«Любовь — это когда ты слышишь, как голуби целуются на крыше».
Кровосток — «Любовь».
— Просто заебись, ничего не скажешь! Кир с недовольным пыхтением подтащил тяжёлый шлакоблок и придавил им ржавый люк, через который они только что вылезли на крышу. — С какого хуя мы вообще попёрлись на эти галеры? Снизу безуспешно, но с жутким грохотом всё же попытались открыть люк. Кир на всякий случай ещё раз огляделся на предмет запасных выходов и неуклюже плюхнулся на заснеженный край крыши, тихо взвыв от боли: заныл копчик. Он уже успел приложиться им о какую-то хрень, торчавшую из стены, пока они в темноте убегали от возникшего из ниоткуда сторожа, сыпавшего угрозами накостылять и позвонить ментам. Вообще, заданный вопрос был риторическим, потому что пёрлись они сюда с Серёгой, чтобы как раз-таки найти приключений на то самое место, которое у одного из них теперь болело. С высоты девятиэтажной заброшки вид открывался не то чтобы впечатляющий, но какая-то эстетика в этом типичном спальном районе была. На чёрно-фиолетовом небе не было видно ни звёздочки; в однообразных панельках напротив местами всё ещё горел свет; где-то далеко внизу лаяли дворовые собаки. Подтаявший грязно-серый снег укрывал рваным покрывалом всё, кроме крыш — там он всё ещё белый-белый лежал. В принципе, было красиво, но точно не стоило того, чтобы ломать себе ноги, спотыкаясь об арматурины, отбивать копчик, а в итоге бежать от сторожа в самое стрёмное и тупиковое место — на крышу. Кир покачал ногами в воздухе, выдыхая белое облачко пара и повернулся корпусом к Серёге. — Не сиди там, жопу отморозишь, — подал голос тот, проигнорировав все предыдущие нападки. Он стоял, привалившись к какой-то бетонной конструкции — вентиляции, судя по всему. — Нашёл о чём переживать сейчас. Отмороженная жопа — это херня по сравнению с тем, что ещё может случиться. — Не ссы ты, бляха, щас я что-нибудь придумаю. — Да из-за тебя весь этот пиздец и происходит! — Кир всплеснул руками, опасно покачнувшись, и встал на ноги. Кажется, ему импонировал вариант: «Живым не дамся!» — Кир, я уверен, что этот мужик к утру про нас забудет либо просто нахуй пошлёт отсюда. А ты так говоришь, будто там с утра наряд ОМОНа будет ждать с дубинками. Серёга откровенно веселился, ведь уже получил, что хотел — адреналин, драйв, эмоции. Ему было до синей звёзды, что там их ждёт за это «преступление». А вот Киру было совсем не похер, вообще нет. Он, поддев носком мёрзлый снег, подкинул белую пыль в воздух и нервно заходил по высокому бордюру, на котором только что сидел. Явно о чём-то серьёзном задумался — даже не боялся, что по краю ходит. Наблюдать за таким жутко, как бы ты к человеку ни относился. Благо, что трезвые хоть. Серёга вздохнул, осторожно подошёл к нему и дёрнул на себя за локоть, заставляя слезть. — Совсем дебил? — сопроводил он действие ожидаемой репликой. А Кира в принципе уже трясло от напряжения. Он как будто превратился в старенькую стиральную машину — всё накручивал себя, трясся и постоянно что-то гудел-гундел. — Кир, мы же не человека убили, блять, успокойся! — Серёга взял его за плечи и заставил посмотреть себе в глаза. — Мы столько всякой хуйни творили более незаконной, и ничего же! — Вот именно! Ты бы знал, как меня это уже заебало! Да, не что-то суперпреступное, но это всё равно охраняемый, нахуй, объект! Кир вырвался из чужой хватки, тяжело задышал, ледяные ладони сжались в кулаки. Даже в темноте было видно, как во взгляде сверкают молнии. Ему и вправду осточертело такое отношение Серёги к жизни. «Ай обойдется», «Ай будет весело», «Ай не ломайся, не целка». И особенно теперь, когда Кира ещё и бонусом периодически поёбывали, это всё стало накапливаться, играть на струнах нервов, как будто народник на гребаных цимбалах. Они не говорили на эту тему, ведь у Серёги всё всегда просто и охуенно. Кир в этом дуэте мог бы быть тем самым голосом разума, который говорит: «Не езди бухим на отцовской тачке, не воруй на рынке арбузы у кавказцев, не пинай под зад ментов», и так далее. Только уверенность Серёги передавалась и ему, но ровно до того момента, пока что-то не начинало идти по звезде. — Почему ты так просто ко всему относишься? Объясни мне, а? Какого хрена, даже тогда, когда нам реально светила уголовка, тебе было похуй, массовик-затейник? Подгорало у Кира знатно, ему пиздец хотелось попсиховать и вывалить всё своё негодование. Он даже зачерпнул горсть снега и швырнул Серёге в лицо. Тот нарочито медленно вытер его рукавом парки и вновь притянул Кира, хватая за грудки и стукаясь с ним лбами. Он прошипел: — Да это ты заебал уже. Нравится так весь кайф обламывать? Успокойся, я сказал. Всё будет нормально. А если и нет, то огребать всё равно будем вместе. — Вау, обнадёжил! Губы Серёги искривились в непонятной ухмылке и, ей-богу, так и хотелось по ним врезать. Чтоб кровью плевался, оставляя на белом снегу алые следы. И — Кир руку бы дал на отсечение — тот думал об этом же, глядя на чужие обветренные губы (не целовать же вздумал). И ведь они иногда реально дрались, как какие-то псы подзаборные, сами толком не зная, зачем. Пар выпустить? Скорее всего. Сейчас этого очень не хватало. Прям до зуда в костяшках, которыми так привык бить Кир… Привык одним махом стирать с чужой физиономии наглую ухмылку. Но нужно было держать себя в руках. Хоть кому-то из них. Кир глубоко вздохнул, досчитав про себя до пяти, и выдохнул. Он продолжил говорить тихо, совсем беззлобно — скорее тоскливо, но всё ещё с каким-то болючим уколом. — Чтоб я ещё раз на такую хуйню согласился, бесишь меня уже. — А куда ты денешься? Серёгина ухмылка стала ещё шире. А ведь действительно — куда? Кир замер, бегая загнанным взглядом по чужому лицу, на котором всё ещё отражался весь жуткий спектр эмоций: от ехидства до ярости. В такие моменты приходило пугающее осознание, что Серёга совсем не глупый, что абсолютно всё знает и понимает. Он был чёртовой головоломкой, которая со стороны кажется детской и простой, а в итоге затягивает тебя и бесит своей запутанностью. И ведь Кира не держали силой, никогда не заставляли — он всегда соглашался сам. И мог бы запросто уйти и сейчас, забить на Серёгу болт, только… Хотел ли этого на самом деле? Как ни крути, обычно было действительно весело. К тому же, это ведь его Серёга, придурок конченный, но всё равно уже какой-то родной. — Иди в жопу, Серж. В другой раз. Не сегодня, но он обязательно всё выскажет. Кир снова сел на край крыши и стал дышать на ледяные пальцы, чтобы согреться. Получалось херово — как пытаться за две минуты до прихода матери разморозить кусок курицы, который ты забыл достать из морозилки. Серёга вздохнул и уселся рядом. В груди копошилось какое-то иррациональное чувство азарта. А если мы сейчас спрыгнем? А если не удержимся от порыва ветра? А если… — Хватит называть меня Сержем. — Чего? — Кир даже растерялся как-то. Никогда не было претензий к этому прозвищу, а тут на тебе. — Ну, это как-то по-гейски, — пробурчал Серёга. Кир вскинул брови и удивлённо хохотнул. Он это серьёзно? Башкой ударился, что ли? — А ебать меня в жопу совсем не по-гейски, да? У тебя слово «гей» даже в имени есть, чё ты тут мне сказки рассказываешь. — Щас полетишь отсюда, блять! Серёга рывком потянулся назад, схватил первый попавшийся кирпич и в шутку замахнулся. Кир лишь рассмеялся, уворачиваясь. Да уж, понять логику Серёги — что лабиринт Минотавра пройти. И ведь действительно, то, что оставалось для Кира настоящим гордиевым узлом — их недоотношения. Даже, скорее, «передружба», как пелось в какой-то попсовой песне. Некоторые привилегии. Только Кир без проблем принял себя пару лет назад, а Серёга всё искал какие-то глупые оправдания тому, что его тоже неистово тянет к парню. Ну по дружбе же, чё. Все друзья так делают. Днём ебут друг другу мозг, а ночью… Впрочем, понятно. Неприятный ветер всё-таки начал хлестать по спине, что розгами. Кир вцепился замёрзшими пальцами в край крыши и шмыгнул носом — в нём тут же закололо морозными иголочками. В ушах стало шуметь, а вместе с запасами тепла отступала и злость. Всё шло по привычному плану: пункт «Безвыходная хуйня». Бесись не бесись, поймают не поймают — какая уже разница. Об этом они подумают потом, а сейчас остаётся только наслаждаться меланхоличным видом с крыши недостроя, болтать ногами в воздухе и думать о вечном. Ну или чём-то, в буквальном смысле, приземлённом. Например, голубях, что точно так же сидят на краю крыши, а потом просто скидываются вниз, взлетая у самой земли… Только вот у Кира крыльев нет. Даже под куревом бы не выросли. Глупо было бы оборвать вот так свою жизнь. Да и не хотелось совсем умирать. Хотелось нахохлившимся воробушком сидеть в тепле. Желательно, у кого-то под крылом. Кого-то конкретного, кто сейчас лепил голыми руками снежки и швырял их в никуда. Вдруг в одном окне напротив мягкий жёлтый свет сменился ярко-синим: замигала гирлянда, переливаясь, и стала резать глаза. Ничего удивительного, впрочем. Все же нормальные люди в три часа ночи включают светомузыку. — Вот опять окно, где опять не спят… — усмехнулся Кир, наблюдая за огоньками, будто кот, впервые увидевший украшенную ёлку. Его уже окончательно отпустило. Хотелось бухнуть, упасть в кровать и что-то ещё на букву «ц». — Ты чё, тот сериал бабский смотрел? — подколол его Серёга. Ему, судя по всему, строчки были известны только по заставке российской мелодрамы, которую когда-то фанатично обсуждали их матери. — Это Цветаева, неуч, блять. — Ещё лучше. Кир хмыкнул и ничего не ответил. Его голову заполонили мысли обо всём и одновременно ни о чём, как обычно бывает после таких вспышек агрессии. Ну или же секса. На небе всё так же мешались тёмной гуашью тучи, а время ползло противной улиткой. В голову закрадывались разные воспоминания, хорошие и не очень. И Серёга всегда в них был. Дурачьё это непонятное. Которое может и самовар спиздить с чужой дачи (хрен знает зачем), и котёнка с чердака достать, а потом в добрые руки пристроить. И, самое главное, не поленится же найти эти самые «добрые руки» в приличном районе города. И эта двоякая ебанутость вводила в такой ступор, что Кир за минуту переходил из состояния «Так вот за что я его люблю» в состояние «Блять, какого хера я всё ещё с ним?» — …ещё со мной? — Чего? Кир зависал в своих мыслях, как в вакууме, и пропустил какой-то, кажется, очень важный вопрос — Серёга сидел, нахохлившись, как индюк, и сунув руки в карманы, и задумчиво усмехался. В тот момент, наверное, его можно было даже назвать привлекательным. В любом человеке, в принципе, можно найти что-то симпатичное, когда он не хмурится. — Говорю, почему ты реально всё ещё, ну, тусишь со мной? В голосе звучали растерянные нотки. Как будто Серёге в самом деле захотелось разобраться в себе. Понять, наконец, почему его, такого сложного и аморального, терпят и, похоже, даже любят. И такой момент нельзя упускать, надо было пробить эту стену «непоколебимой гетеросексуальности». Кир хрипло рассмеялся и упал лбом ему на плечо. — Ты дебил или да? Сам же сказал, что я никуда не денусь. Серёга тоже коротко рассмеялся, но ничего не сказал. Слушал, ждал чего-то более весомого. Кир, который в принципе не любил пиздеть по душам, страдальчески застонал и выдал самую длинную речь в жизни, в словах которой убеждал, скорее, себя: — Да, ты мудак. Да, часто ты подстёгиваешь меня на всякую хрень, которая в итоге треплет нервы. Но, во-первых, ты всё равно остаёшься мне самым близким человеком. Потому что — как ты там сказал? — огребаем мы вместе. А во-вторых, боже, ты реально думаешь, что я позволяю ебать себя исключительно по дружбе? — А то есть… нет? — Серёга спрашивал это с явным потрясением. Его взгляд забегал из стороны в сторону, а мышцы напряглись (это чувствовалось даже через слои одежды). И такая реакция вызвала у Кира лютый хохот. — Ну ты дятел, блин! Я бы ни за что не позволил тебе так надругаться над собой, если бы… — он запнулся, сам не зная, какие слова подобрать. — Если бы ничего к тебе не чувствовал. Это было максимально тупое, скомканное признание. Но вот оно, озвучено, всё просто. Собери чёртов пазл до конца и больше не еби мозги. Только слова как будто застряли в горле, и это было ожидаемо, ведь «чёткие пацаны» такие вещи не обсуждают, конечно же. Однако Серёга первым нарушил молчание, глубоко вздохнув: — И типа… Ты бы даже мог поцеловать меня? Кир ожидал услышать что угодно, кроме этого. А ведь они и правда никогда не целовались. Серёга запросто мог кусаться: загривок (Кир это обожал, впрочем), шею, плечо, что угодно. И в ответ получал не меньше укусов, за которые потом обижался, а пацанам в колледже говорил, мол, с девчонкой веселился. Кир отмахивался точно так же. Только ещё они оба понимали: губы — как точка невозврата. Да, звучало тупо и сопливо, но так оно и было. — Ага, то есть вот это не гейски, по-твоему? Вытянувшееся от удивления лицо Серёги в тот момент было один в один — «Крик» Мунка. Кир аж рассмеялся, подумав об этом, а вот тот здорово обиделся. Он тут, видишь ли, душу пытается раскрыть! — Иди нахуй! — На твой? Кир саркастически изогнул бровь, и ему тут же натянули капюшон до самого носа — видимо, чтоб не видеть эту нахальную морду. А может, Серёга сам до жути смутился. В любом случае, он тут же слез с края крыши и запрокинул голову. Небо казалось бесконечно тяжёлым, будто вот-вот раздавит, прямо как груз самокопания и чужих ожиданий. Хотя, впрочем, от этих двоих уже никто ничего не ждал. Как и они сами. — Ладно, я уже реально все яйца отморозил, пойдём отсюда, надеюсь, этот жандарм уснул. Кир со вздохом встал на ноги и глянул на Серёгу, который всё ещё бесцельно втыкал в небо, не моргая. Ветер трепал и без того лохматые волосы, пряди лезли в лицо, а из кармана торчала и колыхалась лента для ключей. Ещё чуть-чуть, и вся связка выпадет. Вышло бы забавно, потеряй они их тут. А Серёга действительно о чём-то задумался, совсем не реагировал. Возможно, переосмысливал всю свою жизнь; возможно, действительно решал, как съебаться отсюда. Кир хмыкнул себе под нос и принялся очень ме-е-едленно стаскивать с люка шлакоблок, чтобы не греметь. Но, стоило разогнуться, на плечи легли чужие ладони и уверенно развернули на сто восемьдесят градусов. С Кира стянули капюшон и без предупреждения поцеловали. И это было совсем не так прекрасно и трепетно, как обоим мечталось. Кира не кусали и не лезли в рот языком, но всё равно было не то. Не было пресловутых бабочек в животе, было лишь желание стереть непонятное нечто со своих губ. Он даже на мгновение посочувствовал девчонке, с которой Серёга когда-то «встречался» для вида и целовался при всех. И то ли Серёга просто не умел целоваться, то ли ощущение чужих губ на своих Киру не понравилось в принципе, но всё же он попытался перенять инициативу и исправить ситуацию. Поцелуй так и остался пресным и совсем не тем, чего от него хотелось. Кир пихнул локтем Серёгу в грудь, отстранился и, совсем не смутившись, вытер губы тыльной стороной ладони. — Не делай так больше, хуйня какая-то, фу блять. — Понял, соррян… Серёга виновато улыбнулся, видимо, сам понял, что вышло так себе. Но рук с чужих плеч не убрал, как и глаз не отвёл. И вот тогда, от одного взгляда глаза в глаза между ними заискрило намного сильнее, чем от поцелуя. Заискрило так же, как между Киром и сломанной розеткой у мамы в квартире, которую он — будущий электрик — вызвался как-то починить, а в итоге оставил без света весь этаж. Так и сейчас — хрен знает, что из всего этого выйдет и не рванёт ли гремучая смесь из двух идиотов. — Так у тебя есть какой-нибудь гениальный план? — Просто бежим. Держась за руки, сверкая пятками они спустились по лестнице и, матеря сторожа, выскочили на улицу. Ноги несли их бог знает куда, по ушам бил гул медленно оживающего города, под кроссовками скрипел снег, а Кир снова выл от боли в спине, но одновременно хохотал, как мальчишка. Он понимал, что это был последний раз, когда они вытворили подобную хрень. Больше он своему Сержу это не позволит.