Виноваты

      Первый день, проведённый в инвалидном кресле, казалось, стал концом его короткой жизни. Образно, конечно. До этого момента его жизнь была беззаботной и активной. Он всегда был живым и позитивным ребёнком, всегда во всём видел светлую сторону, даже когда жизнь давала отворот поворот. И другие, словно к солнышку, тянулись к мальчику, который всегда стремился помочь близким. Слегка желтоватые глаза были напряжены, но, наверное, именно поэтому они так очаровывали окружающих, а широкая улыбка заставляла родных умиляться от восхищения. Даже в таком юном возрасте мальчик понимал, что его главное предназначение, — делать людей счастливыми. Главным приоритетом были те, кто был к нему добр. И дело не в совести, нет. Скорее доброта была естественной и шла откуда-то изнутри. Двоюродные братья и сёстры, друзья, тёти и дяди не были исключением. Он заботился о том, чтобы вся его семья всегда была в безопасности и счастлива, потому что ничто не значило для него больше.       И семья дарила ему заботу в ответ. Он помнил, как иногда просыпался посреди ночи в поту, и кричал о преследовавших его чудовищах. Иногда он и вовсе не помнил, что так сильно его пугало… Но чувство страха всегда было рядом, словно липкая паутина, спутавшая всё тело. Мальчик рыдал. Но уже через мгновение появлялись его родители, крепко обнимали и гладили по коротким волосам. Пока мама что-то тихо и успокаивающе шептала на ухо, Таврос успокаивался, дыхание становилось ровным — и вот ночные кошмары канули в небытие, а монстры из сна казались не более чем глупой фантазией. К несчастью, бывали и моменты, когда страхи брали верх и справляться с чудовищами было просто невозможно. Но нашлось решение проблемы — однажды мама вернулась с плюшевой игрушкой в форме маленького бычка с крыльями, который был таким же белым, как первый снег, и мягким, как облачко. Той ночью Таврос в обнимку заснул со своим защитником и ни один кошмар не смел потревожить его сон до самого утра. Бычок получил имя Тинкербулл и с тех пор нашёл новое пристанище в объятиях мальчика… и так каждую ночь.       Когда ему было шесть и у его матери случился, как она выразилась, «выкидыш», он не понимал, что это значит. Но он видел, что мама не спала до поздней ночи и плакала на плече у отца. Однажды ночью обеспокоенный мальчик подошёл к ней, разбуженный её тихими всхлипами. Отец усадил сына на колени к матери, и Таврос осторожно обнял её за шею, прижавшись носом к шее. Ему всегда нравился приятный запах её геля, смешанный с её духами и одеколоном папы. Он почувствовал, как они с папой обняли его, и тихо всхлипнул.       — Мне не нравится видеть маму грустной…       После этого ей, кажется, стало лучше, хотя и в несколько странном смысле. Мама объяснила, что значит выкидыш — она собиралась родить ещё одного ребёнка, но он умер, не успев появиться на свет. Таврос был умным мальчиком, но тогда ничего не понимал. Он лишь знал, что должен позаботиться о ней, чтобы она счастлива.       Вскоре после этого маме стало лучше. А в один прекрасный день она появилась в дверях комнаты, широко улыбаясь. Ему было любопытно, почему так внезапно изменилось её настроение, и однажды он уловил обрывок разговора мамы и папы на кухне. Очевидно, его мать была «беременна». Её голос был приглушён и полон эмоций. Таврос не понимал, что это значит, и, услышав плач, ворвался в комнату, завыл, сунул Тинкербулла в объятия матери и стал уверять её, что всё будет хорошо. Мальчик тут же оказался в объятиях родителей, которые рассказали, что у Тавроса будет братик или сестрёнка, с которыми он будет играть. Он был вне себя от радости и всю неделю скакал по дому, распевая о том, как будет играть с новым другом! Отец и мать не могли не улыбаться. Он не выказывал ни малейшего признака ненависти или зависти при мысли о том, что ещё один ребёнок завладеет их вниманием. Им повезло, что у них такой добрый, сильный, здоровый мальчик.       Ему было всего семь, когда это случилось. Этого не должно было случиться; он лишь невзначай спросил, не заедут ли они в «Макдональдс» по дороге домой от тёти (они с родителями провели у неё весь день). Он не был проблемным ребёнком, но в тот вечер ему очень хотелось получить новую игрушку, которую давали в «Хэппи мил». После долгих упрашиваний мать, которая не видела ничего плохого ненадолго остановиться, уступила желанию сына. Она поспешно развернула машину, чтобы выехать на правый съезд. Но если бы только… если бы только мальчик знал… Ему не нужна была игрушка или бургер, но он не знал, что произойдёт… это даже не приходило ему в голову. Он думал, что он в безопасности, он думал, что его родители в безопасности, он думал, что мир был безопасным местом, и ничего плохого не могло случиться.       Поэтому, когда раздался гудок и визг шин, он слышал лишь крики отца и матери, а может быть, и свои собственным. Мальчик посмотрел в окно: на них неслась другая машина. Испуганное лицо водителя было последним, что он успел заметить, прежде чем ему стало больно. Было темно и горячо; возможно, виноват был раскалённый метал. Все вопили и кричали от ужаса. Зловоние крови и дыма, горелой плоти и кожи наполнило дымный воздух. Он слышал где-то вдалеке крики отца и хотел протянуть к нему руку, чтобы защитить дорогого человека от того, что его мучило, но не мог. Он не мог пошевелиться. Повсюду кровь, так много крови. Руки болели, торс ныл, голова раскалывалась от боли, но хуже всего было то, что он не чувствовал…       Ног. Словно исчезли.       К сожалению, это было не самое худшее. Он очнулся на больничной койке бог знает через какое время. Он потерял много крови, всё тело было покрыто синяками и порезами. Грудь болела, а голова раскалывалась. Но одно он помнил точно — он не чувствовал ног. Словно… Словно их там не было. В верхней части ног ощущалось покалывание, но на этом всё и кончалось. Сгорая от любопытства, он откинул покрывало с маленькой кровати, на которую его положили, и тут же отпрянул. У него не было ног. Не было ничего, кроме культей примерно до колена. Ничего: ни кожи, ни костей, ни мускулов.       Он снова закричал и заплакал. Слёзы текли по его щекам, когда он пытался отскочить от пустого пространства, где должны были быть ноги. Он оказался на полу, обманутый иллюзией, что он всё ещё может ходить. Он издал ещё один вопль, когда культи ударились о пол, как мёртвый груз. Это было ужасно больно, и всё это время он звал на помощь, всхлипывая, как жалкий ребёнок, которым он и был. Прошло много времени, прежде чем вбежала медсестра.       Как только она уложила его обратно в постель и перевязала ему ноги (так как из-за падения у него снова пошла кровь), в белой палате показался отец. Поначалу выражение его лица было серьёзным, но когда он взглянул на сына, выражение его лица стало непроницаемым.       — Папа…? — он икнул, судорожно всхлипывая. Он не понимал, что происходит, и хотел, чтобы рядом была мама. — Мои ноги… их нет! — закричал он. — Где мама? Я её не видел!       — …Таврос, — он подошёл к кровати сына, но не двинулся дальше, даже когда Таврос инстинктивно протянул руки в надежде на утешительные объятия. Мальчик непонимающе моргнул. — Таврос, твоя мать умерла, — медленно произнёс отец.       — Мистер Нитрам!.. — ахнула медсестра, ухаживавшая за Тавросом. — Доктор же сказал вам, чтобы вы не говорили это так внезапно бедному мальчику! — по её голосу было ясно, что она знала и сопереживала им обоим. — Вы можете повергнуть его в больший шок!       Таврос не слышал ответа отца. Кровь стучала в ушах, он чувствовал, как бьётся его собственное сердце, слёзы неудержимо текли по щекам и быстро окрашивали бледную кожу. Он даже не смог сдержать последовавших за этим жалобных рыданий. Он только сейчас понял, что его жизнь рушится. Его мать была… она… Он плакал, но сам себя не слышал. Медсестра, наверное, уже обнимала его, а он всё плакал и плакал…       С этого момента его жизнь действительно остановилась. Порушилась. После похорон матери отец решил уехать из маленького городка, в котором они так долго жили. Таврос молча сидел в машине, когда они в последний раз проезжали мимо кладбища по пути из города; он видел, как отец задумчиво смотрит на надгробия. Это был один из последних разов, когда Таврос видел отца таким взволнованным. Таврос потянулся к отцу, но тот оттолкнул его руку. Утешение сына не требовалось, вернее, не приветствовалось. Он так привык быть рядом с отцом и матерью, желая им только счастья, но теперь всё было по-другому.       Таврос начал ходить в новую школу в новом городе. Теперь он был инвалидом в специальном кресле. Невозможно было не заметить, как на него смотрели. Он не пропустил ни грубых замечаний, ни насмешек другого ученика, ни очевидного страха других ребят. Иногда ему давали прозвища. Другие же слишком боялись встретиться лицом к лицу с ним и его странным креслом. Для многих детей люди в инвалидных колясках были редким зрелищем. Прошло много месяцев, прежде чем какой-то парень спросил его об инвалидности.       — И вообще, почему ты катаешься в этой штуке? — как-то спросили у Тавроса на игровой площадке. Мальчишки из другого класса набралась достаточно смелости, чтобы спросить. Их лидеру — тому, что задал вопрос — было любопытно, но смотрел он на Тавроса настороженно.       — Я… я н-не могу ходить, — пробормотал он. В те дни он почти не разговаривал ни с отцом, ни с кем-либо в школе. У него начиналось заикание, с каждым новым днём становившееся всё хуже. До смерти матери он всегда немного заикался, но тогда это было не слишком заметно. Теперь, однако, всё изменилось, и, видимо, виновата возросшая неуверенность в себе (а от взгляда сверстника становилось хуже).       — Но почему? У тебя есть ноги, — другой мальчик взглянул на штаны Тавроса. Юный Нитрам носил длинные штаны, чтобы создавалась иллюзия наличия ног. Да и кому захочется видеть его уродливые культи?       — Я… ну… Я не могу ходить, — ответил Таврос мальчику. Однако прежде чем другой мальчик успел ответить, раздался крик, когда один из них ткнул Тавроса в «ногу» и понял, что под тканевой завесой ничего нет. Таврос не успел возразить, как мальчик задрал штанину и увидел лишь воздух и ничего больше.       — У НЕГО НЕТ НОГ! — закричал он. Остальные мальчишки в панике бросились врассыпную.       Таврос вспомнил, как они кричали слово «урод», когда бежали по площадке.       …Урод…       Вернувшись тем днём домой, Таврос подкатился в кресле к отцу.       — Пап?       — Хм? — серьёзно хмыкнул отец, не отрываясь от каких-то документов, которые читал перед работой.       — Я что, урод? — в его голосе звучало негодование. Он боролся с тем, чтобы заплакать.       — Любой, кто убивает свою мать — урод, Таврос, — последовал простой ответ. Это было сказано в такой лёгкой манере, как будто он подсказал сыну время, а не то, что недопустимо говорить ребёнку.       В ту ночь Таврос плакал до тех пор, пока не уснул, крепко зажав Тинкербулла в объятиях. Казалось, с тех пор отец часто напоминал ему, что это он виноват в смерти матери; если бы он не попросил эту игрушку, как «испорченный ребёнок», ничего бы этого не случилось. Таврос подозревал, что отцу было ужасно больно, но… он слышал это так часто, что перестал думать о чувствах отца.       

Это он виноват, что его мать умерла. Это он виноват, что потерял ноги. И это была его вина, что его отцу было так больно.

      Он смирился со своей участью. Прошли годы, и он уже давно привык пользоваться своим инвалидным креслом. Он уже забыл, каково это — иметь ноги, и мысль о том, чтобы иметь их… ну, была глупой. Он настолько привык к отсутствию ног, что не смог бы приспособиться, если бы каким-то образом обзавёлся новыми. Да и думать об этом не стоит; протезы слишком дорогие, а его отец ни за что не стал бы «тратить» на сына деньги. У Тавроса всю жизнь будут культи.       В течение многих лет одноклассники учтиво напоминали Тавросу об инвалидности, бросаясь словами «урод» или «робот». Прозвища, которые оставили на нём шрамы в начальной школе, преследовали его и в средней. Он к ним привык, но ему по-прежнему было больно. Несмотря на это, он изо всех сил старался сохранить на лице лёгкую улыбку. В конце концов, он ведь жив, верно? Он должен продолжать жить, ради матери.       Часто он оказывался в одиночестве в своей комнате и играл в онлайн-ролевые и карточные игры. Несмотря на то, что у него не было друзей в реальной жизни, друзья были в интернете. Правда, один из них оказался ужасным человеком и на одного друга стало меньше. В любом случае Таврос предпочитал друзей в интернете, хотя они знали, что он парализован, но большинство из них относились к нему хорошо. Некоторые были немного угрюмыми, но он старался не обращать на это внимания. Всякий раз, когда он не мог быть в своей комнате, он был в библиотеке, где читал фэнтези. Он был очарован вымышленным миром. Именно в них он мог вообразить, что летит сквозь фантазию и сражается с различными зверями, не встречающимися в мире совести.       Временами, когда его уединение в убежище в скромной школьной библиотеке прерывалось скучающими детьми, ищущими, чем бы заняться, он старался как можно быстрее оказаться в другом месте, лишь бы они не успели его заметить. Но иногда было уже слишком поздно, и он оказывался лицом вниз на земле, потому что его вытаскивали из кресла и вываливали на пол содержимое сумки. Иногда они брали его книги и клали на самые высокие полки, чтобы он не мог до них дотянуться. Всякий раз, когда это случалось, он делал всё возможное, чтобы сдержать слезы и казаться равнодушным. Однако это не всегда срабатывало, особенно когда они слишком долго издевались над ним.       Дело было даже не в инвалидном кресле. Над ним издевались по ряду причин: заикание, тот факт, что он был социальным изгоем, ирокез («древний» и «немодный»), тот факт, что у него не было девушки, из-за чего ходили слухи, что он «педик», да и в целом он был просто неуклюжим. Он не возражал или, по крайней мере, делал вид, что не возражает. Он просто терпел, пока ребятам не становилось скучно и они не уходили искать себе новое развлечение.       В восьмом классе он встретил своего первого друга. Это было довольно неожиданно: странная молодая девушка перевелась к ним в школу. У неё были короткие чёрные волосы, и она всегда носила шапочку с ушками. А одета она была как-то… чересчур тепло, особенно для этого времени года; на ней была тёплая куртка, перчатки, и, конечно же, вышеупомянутая кошачья шапка. Однако по большей части она выглядела забавно. Но когда она подошла и села рядом с ним, Таврос немного занервничал. Он вежливо улыбнулся ей, чтобы не нажить себе ещё одного врага.       Она взглянула на него и начала говорить. Очень много говорить. Так много, что Тавросу иногда становилось неловко. Несмотря на то, как много она говорила, Таврос чувствовал себя прекрасно рядом с ней. Ему было хорошо и так, потому что он никогда не любил разговаривать с людьми, которых плохо знал. Ему всегда нравилось слушать.       Её звали Непета Лейон, и, вероятно, она была одной из самых приятных людей, которых Таврос когда-либо встречал. Её лучший друг — Эквиус Заххак — был самым крупным парнем, которого Таврос когда-либо видел. Сначала он был пугающим и даже устрашающим, но Эквиус относился к нему с уважением по той простой причине, что Непета так сильно любила Тавроса. Таврос, однако, заметил, что Непета стала подвергаться всё большей дискриминации за то, что общалась с социальным изгоем. Однажды он спросил её об этом, а она только улыбнулась и сказала:       — Если им не нравится, что я с тобой тусуюсь, это ИХ проблема! Ты добрый и такой же замуррчательный, как и я.       Непета была единственной, благодаря кому Таврос держался. Большую часть времени он изо всех сил старался казаться весёлым, но это было трудно. Он никогда не думал о самоубийстве, но… какой в этом смысл, если все будут это обсуждать?       К одиннадцатому классу у Непеты и Тавроса уже не было совместных уроков. Они видели друг друга только до или после школы и несколько раз на переменах. Непета и Эквиус защищали его от хулиганов, их насмешек и злобных взглядов в коридорах, когда он осторожно ехал в класс. Однако сейчас его в основном игнорировали, и только когда кому-то было скучно или Таврос оказался не в том месте и не в то время, ему делали что-то плохое.       Правда в детстве насмешки были не такими страшными. Сейчас ему подливали клей на инвалидное кресло или блокировали пандусы и заставляли его постоянно опаздывать на занятия, чтобы оценка была ниже. Брали его сумку и держали её высоко у него над головой, хихикая. Некоторые защищали его из сочувствия, но большая часть этой жалости осталась ещё в начальной школе. Он был изгоем общества — и в школе, и дома. Отец не прекращал обвинять сына. По меньшей мере несколько раз в неделю он напоминал ему, что это он виноват в смерти матери. Таврос уже привык к этому. Каждый день тянулся мучительно медленно, и с каждым днём он становился всё более угрюмым. Он почти никогда не видел Непету, что огорчало его гораздо больше, чем она могла себе представить. Он полагался на неё. Заикание, которое очень медленно исчезало с тех пор, как он встретил Непету, вернулось через месяц после того, как он перестал нормально разговаривать с ней. Он всегда был нервным типом, даже рядом с Непетой, но сейчас всё стало хуже. Он изо всех сил старался изо дня в день оставаться в одиночестве, погружаясь в спасительные воспоминания из детства, которых сейчас уже было недостаточно, чтобы нормально существовать.