Путь до весны

Осада длилась уже несколько дней, не меньше седмицы. Все послания, что отправлялись в замок Хенвальд, граф Ульрих оставлял без внимания: не выходил сам, не посылал кого-то вместо себя, не писал ответов… Он будто исчез, испарился, и Кристина не исключала этого, ведь после поражения в битве на Зелёном тракте он действительно мог сбежать в Кэберит или Амфиклию, да даже в Шингстен, оставив замок кучке растерянных, испуганных солдат. На приступ войска Кристины пока не шли, и причин для этого было несколько. Во-первых, она всё ещё надеялась решить проблему настолько мирно, насколько это возможно после минувшего боя. Один бой — это ещё не война, и можно снова попытаться всё уладить с помощью переговоров, а не убийств. Во-вторых, она ждала подкрепления из Айсбурга — должны были подвезти осадные башни, требушеты и лестницы с крюками, чтобы легче было взбираться на стены. Кристина ждала — и верила, что это всё не пригодится, но хоть немного припугнёт Хенвальда. Также ей было интересно возможное участие Варденов в этой внезапной смуте, а точнее — то, какую сторону они выберут. Луиза, помнится, уверяла, что её отец остаётся верен своим сюзеренам и ни за что не пойдёт на предательство, но кто знает, что на самом деле было в голове у графа Роберта. Возможно, он уже собрал армию и готов подойти к Хенвальду… чтобы либо помочь осаждающим, либо ударить по их кольцу и вызволить Хенвальда, тем самым присоединившись к мятежу. Вардены сильны и богаты, у них много людей, денег и продовольствия, они явно всем довольны и, скорее всего, не станут предавать Штейнбергов… С другой стороны, вряд ли они так уж горят желанием делиться всем своим добром с пострадавшими от неурожая и холода областями, особенно с Нолдом. То, что Вардены, в отличие от Хенвальдов, открыто не выражали своё несогласие с приказом Кристины, не значит, что они сильно ему обрадовались. В общем, всё было очень сложно и противоречиво, отчего Кристина не находила покоя и не спала ночами. Но бессонница терзала её и по иным причинам. Воспоминания и ужасающие сны о битве на Зелёном тракте преследовали её каждую ночь, и если днём она забывалась, отвлекалась заботами, разговорами, письмами, тренировками, то ночью… ночью спасения не было. Может, если бы Кристина оказалась дома, если бы она спала в супружеской постели в объятиях мужа, ей было бы намного легче. Генрих прекрасно умел утешать, легко находил нужные слова, а порой обходился и без слов, и лишь с ним Кристина чувствовала себя спокойнее и увереннее. А здесь, без супруга, без близких она чувствовала себя чужой и одинокой. Пожалуй, капитан Больдт был единственным, кого она могла назвать своим другом, а остальные воины оставались лишь подчинёнными, вассалами, верными слугами, внимающими каждому её слову, но, конечно, поговорить по душам с ними было невозможно. Кристина очень ждала, когда этот поход поскорее закончится и она сможет вернуться домой, к семье и друзьям, в обычную, мирную, спокойную жизнь. И вот спустя примерно седмицу после битвы и начала осады из Хенвальда выехал небольшой отряд воинов с капитаном гвардии во главе. Кристина не ожидала этого визита, поэтому вместо себя отправила к ним сира Хайсена: его ранили в битве, едва не отрубив ему руку по локоть, но он уже отправился от раны и, как обычно, не терял своего уверенного и позитивного настроения — Если и мою голову вам пришлют в мешке, то уж не обессудьте, — смеялся он. Впрочем, Кристина знала, что смех этот его был чем-то вроде защитного механизма: дома сира Хайсена ждали, как он выражался, его дамы — жена, сестра и маленькая дочь. И бросать их на произвол судьбы он точно не собирался. Да и Хельмуту тоже не захотелось бы так глупо терять своего верного вассала. Через несколько минут Хайсен вернулся и сообщил, что граф Ульрих всё-таки решился на переговоры. Кристина забеспокоилась, заволновалась; все слова, что она хотела сказать Хенвальду, тут же вылетели из головы. Она уже и не надеялась на переговоры и почти свыклась с мыслью о том, что ей не придётся никого убеждать и уговаривать — видимо, оружию придётся говорить вместо неё. А тут… как-то слишком легко и внезапно он согласился, и это несколько тревожило. Сир Хайсен передал, что граф Ульрих прибудет с десятком гвардейцев, включая капитана, однако его солдаты, в частности, лучники будут находиться в полной боевой готовности на крепостных стенах. Кристина могла понять такую предусмотрительность: у неё за спиной тоже была целая армия, готовая к бою. Одно неверное движение, одно лишнее слово — и начнётся битва, которая, возможно, решит судьбу всего этого предприятия. С графом Хенвальдом они встретились ровно между лагерем осаждающих и рвом вокруг замка — небольшого по площади, но высокого, из мощного желтовато-серого камня, с круглыми башнями и крупными зубьями бойниц. К западу и северу от замка расстилался лес со множеством речушек, озёр и болот, а южнее находились деревеньки, мельницы и сторожевые башни, рощицы и поля, с которых прошлой осенью собрали на удивление много урожая. И всё это принадлежало Хенвальду и его вассалам. Впрочем, у Вардена владений было побольше, а о Штейнбергах и говорить нечего. Рвение графа Ульриха оберегать всё это богатство было понятным, и Кристина хотела убедить его в том, что никакая «северная шлюха», чужачка и захватчица эти владения отбирать не хочет. Главное, чтобы он выслушал её и понял… и извинился. Тогда ему обеспечена пощада и сохранение всех его прав, владений и привилегий. Если же нет — пусть пеняет на себя. На высоком сером коне, в доспехах, под флагом с гербами Штейнбергов и Коллинзов Кристина выехала из лагеря в сопровождении десятка своих людей. Она велела сотникам быть настороже и готовить войска на случай, если что-то пойдёт не так. И поняла — не зря: подъехав ближе к замку, она обнаружила, что Хенвальд сдержал своё обещание. На крепостных стенах стояло множество воинов в кольчугах, со снаряженными луками и охапками стрел в колчанах. Издалека, к тому же снизу, они казались совсем крошечными, однако их вид всё равно побудил Кристину чуть натянуть поводья, заставив коня замедлить шаг. Хенвальд уже ждал её — тоже на лошади, тоже в окружении людей и тоже при стяге с его гербом — три зелёных холма на бежевом поле. В отличие от Кристины, он доспехов не надел, на нём был длинный серый камзол, тёмно-зелёный плащ с золотой застёжкой, на голове — скрывающий волосы чёрный берет. Ей уже доводилось видеть графа Ульриха — он участвовал в прошлой войне, помогая отвоёвывать Нолд у Шингстена, часто появлялся на военных советах и в итоге оказался среди гостей на свадьбе Кристины и Генриха. С тех пор он мало изменился, разве что постарел на пару лет — теперь ему наверняка было около сорока. А так — всё то же суровое лицо с небольшими морщинами в уголках глаз и между бровей, всё же же тёмно-зелёные, напоминающие болотную топь глаза, всё тот же русый с лёгкой сединой чуб, выглядывающий из-под берета. Руки Хенвальда, затянутые в чёрные кожаные перчатки, крепко сжимали поводья, выдавая волнение. При виде Кристины ему следовало бы сойти с коня и поклониться… ну или хотя бы просто кивнуть в знак приветствия, но он не сделал этого. Лишь вперил в неё внимательный взгляд, в котором читались одновременно интерес и презрение. Тогда Кристина кивнула ему первой, хотя это было, конечно, не по правилам. Граф Ульрих не отреагировал никак. — Ну и зачем ты вытащила меня из замка в такой холод? — вместо приветствия хмыкнул он. Она вздрогнула от этой неожиданной грубости, но постаралась сохранить непроницаемое, уверенное выражение лица. — Ваше сиятельство, я хочу услышать ваши претензии непосредственно ко мне и попробовать как-то решить все возникшие проблемы, — сказала Кристина громко и чётко, но голос всё равно едва слышно дрожал. — Если вас не устроил мой план по сбору налогов в этом году, вы могли бы… — Да-да, я мог бы приехать лично к тебе, броситься в ножки и попросить милости, — закатил глаза Хенвальд и рассмеялся. — Но разве я мог бы быть уверен в таком случае, что ты бы не обобрала меня до нитки и не выкинула за порог с голым задом? — Почему вы решили, что я бы так поступила с вами? — по-прежнему не обращая внимания на его грубость, поинтересовалась Кристина. Ей было обидно, конечно, но она не подавала виду. Хенвальд помолчал несколько мгновений, оглядывая её с ног до головы, будто видел впервые в жизни. Конечно, это не так: они часто пересекались во время прошлой войны — в Асйбурге или в военном лагере, иногда даже перекидывались парой слов… И всегда граф Ульрих был весьма вежлив и сдержан, называл её на «вы», да и Кристина никак не проявляла какого-либо пренебрежения, в котором он обвинял её сейчас. С чего ей было его проявлять? Хенвальд тогда помогал ей освобождать её родную землю, и она была искренне благодарна ему за это. Граф Ульрих вздохнул и заговорил: — Потому что ты — неблагодарная стерва, пекущаяся только о себе и своём драгоценном замке. На остальных тебе плевать, даже после того, как мы всем Бьёльном собрали армию и отвоевали для тебя пресловутый замок. Чем ты отблагодарила лично меня? Твой муженёк хотя бы выплатил мне достаточно денег за участие в том, что в мою вассальную клятву не входило. А теперь что? Теперь я должен подчиняться не только ему, но и тебе, и я был согласен подчиняться, а ты так меня за это наградила? Кристина опешила, несмотря на то, что именно этих слов она и ожидала. Он напрасно обвинял её в неблагодарности: она тоже презирала неблагодарных людей, но сама таковой не являлась определённо. Конечно, Хенвальд не был обязан помогать отвоёвывать Нолд у шингстенцев, но ведь он уже получил свою награду, что ему ещё нужно? Тоже сокращение налогов, хотя у него достаточно ресурсов и денег, чтобы выплатить их в полном объёме? Или что-то ещё? — Я просто хотела поступить по справедливости, — отозвалась Кристина, невольно выпустив поводья, — но если вы считали этот мой поступок несправедливым, то могли бы обратиться к королю. Он бы рассудил нас. — Теперь уже поздно, — заявил Хенвальд, поправляя свой берет. — Каковы же ваши условия, ваше сиятельство? — встрепенулась она, гордо вскинув голову. — Нет никаких условий, — вдруг понизил тон граф Ульрих. — Если я скажу, что хочу, чтобы ты убралась в свой Нолд поскорее и больше здесь не появлялась, вряд ли меня кто-то послушает. Выплачивать налоги в пользу Нолда я всё равно не буду. Иди к чёрту. С этими словами он пришпорил коня, разворачиваясь; окружающие его гвардейцы в блестящих латах и серых с зелёным сюрко расступились, пропуская его, и поскакали в замок вслед за ним. — Я не уйду, пока вы не сдадитесь, ваше сиятельство, и не принесёте извинения! — крикнула Кристина ему вслед, но он даже не обернулся. Хенвальд ясно дал понять, что ненавидит её, но разве это может быть весомым поводом для восстания? Она не поняла, каких именно результатов ему хотелось добиться, а он не желал об этом говорить. Не мог же он требовать развода Кристины и Генриха, отсоединения Нолда от Бьёльна и возвращения Кристины в родной аллод? Или мог? Она уже давно поняла, что дело было не только в налогах, что Хенвальд вряд ли успокоится, даже если она уступит и позволит ему не платить полную сумму… Но что же тогда ему надо, в конце концов? Когда за ним закрылись ворота замка и поднялся мост через ров, когда со стен пропали лучники, она вздохнула и позвала: — Капитан! Нужно отправить вести в Айсбург. Кажется, нам потребуется большое подкрепление, в том числе хорошо вооружённые рыцари и осадные орудия. Также, думаю, стоит напомнить графу Вардену о том, что ему пора сделать выбор, на чьей он стороне — нашей или мятежников. А ещё нужно было извиниться перед Рихардом за то, что она, скорее всего, не успеет приехать к его именинам. *** Кристины не было дома почти две седмицы. Уже настала весна, баронесса София встретила свои девятнадцатые именины, следом за ними приближалось восемнадцатилетие Рихарда. А там недалеко и до весеннего равноденствия и Дня Прощения… Жизнь текла своим чередом, несмотря на войны и мятежи, в том числе и здесь, в Айсбурге, до которого пожар восстания пока не добрался. И хотелось верить, что уже не доберётся никогда. Впрочем, это зависело целиком и полностью от Кристины, её удачливости, умений и сил. Она часто присылала письма, буквально каждые два дня в Айсбург приезжал гонец, и порой Генрих с трудом читал то, что писала ему жена. У неё и так был не слишком разборчивый почерк, но, видимо, от волнения и пережитого в битве ужаса, а также из-за спешки и полевых условий она стала выводить буквы куда менее старательно. Генрих читал — и представлял, как она пытается расположить кусочек пергамента в тёмном шатре, как дрожит её рука, как подряд ломаются несколько перьев, потому что она слишком сильно жмёт на них… Как слёзы застилают её глаза, но она сдерживает их, терпит до последнего, не позволяя им упасть на пергамент и размазать свежие чернила. Генрих догадывался, как Кристине сейчас нелегко, но всё же безоговорочно доверял ей, будучи полностью уверенным в успехе её дела. Самое новое письмо уставший гонец на взмыленной лошади принёс сегодня после обеда. Кристина рассказывала о неудачных переговорах с Хенвальдом, который вместо того, чтобы спокойно выдвинуть свои требования и обосновать претензии, попросту оскорбил её и заперся в замке, готовясь, по-видимому, к штурму. Кристина просила как-то поторопить Варденов с принятием решения насчёт того, чью сторону они намерены принять, а также прислать подкрепление и осадные орудия для возможного штурма. Генрих вздохнул. Ему снова пришлось собрать небольшой совет, позвать в том числе и леди Луизу, которая могла бы как-то повлиять на своего отца, уговорить его выступить на стороне законного сюзерена или хотя бы не присоединяться к мятежу. Но её тоже, в свою очередь, придётся уговаривать. Хотя был у него на уме ещё один способ, пожалуй, даже более действенный, чем уговоры. Сегодня большой зал Айсбурга выглядел пустынно, заброшенно; длинный стол, приставленный вплотную к помосту, не был заполнен даже наполовину: по правую руку от Генриха сидели Хельмут с женой и Рихард, по левую — Вольфганг и Луиза. Поэтому сам лорд Штейнберг решил не садиться на трон и просто занял высокий скромный стул во главе стола. Кресло Кристины почему-то не убрали с помоста, и оно тоже печально и одиноко стояло возле трона. Иногда в зал забегали слуги с бокалами вина, но мало кто из собравшихся хоть раз прикоснулся к напитку. — Леди Луиза, что говорит ваш отец? — как бы невзначай поинтересовался Генрих, когда текущую ситуацию подробно разобрали по полочкам и обсудили как следует. — Он не склонен присоединяться к мятежу, ваша милость, — опустила глаза Луиза, сжав пальцами ткань своего нового голубого платья — она ходила к швее за обновками едва ли не каждый день. — Да и вряд ли он бы встал на сторону мятежника, ведь вы сейчас находитесь здесь, среди тех, кому он мог бы противостоять вместе с Хенвальдом, миледи, — усмехнулся Хельмут, явно догадавшийся о том, как именно можно надавить на дочь графа Роберта и его самого. Иногда он был достаточно проницателен, чтобы понять Генриха даже без слов. — Дело не в этом, ваша светлость, — спокойно отозвалась Луиза. — Мой отец — верный человек и преданный вассал, он ни за что бы не встал на сторону какого-то бунтовщика, — она скривилась, — из-за пары сотен золотых. Вардены всегда жили в достатке, ему ничего не стоит выплатить налог в полном размере. Из-за этого мы по миру не пойдём. Что-то сегодня она особенно надменна и кичлива, даже Хельмут по сравнению с ней казался тихим и скромным человеком… Впрочем, он за последние месяцы действительно изменился, в том числе и благодаря браку с баронессой Софией, но всё же основных черт своего характера не растерял. Вот и сейчас он, кажется, собирался вступить в словесную дуэль с леди Луизой и в конце концов дать ей понять, какая роль ей предназначена во всей этой игре. Генрих чуть сжал подлокотники стула, подаваясь вперёд. — Миледи, но ведь вы должны понимать… — начал он, опередив Хельмута. — Предположим, что ваш отец поддержал бы мятежников. Понимал бы он при этом, что рискует вашей жизнью? В зале повисла тишина. Вольфганг, что доселе сидел безучастно и молча рассматривал свои ботинки, вдруг поднял голову и округлил глаза. Рихард усмехнулся, София продолжала сохранять спокойное выражение лица, изучая кольца с аметистами на своих пальцах, а Хельмут, кажется, готов был вот-вот рассмеяться от того, насколько ошарашенной оказалась Луиза. — Вы хотите сказать… — процедила она, попытавшись подняться со своего стула, но уселась, когда Вольфганг накрыл её руку своей. — Вы хотите сказать, что, выбери мой отец сторону предателя Хенвальда, вы бы… убили меня? — Нет, миледи, я думаю, его милость имел в виду обратное, — заговорила вдруг София мягким голосом. Кажется она и правда проявила сочувствие к Луизе, но та даже не взглянула на неё. — Ведь ваш отец очень любит вас и дорожит вами, верно? — В таком случае вы бы были хорошей гарантией того, что он не встал бы на сторону предателя, — кивнул Хельмут. Голос его вдруг стал непривычно холодным и жёстким. — Какая разница? — взвизгнула Луиза, всё-таки вскочив и опершись руками о стол. — Если бы моего отца идея Кр… её милости леди Кристины, — голос наполнился ядом, — возмутила настолько же, насколько и Хенвальда… Если бы они объединили свои армии и двинулись на Айсбург… — Он бы этого не сделал, зная, что вы здесь, — кивнул Хельмут. — И теперь не сделает, ведь так? Луиза молча сверлила его ненавидящим взглядом несколько минут. Затем она внимательно осмотрела каждого, кто присутствовал за столом совета, будто выбирая себе жертву. Правда, из всех ей по зубам была, пожалуй, только София, но она всё ещё продолжала смотреть на Луизу безо всякой злобы, насмешки или холодности. К тому же Хельмут наверняка бы смог защитить жену от нападок. — Вы не посмеете шантажировать моего отца, — вскипела наконец Луиза, не обращаясь при этом к кому-то конкретному. Вольфганг снова попытался её успокоить, но она злобно отмахнулась от него. — И не посмеете считать, что он в сговоре с предателем! Велите ему послать свои отряды к Хенвальду, и он их пошлёт, причём не на помощь предателю, а в качестве поддержки вашей драгоценной… леди Кристине, — прошипела она и тяжело упала в своё кресло, пытаясь отдышаться. — Так мы и поступим, — сказал Генрих спокойно, будто сейчас не было никаких взрывов гнева, насмешек и откровенных намёков, как Луиза верно подметила, на шантаж. — Возможно, леди Кристине придётся брать замок штурмом, и дополнительные войска, оружие, а также осадные орудия и провиант ей не помешают. А письмо, написанное вашей рукой, миледи, — он кивнул Луизе, попытавшись состроить доброжелательный взгляд, — наверняка только сильнее убедит графа Вардена в том, что он должен нам помочь. — Я напишу, — буркнула Луиза. — Да и особо уговаривать отца вам не придётся: ещё до начала похода он по вашему приказу собрал войска, которые ждут сигнала к наступлению на Хенвальд. Уже через час из Айсбурга выехали два гонца. Одного отправили на северо-запад, к владениям Варденов. Луиза и правда написала письмо сама, но не так, как обычно замужняя женщина может писать семье своего отца, а официально, от имени всего дома Штейнбергов. Второй же гонец был отправлен к лагерю Кристины, и письмо, которое он вёз, было сугубо личным. Генрих написал его быстро, но потом долго перечитывал, выискивая плохо подобранные слова и неудачные обороты. Кристина была очень чувствительным человеком, правда, всегда пыталась это скрывать, а сейчас она особенно нуждалась в поддержке и хотя бы словесной помощи. Поэтому плохо сформулированные попытки утешить могли даже обидеть её, но она, опять же, вряд ли бы показала это открыто. Генрих прекрасно знал свою жену, легко замечал, когда она была чем-то обижена, и уж тем более не хотел быть причиной этих обид. Он попросил её не беспокоиться за успех похода, потому что сделал всё от него зависящее, чтобы помочь ей победить. Попросил беречь себя и проявить осторожность в грядущем штурме (если он, конечно, состоится). Также посоветовал быть внимательнее с графом Варденом и не проявлять к нему особого доверия, но и не показывать этого открыто. Впрочем, Кристина наверняка бы сама об этом догадалась. Она никогда не была глупым человеком, а прошлая война заставила её набраться ума и опыта, сделав неплохой правительницей и отличной воительницей. И Генрих верил в неё — и в ум, и в силу. Но всё же он не мог не переживать, не мог не бояться за жизнь Кристины. Отпускал он её с чётким осознанием, что она легко может погибнуть, равно как и любой человек, отправляющийся на войну. На душе было неспокойно и порою страшно даже сейчас, когда Кристина успешно выиграла один бой и готовилась к другому. Удача — вещь непостоянная, переменчивая, и если жене повезло в одном бою, это не значит, что она выиграет второй — а за ним и всю войну. И ладно, если ей придётся просто отступать, потерпев поражение в одной из возможных битв. В этом деле всегда можно взять реванш, пополнить поредевшие ряды солдат, наковать нового оружия и возобновить поход. Но если Кристина… не дай бог… погибнет… Никогда раньше Генрих не боялся этого слова и не избегал его в своих мыслях. Он прошёл множество битв, видел тысячи смертей и не раз рисковал быть убитым. И лишь сейчас, когда в опасности оказалась его жена, он понял, сколько оцепенения, отторжения и откровенного страха вызывает в нём это слово. Если она не выживет… Он предвидел, что это будет просто адская боль. И всё же Генрих мог позволить себе верить в то, что она обязательно вернётся. После отправки письма он решил зайти в детскую, к сыну. После отъезда Кристины маленький Джеймс, названный в честь своего деда, отца Кристины, оставался на попечении нянек и кормилицы, женщины по имени Авелина. Иногда Луиза изъявляла желание посидеть с мальчиком, но Генрих ей не позволял. Нет, он вовсе не считал эту женщину способной причинить ребёнку какой-либо вред, но всё же… Доверия к ней не было, особенно учитывая её неприкрытую зависть и озлобленность по отношению к Кристине. Если Авелины не было в замке, за Джеймсом обычно смотрели служанки, но сейчас Генрих отчего-то не обнаружил в детской ни одну из них. Зато на небольшой низкой скамейке возле колыбели сидела баронесса София — они с Хельмутом раньше всех ушли из зала, и пока все суетились, составляя и отправляя письма, девушка спокойно прошла в детскую, видимо, отослала прочь нянек и осталась с малышом наедине. Но насчёт Софии, в отличие от Луизы, Генрих совершенно не беспокоился. У Штольцев своих детей пока не было, хотя с их свадьбы прошёл целый год. Хельмут если и переживал из-за этого, то виду не подавал, а вот его жена безумно тосковала — это было заметно издалека. Кристина уже рассказывала Генриху, что её подруга, оказавшись в Айсбурге, стала часто заходить в детскую, чтобы хотя бы просто взглянуть на маленького Джеймса, и вот сейчас, видимо, произошло то же самое. Но Генрих был не против. София не заметила, что он заглянул в комнату, она вся была поглощена безмолвным общением с младенцем. Джеймс не спал — округлил свои разномастные глазки и с интересом принялся изучать ту, что взяла его на руки. София негромко рассмеялась и поднесла к нему свой палец, за который малыш немедленно ухватился, будто боялся, что его не удержат и он упадёт. Генрих улыбнулся и прошёл в комнату, прикрыв дверь. Лишь тогда София заметила его. Она немедленно встала, но растерялась и так и не решила, что ей нужно сделать и в каком порядке — положить малыша в колыбель, поздороваться, присесть в реверансе… Генрих даже испугался, что она могла уронить Джеймса, но нет — девушка крепко прижала его к себе, словно желая защитить от неизвестной опасности. — Это всего лишь я, — усмехнулся Генрих, подходя к ней. — Простите, милорд. — София опустила глаза, всё ещё не зная, что ей делать с ребёнком. Тот забеспокоился, начал едва слышно хныкать и всхлипывать, и девушка погладила его по головке. — Я не должна была… — Да нет, почему же? Вы вполне имеете право здесь находиться. София сдержанно и коротко улыбнулась и уложила Джеймса в его колыбель, накрыв сверху шерстяным белым одеяльцем с кружевом. Малыш успокоился, плакать передумал и, видимо, собрался спать — что ему ещё оставалось делать, в конце концов? София наклонилась над ним, чуть качнула колыбельку и улыбнулась шире, менее натянуто. Но в глазах её читалась тоска, глубокая и сравнимая лишь с тоской потери. Словно у неё когда-то всё же был ребёнок, но она потеряла его и теперь оплакивала. Хотя, возможно, так оно и было, но Хельмут не рассказывал, что у его жены случались выкидыши, и поэтому Генрих был уверен, что им пока ещё вообще ни разу не удалось зачать. Но, возможно, он ошибался, а друг просто не хотел делиться такими неприятными вещами. — Если вы в этом нуждаетесь, конечно, — добавил Генрих, тоже заглядывая в колыбель. София резко подняла голову, и он ожидал, что она посмотрит на него с осуждением и укором, но ничего подобного в её взгляде не было — лишь всё та же тёмная тоска, и Генрих даже поёжился от этой тоски, будто она протянула свои чёрные липкие щупальца из души Софии в его душу и сжала её до боли. — Я нуждаюсь, — кивнула девушка, продолжая смотреть ему в глаза. — Но ещё сильнее… — Она сглотнула, ощутив дрожь в голосе. — Ещё сильнее я нуждаюсь в своём ребёнке, которого у меня уже, видимо, никогда не будет. Генрих ничего не ответил, едва ли не впервые в жизни не зная, что сказать. Все слова утешения и София, и Хельмут уже слышали тысячи раз — и от него самого, и от Кристины, и от других людей. Говорить о том, что всё ещё впереди, что пока они оба молоды и полны сил, у них есть все шансы зачать ребёнка, тоже бесполезно, к тому же это противоречило словам многочисленных лекарей и данным из книг о том, что после года безрезультатных попыток можно смело выносить вердикт о бесплодии… Может, Кристине и удалось бы её утешить сейчас — между девушками давно установились самые тёплые дружеские отношения, и они, помимо всего прочего, были родственницами, хоть и дальними. А в искренность слов Генриха София и вовсе могла не поверить. — Мне кажется, вы не совсем правы, — осторожно начал он, постаравшись сделать свою улыбку наиболее ласковой и дружелюбной. — Да, я знаю, — огрызнулась София и резко откинула с груди на спину две рыжие густые косы, перевитые фиолетовыми лентами. — Мне уже не раз говорили об этом. Задремавший было Джеймс, пробуждённый её громким голосом, тут же распахнул глаза и начал неистово вопить — его явно возмутило то, что ему не дали толком заснуть. Генрих по уже выработавшейся привычке схватился за край колыбельки и принялся её покачивать, но ребёнок не успокаивался. — Может, он голоден… — в недоумении протянул Генрих, не прекращая покачивать колыбель. — Он только что поел, — заметила София. — Авелина ушла за пару минут до того, как вы сюда зашли. — Она посмотрела сначала на малыша, а потом, почему-то умоляющим взглядом, на Генриха и тихо попросила: — Позвольте? Он кивнул, и София осторожно достала кричащего Джеймса из кроватки и прижала к себе, давая ему ощутить своё тепло и заботу. Плач стал тише, глуше, а потом и вовсе затих — малыш снова уснул. Но София всё не решалась опускать его обратно в постель. Она чуть отстранила его от себя и со слабой улыбкой взглянула на его безмятежное личико. Подумалось, что с такой любовью на Джеймса даже сама Кристина не смотрела, хотя казалось бы, кто может любить дитя сильнее, чем мать? Но во взгляде Софии читалась такая небывалая нежность, что у Генриха защипало в глазах. — Вам, наверное, с ним нелегко? — светским тоном поинтересовалась девушка. — Особенно сейчас, когда леди Кристины здесь нет. — Признаюсь — да, — пожал плечами он. — Несмотря на то, что у меня два младших брата… Собственный ребёнок — это совсем другое. София, у которой тоже был младший брат, молча кивнула. Она ещё немного покачала Джеймса на руках, а потом уложила обратно в кроватку — малыш спокойно и крепко спал, убаюканный её заботой. — Хотя до встречи с Кристиной я своих детей заводить не собирался, причём как раз из-за братьев, — сказал вдруг Генрих. — И если с Вольфгангом мама всегда справлялась сама, даже кормила его сама… а вот о Рихарде заботиться пришлось уже мне. Было… сложно, — он усмехнулся, и София понимающе кивнула. — Мне было немногим больше вашего — двадцать с лишним. Тогда я и подумал, что своих детей не хочу, да и зачем? Наследником можно было назначить Вольфганга, за ним — Рихарда и ничем себя не обременять. Действительно, на момент свадьбы Генриху было уже тридцать семь лет, и на тот момент мало кто верил, что он уже когда-нибудь женится и произведёт на свет наследников. Так что помолвка и дальнейший брак с Кристиной стали неожиданностью не для неё одной. — А Хельмут? — вдруг встрепенулась София и резко взглянула на Генриха, будто при этом испугалась его. — Он не говорил вам… ну… ничего такого? — Кажется, нет, — покачал головой Генрих. Он чуть солгал, потому что Хельмут, особенно в молодые годы, тоже частенько заявлял, что жениться и заводить детей не хочет. А причина была донельзя проста: десять лет назад другу пришлось расторгнуть помолвку из-за измен невесты. Это сильно уязвило Хельмутово самолюбие — безграничное, прославленное на всю страну, но от этого ужасно чувствительное. Он ругался, злился и страдал, а потом в сердцах заявил, что жениться и заводить детей в жизни не станет. Что, впрочем, не мешало ему спать с лагерными девками на войне и с крестьянками — в мирное время, а ещё заделать парочку бастардов. Наверняка в день свадьбы с баронессой Софией Хельмут забыл о своём старом обещании — и слава Богу. А соврал Генрих, чтобы не смущать девушку и не вызывать в ней суеверного страха, будто это Хельмут проклял свой род и лишил себя и свою жену возможности иметь законных, здоровых, живых детей. — Но в чём же тогда я не права? — С каждой фразой голос Софии твердел, тон становился холоднее, но во взгляде между тем виднелось всё больше и больше боли, обречённости, отчаяния… И это не могло не находить отклика в душе Генриха. — Я имел в виду несколько иное, — тихо сказал он. — Я думаю, ваша неправота заключается не в ваших словах, что у вас может и не быть детей вовсе. Простите, что я это сказал, — добавил он. — Но здесь, возможно, вы и правы. Я думаю, вы сами немало читали и слышали насчёт… насчёт женского бесплодия. Если смотреть с объективной точки зрения, то здесь вас не за что упрекать. — Что правда, то правда, — горько усмехнулась София, одёргивая рукава своего лилового платья. — Но вы не правы в том, что вы оставляете надежду, — тише продолжил Генрих. — А надежда иногда бывает сильнее объективной реальности. В знак поддержки он несмело положил ладонь на её плечо — отчего-то касаться её было несколько боязно, будто девушка была сделана из хрупкого стекла и хрусталя, и одно-единственное прикосновение могло её уничтожить. — Вы думаете? — хмыкнула София, с некоторым недоумением взглянув на его руку. — Мы живём в мире, где существует магия, — улыбнулся он. — Моя жена, а по совместительству ваша лучшая подруга — ведьма, если вы забыли. Хотя она уже давно не пользовалась своими способностями, по крайней мере, на моих глазах… — Кристина и правда уже почти год не прибегала к магии даже в быту, и огонь высекала кресалом, а не вызывала взглядом, и защитные амулеты с рунами на тонких деревянных дощечках не чертила… Она где-то вычитала, что использование магии беременной женщиной может навредить ребёнку, а потом это вошло в привычку, хотя она уже пару раз замечала, что надо бы вернуться к практике — иначе, говорят, можно сойти с ума… — Но вокруг нас и так немало людей, которые могут изменять эту объективную реальность. — Так то — маги, волшебники, — возразила София. — Они родились такими, а без врождённого дара магии обучиться нельзя. И что я могу? Что Хельмут может? Генрих чуть сильнее сжал её плечо и улыбнулся ей — тепло, ласково, будто она была его дочерью или младшей сестрой. — Вы можете поверить в то, что самое сильное волшебство на этом свете — это и есть надежда, — сказал он.