Радуга над Мюнхеном

– Знаешь, Марко, всë началось в первую же ночь, которую я провëл в отеле. – не дожидаясь наводящих вопросов, и закономерно желая лишь наконец выговориться, признался всë так же интеллигентно улыбающийся Роберт, пока Ройс лишь изумлëнно и как-то непонимающе молчал: ему было нечего говорить. И всë, что раньше казалось основополагающим, жизненно важным, теперь потеряло всякий смысл, превратившись в какие-то глупые бесплодно шуршащие фантики, во что-то очевидно мëртвое, за что, однако, все почему-то продавали живое. – Если быть точнее, после того, как мы встретились с тобой в ванной. – продолжил Левандовски, внезапно став намного серьëзнее, и успокаивающая фальшивая улыбка куда-то исчезла, уступив место явно различимому беспокойству, в котором тонуло всë, даже желание казаться невозмутимым и храбрым. – Помнишь тот вечер, Марко? – спросил он, снова понизив голос до вкрадчивого шëпота, который, всë же, был пропитан физически ощутимой горечью, от которой становилось невыносимо тошно. А главное, страшно, ведь Роберт никогда не испытывал подобное из-за пустяков, так что рассказ Левандовского, даже толком не начавшись, уже вызывал в Ройсе иррациональное чувство ужаса, смешанное с тупой злостью, то ли на слепую уродку судьбу, то ли на самого Роберта, а может, на самого себя, за собственную доверчивость и простодушность. А тем временем, где-то на переферии сознания проносились ничего не значащие в рамках сегодняшнего дня картины, бездушные и безликие пустые стоп-кадры, прокручивавшиеся в голове, которые теперь были похоронены под пыльным, разрушенным могильным памятником «Время» и доставляли не меньшую тоску: перед глазами отчëтливо появлялись всë те же разбивающиеся о края жëлтой фаянсовой раковины чашки, в ушах звучал неприятный грохот, нарушающий мертвенную сдавливающую тишину, и доносился глухой голос Роберта, интересующийся, где же Марко нахватался нецензурщины, не менее грязной, чем всë вокруг. Но сейчас это было необычайно далеко и всë же рядом. Фантомные воспоминания. Здесь и сейчас. – Знаешь, ты, конечно же, можешь не верить мне, но я запомнил ту ночь навсегда, до мельчайших деталей и, наверное, смогу воспроизвести еë когда угодно: она мне даже снилась, представляешь? – Роберт чуть ли не боролся со слезами и, пряча помутневшие глаза яркого небесно-голубого цвета в пол, продолжал всë тем же выразительным голосом собственную историю, о которой, ещë недавно, не смел знать никто. – Так что, давай начнëм, пока я окончательно не спятил. Скрывать что-либо же не имеет смысла, да? А ты переживëшь правду, Марко? Пожалуйста... Ты же единственное, что у меня есть. Марко, ты слышишь меня? – парень всë так же молчал, беспомощно обхватив себя руками и не смея смотреть на Роберта. В его небесно-голубые глаза, которые сейчас заволокли свинцовые тучи надвигающейся грозы, которая могла принести лишь беду. Которой, между прочим, уже было достаточно с лихвой. – Хорошо, тогда приступим. – заключил Левандовски, по-детски истолковав молчание как знак согласия и глубоко вздохнув, вновь переживая ту мучительную ночь, которая начиналась просто великолепно. Как и любое мгновение, когда Марко был рядом. Марко, который не был чужим для Роберта. Его Марко Ройс, который теперь с непонимающими чистыми глазами, прятал взгляд, не веря в то, что может услышать, но прекрасно зная, что это чистая правда. А разве может быть иначе? – Если ты тщательно переберëшь собственные воспоминания, то, скорее всего, сможешь воскресить в памяти то, что находясь в ванной, мы услышали какой-то грохот, похожий на хлопок в ладоши. И вправду, что в этом странного? Вполне возможно, что кто-то задел тумбу, и та как всегда безвольно свалилась на пол, издавая знакомый поголовно каждому звук, или, к примеру, этот же воображаемый кто-то со злости швырнул что-то в стену, ну либо, на крайний случай, просто нескучно проводил время и был навеселе. Действительно, с кем такого не бывает, ничего странного. – Роберт сделал зловещую паузу, чтобы перевести дыхание, и бросил короткий взгляд на Марко, присутствие которого рядом успокаивало и помогало снова пережить когда-то испытанный ужас. – Так, наверное, рассуждал и ты, верно? – риторически обратился он к Ройсу, прекрасно понимая, что прав, и продолжил. – Знаешь, тогда я тоже успокаивал себя подобным образом, но... Понимал, что я вру, пытаюсь сбежать от себя. Ведь этот звук я узнаю из тысячи, в любых обстоятельствах: будет ли тихо, или повсюду царит шум, летний знойный день ли это, или глубокая прохладная ночь. Это выстрел из Colt'а, модели M1911 Rail Gun, произведëнный из оружия с прикреплëнным ПББС: прибором бесшумной и беспламенной стрельбы. Коротко, из пистолета с глушителем. Нас заставляли учить этот звук целых два курса подряд в университете, я постоянно слышал его на военных сборах, да и нередко на следственных экспериментах. Так что я не мог обманывать себя, что это просто обыкновенный шум, вызванный жизнедеятельностью человека: к тому же, я с самого начала испытывал плохое предчувствие, сразу же, как вошëл в этот дрянной отель. Не знаю, то ли так действует на нервы убогость, то ли виновата эта чëртова пыль и атмосфера нуарного боевика, – Роберт на мгновение улыбнулся, но потом снова помрачнел. – хотя, впрочем, это неважно. В основном меня волновало чувство, что за нами наблюдают. И снег. Слишком много снега. Марко закрыл глаза, вслушиваясь в шум однообразного падения снежинок где-то далеко-далеко, за окном, и ясно представил себе кружащихся в холодном зимнем воздухе белых мух, почему-то трогательных, но таких неясных, непонятных примитивному человеческому мозгу. Ведь весь этот снег – лишь красивый, завораживающий немых зрителей вальс смерти, флëр, и те ненавистные Роберту снежинки, – обычные смертники, живые трупы, обречëнные на предоставленную всему могилу: они сразу же тают, касаясь земли. И всë же, снег не может не притягивать, на него, кажется, можно смотреть вечно. Даже если он забирает всë живое в ледяной плен. – Поэтому, почему-то, я несильно удивился, осознав, что где-то стреляют: с самого начала я понимал: подобное путешествие никогда не закончится хорошо. Недаром же я согласился на него. – съязвил Роберт, уже не в силах оставаться серьëзным. – Но не будем отступать от темы. Услышанный выстрел пробудил во мне любопытство, которое заволокло мой мозг настолько, что я перестал здраво рассуждать: по-хорошему я должен был ближайшие часы не вылезать из ванной, но вместо этого я дождался, пока ты заснул, и тихо вышел, зная, что не разбужу тебя, ведь после продолжительной и мучительной бессоницы люди спят как никогда крепко, и тихим скрипом двери их не разбудить. Так что я, движимый либо собственным тщеславием, либо просто подростковой дуростью, а может, у меня всего лишь сработала привычка, последний раз посмотрел на тебя и вышел в коридор, подойдя к двери ближайшего номера: там жил Оливье Жиру и первая жертва, но я этого ещë не знал. Для меня это было просто помещение, служащее источником звука. Вот и всë. – Роберт обречëнно вздохнул, укоризненно помотав головой, пока Марко, сковываемый всë тем же немым ужасом и бесконечной усталостью, прислушивался к монотонной речи, в воображении рисуя услышанное и отчëтливо видя, словно будучи свидетелем и бесстрастным сторонним наблюдателем, действия Левандовского. – Знаешь, это было фатальной ошибкой. А мне было наплевать: я рассуждал, как лучше войти, и стоит ли стучать, и даже тогда, на пороге собственной смерти, меня не сковало то самое предчувствие, я и не попытался задуматься, зачем я иду туда и что буду делать дальше. Я всего лишь открыл дверь, нажав на ледяную полированную ручку, и та предательски тихо открылась, обнажив передо мной картину, которая будет мучить меня до конца жизни и заставлять просыпаться в холодном поту после очередного ночного кошмара. Но разве я мог догадаться, что всë обернëтся для меня подобным образом? – Роберт нервно вытер сухие глаза и запрокинул голову, опустив веки, снова видя всë ту же злополучную комнату, и уже не в силах бороться с этим назойливым ярким видением, каждый раз доставлявшим всë больший ужас, и убеждаясь, что от него невозможно избавиться, он заставил себя недрогнувшим голосом продолжить. Как всегда, пока фантомная верёвка затягивается на его шее, а тучи сгущаются над головой, как бы едко подсказывая, что раненые, а может, и уже убитые образы, нельзя выжечь из воспалëнного мозга. – Я никогда в жизни не видел столько крови, практически чëрной, запëкшейся на грязном и пыльном линолеуме. Лужи были повсюду: они словно покрывали каждый миллиметр, впитывались в пол и одновременно отчаянно, безумно кричали о помощи, пытаясь утащить тебя в бездонную, промозглую яму периферии сознания, при этом разрушая тело и мысли, пробуждая животный страх, который удушающе подступает к незащищëнному горлу и сковывает лëгкие, мешая дышать. И знаешь, через несколько секунд, которые кажутся вечностью, тебе начинает казаться, что вся эта багровая кровь с противным медным запахом и привкусом, с пугающим тошнотворным видом – твоя. И ты не можешь заставить самого себя поверить, что в твоих венах до сих пор лениво течëт эта жизненно необходимая жидкость: она же покрывает всю площадь комнаты! И ты на мгновение веришь, что уже умер, особенно тогда, когда чувствуешь гнилой трупный запах, который словно отравляющий газ, как тяжëлый вязкий хлор, тëмно-зелëными клубами стелющийся у холодной могильной земли, забивается в лëгкие, сжигая их, и появляется лишь одно желание: вдохнуть ценнейший кислород, который уже стоит дороже всего в этом мире, даже счастья и человечности, который заставляет тебя чуть ли не расцарапывать до крови собственную глотку. А потом... Взгляд падает на обезображенный труп, распластанный среди всей этой пустыни, которой безраздельно завладела смерть. Смерть, которую можно ощутить даже в воздухе, которая неискренне обнимает тебя ледяным ужасом, беззвучно и издевательски смеëтся, оставляя вокруг кровавые следы, обозначая тем самым свой путь. И над этим безжизненным телом, которое когда-то было человеком, мутный взгляд слезящихся глаз различает причину всего этого. Его. Того, кого ты называешь психом, я же выбрал ему другое имя: Виктор, победитель жизни и смерти. Хотя, это неважно. Тогда для меня это был лишь палач, тот, кто совершал таинство смерти, кто был выше всего сущего. Владелец кольта с глушителем, модели M1911 Rail Gun, звук которого, словно пение сирен или свет светлячков в темноте спящей рощи, заставил меня почему-то прийти, забыв о том, что это убьëт меня. Или просто человек, а вернее существо, которое вырезало на мëртвом застывшем лице улыбку Глазго. И знаешь, Марко, его вид привёл меня в ещë больший ужас, чем сдавливающий дыхание трупный запах, в гораздо большую панику, чем лужи крови, которые составляли единственную компанию сжавшемуся до аномально малых размеров лиловому метроному где-то в груди, даже больше, чем увиденный мной труп. Ведь у убийцы просто-напросто не было собственного лица. Вернее, оно словно состояло из комбинированных частей чужих лиц, будто он вырезал их у убитых им ранее людей, чтобы составить своë. В жизни не видел ничего более жуткого, чем то, что в итоге вышло, поэтому, хотя меня довольно трудно напугать, я еле сдержал крик, и именно в этот момент наши взгляды встретились. И я впервые увидел его совершенно стеклянные мëртвые глаза, с неподвижными застывшими зрачками. Я хотел бежать, мне позорно хотелось домой, или к тебе, Марко, где ты одиноко спал на ледяном кафеле, счастливо и безмятежно, где не было всех этих луж чëрной крови, не было психов, которые скорее похоже на чудовищ из романов Стивена Кинга и которые напоминают порожденье фантазии, а не реальность, не было трупа, а вместо сковывающего лëгкие запаха повсюду витал тонкий аромат твоего шампуня. Но я уже не мог уйти, зачарованно смотря в омерзительные глаза напротив и до сих пор не веря, что всë это правда. – Роберт судорожно сглотнул и снова прерывисто и нервно перевëл дыхание. – Прости, я что-то разговорился. Потянуло на лирику, понимаешь? – он сделал неопределённый жест, испытывая странное чувство наподобие опьянения. – Дальше всë было гораздо быстрее, словно время снова ожило. Он, покачиваясь, с трудом поднялся на ноги и, улыбнувшись, подсунул мне уже знакомую тебе сделку. Вначале Виктор, сам знаешь, всегда предлагет согласиться или отказаться от прослушивания условий. И я, как это ни странно, выбрал второе, потому что мой мозг опять был трезвым, я наконец мог полноценно рассуждать, анализировать, сопоставлять. Наверное, нет ничего лучше, чем способность мыслить: это может помочь тебе выбраться из любой ситуации, даже той, в которой оказался я. И на самом деле мой ход рассуждений был донельзя прост: я сразу понимал, что договор и всë вытекающее из него – не более, чем фикция, иллюзия права выбора, которого, в сущности, нет. И Виктор изначально собирался меня убить, ведь для этого был целый ворох причин: во-первых, я был неудобным свидетелем, а главное, я считаю, заключалось в том, что я видел его лицо. Это звучит безумно, знаю, я и сам окончательно не могу поверить во весь этот бред, но всë же, несмотря ни на что, мне кажется, это правда. Как и то, что мой отказ спас мне жизнь. Потому что до того, как Виктор начал говорить, что я сделал неверный выбор, я успел сказать ему, что не хочу соглашаться с его условиями, так как собираюсь предложить свои. И, конечно же, подобной наглости он не ожидал, она даже в какой-то степени сбила его с толку, хотя его лицо оставалось всë таким же тупым и ничего не выражающим, а глаза пустыми. Но это, однако, всë равно помогло мне выиграть время, ну, или если переносить на шахматы, то не растерять темп атаки, который даже гораздо важнее нескольких фигур, так что я успел объяснить ему свои планы до того, как Виктор потянулся к окровавленному кольту. – Роберт замолчал, пытаясь в полной мере свыкнуться с той мыслью, что тогда его практически с девяносто девяти процентной вероятностью могли отправить на тот свет, но для мозга это осознание было слишком невероятным, объëмным и неясным, так как, наверное, любая фантазия, насколько бы развита она ни была, не может представить одну единственную вещь: собственную смерть. А Марко, тем временем, всë больше погружался в доносящийся до него где-то на фоне мрачный рассказ, став будто бы полноценным участником событий: настолько они были яркими. Ну, или такими их мог описать только Роберт. – Я решил обрисовать ему свои планы, быть откровенным тогда, когда мне это выгодно, – признался Левандовски, даже не пытаясь дать адекватную оценку своим действиям и желая побыстрее закончить с этой историей, которая словно сводила его с ума, и чем дальше заходила, тем становилась всë более и более нереальной, неправдоподобной, всë больше напоминала полуабсурдный бред, очередной наркоманский трип. Однако хоть и Роберт мог сомневаться в еë искренности, то несмотря ни на что, перед ним сурово маячил неоспоримый факт: всë это действительно было, хоть и со временем в подобное верилось всë меньше. – Поэтому я просто описал ему перспективу: «Убьëшь ты меня или нет», – открыто, в лоб начал я, изображая крайнее прямодушие, вызванное или обострëнным чувством справедливости, или собственным профессиональным негодованием, но однозначно наигранным, которое, однако, звучало довольно честно и просто. – «Всë равно, устранение неудобного свидетеля тебе никоим образом не поможет. И хочешь, я расскажу тебе, что будет дальше? Потому что последующее развитие событий довольно предсказуемое и примитивное, его с лëгкостью можно предугадать: копы найдут тебя через несколько дней, и либо ты скажешь «привет» каталажке, либо тебя застрелят, списав подобный казус или на неисправное оружие, или на оборону при задержании, что в полиции ныне принято делать», – конечно, я врал, потому что одна экспертиза будет делаться несколько недель, а может и даже месяцев, если очередь в лаборатории довольно велика, да и тюрьма в современных реалиях не так уж и страшна, особенно для психов: одиночная камера, удобная койка с матрасом, прогулки по утрам, библиотека, цветной телевизор и сигареты. Что ещë нужно для комфорта? Вы ответите неполный срок и возможность УДО при положительном заключении психиатров, и знаете, это тоже включено! Что ж, стоит только сказать «спасибо» гуманному законодательству, которое вынудило преступников не бояться его. Но об этом я умолчал. – «Да и само расследование будет банальным, как и его итог: через несколько часов в номер вернëтся Оливье, и либо поднимет шум собственным криком, когда увидит два трупа, которые уже даже не напоминают людей, либо позовет Лэмпса, и тот, или с помощью управляющего, или самостоятельно, вызовет полицию, которая, услышав о двойном убийстве с особой жестокостью, приедет практически мгновенно и положит конец сказочке. Копы оцепят здание и близлежайший лес, начнëтся контроль за передвижением автотранспорта, и сбежать станет просто-напросто не-воз-мож-но. А потом останется немногое: лишь снять отпечатки пальцев, сравнить их с теми, которые принадлежат находящимся внутри, а потом перерыть весь отель, чтобы найти тебя и посадить за решëтку. Тебе же не понравится такое развитие событий?», – поинтересовался я, но Виктор молчал, словно мои слова не были для него новостью. «Конечно, у тебя ещë остаëтся один простой вариант: инсценировка того, что убийство совершил я, после чего самоустранился, но это довольно глупо: на ней попадаются даже профессионалы, что говорить про тебя, если даже этот глупый ничтожный кольт не твой. – я бросил делано презрительный взгляд на смертоносную железку с коротким стволом, к которому был хитроумно и одновременно как-то странно привинчен четырëхдюймовый глушитель. И кто бы мог подумать, что это машина для убийств? Однако я был практически стопроцентно уверен, что пистолет не принадлежал Виктору: кольт – это гордость всех американских армейских пистолетов, и раздобыть его здесь, в Германии, действительно затруднительно, по сравнению с тем же браунингом или маузером – те хоть и довольно старомодны, но ничем не уступают кольту, а купить их в Мюнхене – раз плюнуть. Так зачем нужно выискивать американское оружие, которое можно, разве что, притащить из самих Штатов из армии или из их нелегальных магазинов? Нет, просто Виктор забрал пистолет у какого-то очередного трупа, вот и всë, предположительно – у не слишком добросовестного американца-мигранта, возможно, даже дилера, кто знает? А такие в нашем университете есть с очень высокой вероятностью. И тебе не приходит на ум список исчезнувших? Вдруг их смерть дело рук этого психа? Я точно не знал, но мою уверенность смог подкрепить Виктор, который коротко ответил: «Да, ты прав, Роберт». И всë же, от этих слов мне стало по-настоящему страшно: откуда ему было известно моë имя? Сколько он наблюдал за обитателями отеля? Мне не хватило времени обдумать все вопросы: Виктор лаконично сказал, что прекрасно понимает, что я хочу предложить ему свою помощь.