проходили лекции по особенностям уголовного судопроизводства, всë так же бессмысленно и равнодушно размышлял сидящий на последнем ряду Марко, спал порядком уставший и измотанный Юли, а Хуммельс безуспешно конспектировал слова мерно расхаживающего у огромной доски Клоппа, сокращая всë настолько, что в будущем понять эти записи не представлялось возможным. И только державшийся подальше от этой странной компании Эрлинг, выбравший место у окна, всего лишь наблюдал за ритмично бегущей стрелкой недремлющих и не ведающих страхов и сомнений часов, которые безучастно мерили незаметно ускользающее время. «Джио так и не пришëл», – разочарованно гремело в сознании, но Холанд не соврал бы, если бы сказал, что не сомневался в подобном исходе. Ведь Рейна обещал больше, чем делал. Он вообще любил многое говорить, однако его слова были до боли пусты, и они, конечно же, не значили абсолютно ни-че-го. И с каждым разом это вездесущее «ничего» становилось всë более и более масштабным, а от этого не менее ожидаемым. И не менее неприятным. Так что Эрлинг делал не так? Всë? Вполне возможно. И именно это заставляло его переживать больше всего. Ведь малейшая ошибка могла стоить Джио жизни, которая итак, в принципе, была уже потеряна. Но Холанд ещë мог помочь. Или просто хотел так думать. – Знаешь, иногда, когда человек падает, ему нужна поддержка. – раздался приторно сладкий и от этого просто-напросто неприятный голос, в котором присутствовал ярко выраженный английский акцент. – Ты же понимаешь, о чëм я? С оглушительно громким щелчком, минутная стрелка наконец-то перешла на другое деление и снова застыла на одном месте, а Холанд, оторвав взгляд от старых настенных часов, повернулся к пересевшему к нему Санчо, непонятно что здесь забывшему. Джейдон был другом Рейны, наверное, даже лучшим, и так же, как и Джованни, этот парень был довольно редким гостем на лекциях, а тем более на тех, которые вëл их куратор, а именно Клопп. Санчо был архетипичным прожигателем жизни: богатые родители, наркотики, вечно сменяющиеся пассии. Одним словом, полный набор под названием «будущее нашей планеты». Однако, у Джейдона была одна особенность, которая отличала его от других, одновременно удивляя и порядком раздражая: больше всего в жизни он любил меланхолично философствовать и рассуждать на самые отдалëнные темы, чем Санчо, по всей видимости, и собирался заняться сейчас. – Знаешь, я бы хотел рассказать тебе одну историю, и может быть, услышав еë, ты поймëшь, что же я имею в виду. – продолжил он, пока Холанд расплывающимся взглядом рассматривал записанную в тетради тему лекции. «Проблематика судейского усмотрения в уголовном законодательстве». Господи, разве существует что-то более бессмысленное? – Когда мне исполнилось десять, родители подарили мне на день рождения собаку. – издалека начал Джейдон, ударившись в не самые приятные воспоминания. – Маленького немецкого шпица. Таких можно часто увидеть на улицах: безобидные, милейшие комочки шерсти, в которых просто невозможно не влюбиться. – Санчо замолчал и тяжело вздохнул, немного криво улыбнувшись. – Мы назвали его Шерман, в честь любимого папиного политика времëн гражданской войны. А потом, через несколько лет, он заболел. Ветеринар прописал ему какие-то антибиотики, но ничего не помогло – мой первый и последний щенок умер на моих же руках. И после вскрытия выяснилось, что у Шермана была обычная простуда, а его убили препараты, которыми врачи его так самоотверженно фаршировали. Они спровоцировали эндотоксическую агрессию и вызвали сепсис, после которого вероятность выжить становится равной десяти процентам. А мы живëм в мире, где они не играют роли. Джейдон отвлечëнно посмотрел мимо Эрлинга и задумчиво замолчал, вспоминая когда-то прозвучавшие слова матери. «Мне действительно очень жаль, Донни. Но ты не должен злиться на ветеринаров – они просто выполняли свою работу. Они хотели вылечить Шермана, понимаешь?» – Ну, и какое же отношение это имеет ко мне? – раздражëнно спросил Эрлинг, у которого присутствие Санчо вызывало всë больший дискомфорт, однако Джей старательно делал вид, что не замечал этого. – Благими намерениями вымощена дорога в ад, и внутреннее добро не всегда становится «добрыми» поступками, как мы этого хотим. – как всегда иносказательно объяснил Джейдон, слышать от которого подобное было по меньшей мере экстраординарно. – Я знаю, что ты пытаешься помочь Джио, в принципе как и все, кто с ним знаком. Но всë, что ты делаешь, просто-напросто убивает его, как антибиотики, в своë время, медленно уничтожали Шермана. И я уверен, что Рейна пойдëт по его стопам, если ты не остановишься. – Знаешь, Санчо, если ты хочешь пофилософствовать, иди на гуманитарную кафедру или достань из могилы Сократа и Аристотеля. – грубо ответил ему Холанд, который, однако, не мог выбросить из головы его слова. – Можешь, пожалуйста, оказать услугу и свалить отсюда? – Как скажешь. – беззлобно согласился Джейдон, не ожидавший другой реакции. – Но подумай на досуге о том, что я пытался объяснить. Просто единственная доза Джио – это ты. – прямо сказал он, и вежливо улыбнувшись, снова вернулся на своë место, пока одногруппники провожали его вопросительным взглядом. «А может быть, он всë же прав?» – на секунду промелькнуло в сознании Эрлинга, но что-то в Санчо мешало доверять его словам, и Холанд, не наученный детскими историями о наивном Агамемноне и Кассандре, сразу же ошибочно отбросил эту мысль, как нелицеприятную и откровенно глупую. А тем временем, своеобразная Клитемнестра, которой в данной ситуации оказался сам Джио, прямо как на картине Герена размышляла над предстоящим убийством. Но на этот раз, убийством себя. Минутная стрелка наконец-то застыла на долгожданном делении, и каждый, кто сидел в аудитории, начал торопливо собирать вещи, не замечая продолжавшего что-то объяснять Клоппа. – Я ещë не закончил. – напомнил он о своëм существовании, обращаясь к игнорировавшим его студентам, и строго посмотрел на Марко, заставив того вздрогнуть. – Можете подождать несколько минут? Нам надо обсудить некоторые организационные вопросы, если вы, конечно, не возражаете. После последней фразы последовало неловкое и стыдливое молчание, и Юрген, довольный произведëнным на учеников впечатлением, улыбнулся. – Наверное, некоторые уже знают, что через несколько недель состоится небольшая поездка, организованная управлением университета. – осторожно начал он, и все посмотрели на усталого Марко, который отдал бы всë, чтобы сейчас исчезнуть из этой аудитории и желательно из жизни. – Поэтому, если вы хотите записаться, можете подойти к товарищу Ройсу. – Клопп сипло рассмеялся, прекрасно зная, что парня раздражала подобная форма обращения к нему, но сегодня он промолчал. – И кстати, нескольким лицам я бы настоятельно посоветовал обратиться к Марко. – продолжил Юрген после недолгой паузы. – Например, хотелось бы увидеть Рейну. Всë-таки, весь педагогический состав уже забыл, как он выглядит. Все нервно засмеялись, и Санчо победно улыбнулся, посмотрев на Холанда взглядом, в котором явно читалось: «Видишь, я же говорил». А Матс и Марко, тем временем, вышли из аудитории, остановившись напротив стенда с расписанием. И Хуммельс, вместо объявлений рассматривавший своего друга, задумчиво нахмурившись, спросил: – Ты постоянно ходишь только в свитерах. Может быть, пора надеть что-нибудь другое? – Не знаю. – отрешëнно сказал Марко, снова заметивший объявление о пропаже какого-то студента, которое в прошлый раз показалось ему галлюцинацией. – Но по-моему, сейчас подходящая погода только для свитера. Матс, одетый в летнюю футболку, вопросительно пожал плечами, и Ройс устало вздохнул, рассматривая белевшее за окном угрюмое, равнодушное мюнхенское небо.