Turn the Memory to Stone

Со своей стороны Эл отчаянно хотел выбрать кого-нибудь, кто будет использовать тетрадь. Притяжения, которое он чувствовал вследствие её существования, просто прикоснувшись к ней и зная, что она реальна, было достаточно; насколько было бы хуже, если бы он действительно использовал её? Часть его также считала, что разрушительного влияния не было и это была просто его собственная естественная реакция на известие об оружии, которое позволяло его владельцу эффективно совершить несомненное преступление. В любом случае Эл не нравилось то, что говорилось о тетради, и, хотя он был готов действовать по мере необходимости, впервые за свою очень долгую карьеру он отчаянно надеялся, что ему не придётся следовать определённому ранее плану. Позволить группе вступить в дебаты относительно этической стороны вопроса было методом Эл дистанцироваться от процесса, касательно которого он не мог поверить, что его суждения не были подвержены риску под влиянием его эмоций. Зная, что эмоции часто служат надёжным ориентиром в процессе принятия решений, Эл по-прежнему чувствовал, что он слишком близко подошёл к проблеме, чтобы ясно её видеть. Ягами тоже был слишком близок к проблеме, но в этом конкретном случае Эл понимал, что может доверять интуиции и рассуждениям Ягами. Поощрять группу расследования к продолжению дискуссии, не направляя её, но при этом создавая видимость участия, было одним из самых сложных актов словесной ловкости, который Эл проделал за довольно долгое время, но в конечном счёте ему удалось проложить путь к краю стола. Когда он полностью выбрался, остальные члены группы были настолько сосредоточены друг на друге, что никто не заметил, как он тихонько встал и ушёл. Ватари был исключением — но Ватари всегда был исключением. Он ждал, протягивая упаковку сока. Эл с благодарностью взял его, откручивая колпачок. — Стало непросто, — отметил Ватари. Эл не удосужился дать Ватари ответ; ему не нужно было этого делать. Вместо этого он сел перед одним из мониторов, переключив его на отображение Лайта, всё ещё находящегося в камере для допросов. Лайт пробыл там некоторое время, не зная, куда делась остальная часть оперативной группы. Он отключился от полиграфа, аккуратно вернув провода на свои места, и теперь расхаживал взад и вперёд. — Он выглядит раздражённым, — сказал Ватари. — Так и есть, — пакет из-под сока был пуст. Эл поморщился и отложил его в сторону. — Тетради нужно сжечь. Ватари приподнял бровь, не повторяя — как это могло бы сделать большинство людей, — что в тетради в их распоряжении говорилось, что такое действие приведёт к смерти любого, кто когда-либо к ней прикоснулся. Не теряя времени, Ватари прояснил, нужно ли сначала проверить правило тринадцати дней. — Своенравное требование, — прокомментировал он. — Они опасны. — Для широкой публики, конечно, — ответил Ватари, но на самом деле он обдумал значение тетради смерти так же тщательно, как и Эл. Тетрадь не имела себе равных как высокоточное оружие. — Они опасны, — повторил Эл, в большей степени акцентируя внимание на своих словах. — Ах, — Эл не был уверен, согласен ли с ним Ватари или нет; как ни парадоксально, было труднее прочесть выражение лица человека, который, по сути, вырастил его и научил многому из того, что он знал, чем выражение кого-то совершенно незнакомого, но, опять же, Ватари когда-то был опытным оперативником. — Ты говорил с Ниа? — спросил Ватари совершенно невпопад. Эл почувствовал укол вины: он почти забыл о своём преемнике и ученике. — Сколько он видел? — спросил он, хотя вопрос был в какой-то степени риторическим. Если в пределах досягаемости происходящего была камера, то Ниа это заметил. Эл также не принял мер предосторожности, чтобы скрыть от Ниа что-либо, что он делал. — Он волнуется, — Ватари не сказал, что сам разделяет это мнение; ему не следовало этого делать, и было более приемлемо выразить это через несовершеннолетнего ребёнка. Даже если этот ребёнок был наследником Эл со всеми вытекающими отсюда последствиями такого статуса. — Он научится, — мягко ответил Эл. В конце концов, была причина, по которой он подтолкнул Ватари начать обучение хотя бы одного преемника раньше. — Он может стать тем, кто поместит последний пазл в эту головоломку. В голове Эл промелькнула болезненная мысль, что, если он начнёт использовать тетрадь по прямому назначению, Ниа должен быть тем, кто остановит его. Эл отбросил её. Он не собирался идти по этому пути, что бы ни решила следственная группа. — Пожалуйста, скажи ему, что мне нужно будет поговорить с ним как можно скорее, — добавил Эл. Вклад Ниа в моральную дилемму проверки правила тринадцати дней либо прибавил бы значимости решению группы, либо возложил бы весь этот вопрос обратно на плечи Эл. Он надеялся на первое. — И отключи наблюдение в камере Лайта-куна. — Ещё одна дерзкая просьба, — проговорил тот, но Эл не сомневался, что к тому времени, когда он достигнет уровня задержания, камеры будут полностью отключены. Тем не менее Эл не спешил спускаться в подвал, выбрав идти по лестнице вместо лифта. Лестничные клетки не контролировались, хотя каждая точка доступа находилась в пределах обзора камеры и имела клавиатуру, а также отправляла электронную запись доступа к системе безопасности здания. В здании не было больше ни одного места — ни одного, — где Эл без сомнения знал бы, что его нельзя увидеть, и в данный момент он хотел, чтобы за ним не наблюдали. Помимо вопроса о том, что делать с тетрадью и её правилом тринадцати дней, у Эл были противоречивые мысли в отношении самого Лайта. Он получил признание, а его репутация и род его деятельности почти гарантировали, что его слова было достаточно в любом суде для вынесения обвинительного приговора. Материальных доказательств, которые Лайт оставил на тетради — и они должны были быть, если бы Эл позволил судебно-медицинскому эксперту проанализировать их, — вместе с доказательством того, что тетрадь работает так, как было заявлено, было бы более чем достаточно, чтобы высказать его позицию вне всяких сомнений. Но если бы Лайта признали виновным, его почти наверняка приговорили бы к смертной казни; одно только количество жертв почти гарантировало это. Эл отчаянно не хотел терять единственного человека, которого мог считать своим другом, и, помимо своих личных чувств, он не верил, что обществу в целом будет лучше существовать, если Лайта больше не будет в нём. Лайт без тетради — Лайт без воспоминаний об убийствах — обладал сильным чувством справедливости и высокими моральными качествами. Увеличение его потенциала даже без формального образования сделало его ценным участником расследования. Если бы Лайт мог получить формальное образование, если бы он узнал то, чему его мог бы научить Эл, у него появился бы шанс стать непреодолимой силой для свершения справедливости. Учитывая то, что Эл знал о нём, Лайта нужно было бы контролировать на протяжении всей его карьеры, но Эл был более чем готов работать с ним. Он был почти уверен, что в случае с Лайтом соблюдение буквы и духа закона приведёт к грандиозному провалу. Сохранить Лайта в живых для искупления его грехов, безусловно, было гораздо более ответственно, чем позволить казнить его за его преступления, Эл был уверен в этом. Но в какой момент обход правовой системы стал большим благом, нежели следование её принципам, и какая часть этой мысли заставила Лайта действовать как Кира, и в какой момент Эл сам зашёл слишком далеко, доверяя своему собственному приговору, вынесенному тому, за кем он должен был охотиться? «Это другое, — сказал себе Эл. — Я пытаюсь спасти жизнь, а не положить конец сотням из них». Лайт не расхаживал вдоль камеры, когда Эл открыл дверь; он производил впечатление неподвижно сидящего, скучающего, ожидающего, что что-то произойдёт. Однако Эл уже видел его волнение на мониторе и отложил наблюдение за изменением поведения Лайта на другой раз. — Лайт-кун. — Могу я уйти сейчас? — спросил Лайт с отчётливой враждебностью. — Дверь не заперта, — ответил Эл, проскользнув внутрь комнаты и оставив дверь приоткрытой. Он подошёл к полиграфу, делая вид, что исследует провода. — Отлично, — однако Лайт не собирался уходить. Он колебался, стоя вне досягаемости Эл. — Есть вещи, которые ты не помнишь, — резко произнёс Эл. — Это ощущается так, будто их не существует, — руки Лайта дёрнулись, словно он хотел скрестить их и в последний момент передумал. — Это потому, что ты их не помнишь, — Эл старался не говорить наставительно, но это было довольно трудно. Лайт был достаточно проницательным, чтобы не делать очевидных и глупых заявлений. — Нет, — возразил Лайт. — Ты не понимаешь. Эл подавил смех; он редко слышал эту фразу, и чаще всего её произносили те, чьи мотивы были наиболее предсказуемыми. Лайт уловил приглушённый звук и покраснел. — Я знаю, — сказал он, — что есть вещи, которых я не помню, потому что ты спросил меня конкретно о них. Но если я тщательно не вспоминаю, что это такое, я просто забываю об этом. Я забываю, что есть вещи, которые мне следует помнить, но о которых я ничего не знаю. — Замечательно, — проговорил Эл серьёзно. — Ты помнишь, как дал мне это? — маска всё ещё была в его кармане, и теперь он протянул её Лайту. Лайт покрутил её в руках, сначала нахмурившись при виде детского рисунка на лицевой стороне, а затем полностью сосредоточившись на послании на обороте. — Я помню, что думал, что это важно, — сказал он в конце концов, — но не помню причины. — Ты помнил об этом до того, как я показал тебе маску? — спросил Эл. Его память была неустойчивой даже без потустороннего вмешательства; Эл не удивился, когда Лайт не смог ответить твёрдым «да» или «нет». — У тебя есть что-нибудь в карманах? — Эл забрал маску обратно, аккуратно сложив её. — Нет, — ответил Лайт. Его руки были в карманах, и, когда Эл вошёл в комнату, Лайт принял позу беззаботно скучающего человека. Эл просто долго смотрел на него, и Лайт снова нахмурился. — Я так не думаю, — уточнил он, и на этот раз в его голосе было гораздо меньше уверенности. — Пожалуйста, проверь, — в ходе обыска был обнаружен скомканный лист бумаги, скатанный в почти не подлежащий восстановлению шар. Когда Эл наконец удалось разгладить его, надпись на нём оказалась размазана и практически неразборчива. Эл не был уверен, что нечто подобное найдётся здесь, не был уверен, что внезапное нехарактерное желание Лайта защитить его лицо не являлось частью крайне запутанного плана, который он раскроет, если у него будет достаточно времени. — Что там написано? — Лайт выглядел так, словно не был уверен, что хочет знать это. — Это добавляет ещё одну переменную, — рассеянно сообщил Эл. — Что твой план не увенчается успехом, если я не надену маску, и что шинигами сотрёт твою память. — Шинигами? — Лайт моргнул. — Ты имеешь в виду, тот, кто забирает души мёртвых? — он явно считал эту идею смешной. — О да, — Эл коротко улыбнулся и вернулся к созерцанию записки; похоже, это было написано в спешке, и, казалось, здесь между строк говорилось, что Лайт потерял воспоминания ещё до того, как отказался от владения тетрадью. — Очевидно, он был привязан к тебе. — Не смейся надо мной, — резко бросил Лайт, и Эл поднял глаза. — Уверяю тебя, я этого не делаю. — Ты… это… ты пытаешься заставить меня признать, что я тот, кем я не являюсь, задавая мне нелепые вопросы. Это единственное, что имеет смысл. — О, Лайт-кун, — Эл склонил голову набок. В какой-то момент Лайту придётся сказать правду. — Я же сказал тебе: не говори со мной свысока, — Лайт подошёл к двери, наконец показав что-то кроме наигранной скуки. Он не открыл дверь, вместо этого уставившись на щель между ней и рамой. — У меня к тебе гипотетический вопрос, — из прихоти проговорил Эл. — Без разницы, — плечи Лайта оставались неподвижными, но он немного развернулся. — Спрашивай. — Предположим, — начал Эл. — Предположим, что оружие Киры было обнаружено и нейтрализовано, а некоторые инструкции расшифрованы. Напряжение схлынуло с лица и положения Лайта, и он окончательно обернулся в ту сторону, где сидел Эл. — Ты сделал это, — на его лице появилась улыбка. — Это потрясающий шаг вперёд. — Оставайся сосредоточенным, — отрезал Эл. — Это только гипотетически. Выражение лица Лайта колебалось между недоверчивым и терпеливым; скорее всего, подумал Эл, Лайту казалось, что ему дали умственное упражнение, чтобы определить, как можно использовать его навыки. Эл подавил вздох. — Продолжай. — Есть одно из указаний по использованию оружия Киры. В нём говорится, что, если владелец не будет продолжать использовать это, как предполагалось, чтобы вызвать смерть другого человека, в течение тринадцати дней, этот человек умрёт. — Это не всё, что ты хотел спросить, — Лайт теперь неотрывно смотрел на него, подался вперёд и был полностью вовлечён в их диалог. Эл не пропустил колебание в его голосе; Лайт собирался сказать совсем другое. — Это не так. Я считаю, что это правило неверно, — он ждал, пока Лайт точно поймёт, в чём состоял вопрос. — Ты не можешь захотеть проверить это, — выдохнул Лайт после полуторасекундной паузы. — Даже если правило неверно, кто-то станет убийцей. — Считаешь ли ты, что смертная казнь уместна? — спросил Эл. — Это не одно и то же, — теперь Лайт снова расхаживал по комнате. — Система правосудия несовершенна, но у нас есть процесс. Процедуры и протоколы. — Иногда они терпят неудачу, — осторожно заметил Эл. Это было оправданием для безумия Лайта с самого начала, хотя и не раньше того времени, когда он дважды использовал тетрадь. — Значит, это проблема системы, которую нужно решить. Неправильно брать закон в свои руки. — Что, если человек, на котором будет проверяться оружие, уже будет судим, осуждён и приговорён? Оружие было бы просто способом казни. Лайт покачал головой. — Мы не являемся частью судебной системы, — сказал он. — Я даже не знаю, каков будет процесс получения разрешения на что-то подобное. Эл пожал плечами. — Я знаю это. Я могу получить такое разрешение. Лайт глубоко вдохнул и медленно выдохнул. — Если правило истинное, то один из нас умрёт. Если только ты не хочешь использовать в качестве испытуемого другого осуждённого преступника, — он посмотрел на Эл. — Ты не хочешь быть проверяющим, — Лайт пришёл к этой мысли. — Я единственный член этой группы, которого я считаю подходящим для данной проверки, — твёрдо сказал Эл. Лайт выбрал неподходящее время, чтобы продемонстрировать свои навыки считывания чужих мотивов. — Я не думаю, что это потому, что ты боишься умереть, — Лайт медленно пересёк комнату, садясь напротив Эл. — Какое бы это ни было оружие, ты беспокоишься о его моральных последствиях. Эл подавил инстинктивное желание приказать Лайту отступить, сжав рот в прямую линию. Он продолжал смотреть на него, но это требовало усилий, и он знал, что Лайт это видит. — Это правило сняло с меня подозрения, — добавил Лайт спустя минуту. — Раньше. — Ты помнишь, почему ты попросил арестовать себя? — Эл внимательно наблюдал за лицом Лайта, но уже знал ответ. Лайт покачал головой. — Я знаю, что думал, что у меня была причина, но я не могу знать, какой она была, — это было именно то, что он сказал в прошлый раз. — Но я прав. И теперь, когда у тебя есть оружие, ты всё ещё думаешь, что я Кира. Ты думаешь, что я Кира и что я потерял воспоминания об этом. — Я не вполне решил, рассказывать ли тебе об этом, — ответил Эл, но он был рад, что Лайт догадался об этом сам. — Не могу поверить, что ты всё ещё думаешь, что я массовый убийца, — теперь Лайт был зол. — Ты признался мне. — Я не думаю, что у тебя есть доказательства этому, — Лайт коротко рассмеялся, но в его голосе не было никакого веселья. — Конечно же, ты не имеешь их. Это произошло на складе, где у нас был разговор, которого я не помню и который ты не записывал, и тебе нужно протестировать это оружие, если оно у тебя действительно есть, чтобы ты мог продолжить подозревать меня в совершении самого ужасного геноцида за последние десятилетия. — Лайт-кун, как всегда, умён, — пробормотал Эл. — Это то, к чему всегда всё возвращается, — Эл видел, как Лайт приготовился встать, заканчивая их разговор. — Я хотел, чтобы мы встретились при других обстоятельствах, — сказал Эл, прежде чем Лайт успел сделать что-то ещё, кроме как отодвинуть свой стул. — Каких? — на мгновение охваченный непониманием, Лайт просто уставился на него. — Ты мой первый друг, — уголок его рта скривился в том, что могло бы называться улыбкой, если бы никто не смотрел слишком внимательно; он знал, что Лайт был достаточно сконцентрирован. — Единственный друг, который у меня был. Я не хочу, чтобы мы были по разные стороны баррикад. — Тогда почему ты настаиваешь на том, что я Кира? — спросил Лайт, с досадой откинувшись на спинку стула. — Ты должен знать, что большинство людей не считают обвинения в массовых убийствах частью дружбы. Однако ты делаешь это. — Пожалуйста, Лайт-кун, — Эл бросил на него раздражённый взгляд. — У меня есть некоторое количество социальных навыков. Дело не в этом. — Я знаю. Мне жаль, — Лайт провёл пальцами по своим волосам, так что часть из них растрепалась, а затем скривился и попытался пригладить их. — Это просто… Я никогда не мог. Я бы никогда не стал. — Я знаю, что ты в это веришь, — сказал Эл. В фальшивых банальностях не было никакого смысла, даже если лицо Лайта искажалось каждый раз, когда Эл напоминал ему о том, кем он был, но у Эл были дополнительные вопросы, и он не собирался позволять Лайту уйти от них его ложными заявлениями о невиновности.