Turn the Memory to Stone

Теперь, когда она знала, что Лайт не был в здравом уме, когда расстался с ней, и его суждения были омрачены потерей воспоминаний, она не собиралась сидеть и ждать. Лайт принадлежал ей, Миса принадлежала ему, и она не была намерена терять ни секунды, чтобы вернуть их собственный мир в нормальное состояние. Она сложила единственный лист бумаги, предназначенный для Лайта, из тетради Миками и опустила его в карман. Миками, не колеблясь, согласился, положил тетрадь в сумку и вышел из кафе, попросив её подождать перед уходом. — На всякий случай, — объяснил он, и она вздохнула. В штабе, конечно же, знали, кто она такая, и, если бы они последовали за ней сюда и увидели её, L, несомненно, нашёл бы способ превратить это в наихудший заговор в глазах группы расследования. — Ну, — пробормотала Миса в своё остывшее какао. — Не похоже, чтобы он ошибался. Обрывки бумаги оцарапали ей кожу, и она поёрзала на сиденье. Это было хорошим напоминанием о её сущности и её уязвимости, и она задалась вопросом, сможет ли уговорить Рэм предоставить ещё одну тетрадь. Она не могла видеть Рэм, пока не коснётся второй тетради, вспомнила она и встала, чтобы уйти. В районе, в котором оказалось кафе, было немалое количество магазинов, и Миса потратила некоторое время на выбор правильной одежды с целью убедить L впустить её в здание, чтобы умолять о встрече с Лайтом — или о возможности попрощаться с ним, в чём бы он её ни подозревал, — и солнце уже склонялось к горизонту, когда она сошла с поезда на остановке, ближайшей к штабу оперативной группы. Она поправила пиджак, убедилась, что туфли плотно сидят на ногах, и подошла к зданию с самым ярким конвертом, который смогла найти, на видном месте в её руке. Чтобы проникнуть внутрь, требовалось всё её красноречие, насчёт которого Миса не была уверена, что оно у неё было. Она самозабвенно утверждала, что всё, что ей нужно, — это чтобы Лайт увидел, что она чувствует, и что, если она не может увидеть его лицом к лицу, она, по крайней мере, хочет, чтобы он держал это письмо в своих руках. Она очень гордилась этой частью плана; это было изощрённой задумкой в том смысле, каким был и L, когда он пытался встать между ними и поймать Лайта, пользуясь своей подозрительной натурой и своей неспособностью что-либо выпустить. Её надежды оправдались: она поднялась наверх и увидела самого L, ожидающего её с протянутой рукой и лицом, закрытым маской с нелепой карикатурой, напечатанной спереди. — Я отдам ему письмо, — сказал он. — Я не верю тебе, — Миса прижала конверт к груди. — Я должна передать это Лайту напрямую. «L должен знать, что я потеряла свои воспоминания, — подумала она, — но он всё равно с подозрением отнесётся к письму. Он должен сделать это». — Сначала дай мне посмотреть, — L пытался выглядеть невозмутимо, но у него не получалось. Миса могла видеть его насквозь даже под маской, достаточно скрывающей его лицо, чтобы она не смогла увидеть его имя, даже если бы у неё были глаза. Однако она разыграла мрачную обречённость, как если бы находилась на сцене, и вручила ему конверт. L плавно открыл его: Миса его не запечатывала. Она возмутилась его вторжению в их с Лайтом личную жизнь, и L вытащил письмо из конверта. Оно было написано на ароматизированных пурпурно-розовых канцелярских принадлежностях и покрыто блёстками. Сверкая, блёстки просыпались из конверта, оставаясь на его безупречной одежде, и лицо L приняло поистине страдальческое выражение. Всё, что могла сделать Миса, — это не рассмеяться над его ужасом. — Я спрошу его, хочет ли он тебя видеть, — ответил он, когда она протянула руку к письму. Миса осторожно вложила письмо обратно в конверт; оно было написано серебряными чернилами возвышенно и мелодраматично — на случай, если L действительно прочтёт его, — и возвещало о её бессмертной любви к Лайту. Он возненавидел бы это письмо, и, если бы она действительно пыталась привлечь его внимание, она бы не пошла по этому пути. L явно не знал её почти так хорошо, как он думал, потому как он стучал по телефону одной рукой, а другой тщетно счищал блёстки, обильно рассыпанные по его одежде. — Он придёт? — спросила Миса, когда он перестал печатать и оглянулся через плечо. Жуткий всегда присутствующий в этом месте дворецкий, имя которого она никогда не могла вспомнить, появился до того, как L сказал что-то о новом комплекте одежды, прежде чем L сказал хотя бы слово; его лицо также было закрыто маской. L снял рубашку, не обращая внимания на тонкую чувствительную натуру Мисы, и она отвернулась, снова отыгрывая своё возмущение до единой эмоции. На этот раз актёрского мастерства было меньше; у этого человека действительно не было никакого чувства приличия, и Миса с нетерпением ждала, когда Лайт сумеет убить его. — Ты не должен раздеваться перед дамой, — резко сказала она, вложив всё своё негодование в совершенно разумное заявление. В дверном проёме появился Лайт, предупреждая ответ L. Или, вероятно, нет; У Мисы было чувство, что он всё равно скажет то, что он хочет. Она бросилась вперёд, остановилась, прежде чем наконец добралась до Лайта, и выставила письмо перед грудью, как щит. — Я хотела поговорить с тобой ещё раз. И… и я хотела дать тебе это. Лайт посмотрел на L поверх неё: невероятно, он делал это настолько осторожно, что она не заметила бы, если бы не наблюдала за ним так внимательно, и он, должно быть, получил какой-то сигнал, потому что взял её за локоть, чтобы вывести в коридор. — Миса… — Мне просто нужно несколько минут. Мы можем поговорить где-нибудь наедине? Лайт снова заколебался и повёл её к лифту. — Всего несколько минут, — ответил он. Лифт понёсся вниз, и Миса не смогла сдержать дрожь страха, пронизывающую её внутри. Она провела слишком много времени в блоке для содержания под стражей, чтобы хотеть туда вернуться, но лифт остановился далеко от подвала и вместо этого открылся на одном из нижних этажей. Там был короткий коридор, ведущий к комнате, которая могла бы служить в качестве приёмной, но часть мебели в ней не подходила для этих целей и явно не использовалась. Миса была бы оскорблена, если бы действительно пришла сюда, чтобы попытаться вернуть Лайта. — Я хочу, чтобы это было у тебя, — пробормотала она, передавая ему конверт. — Даже если я не знаю, почему мы встретились, я хочу, чтобы ты знал, как сильно я тебя люблю. Как сильно я всегда буду любить тебя. — Я не могу ответить на твои чувства, — в отличие от последнего раза, когда она слышала эти слова, они вызвали неистовую ярость. Миса всё равно заставила себя улыбнуться. — Я знаю. Но я хотела бы, чтобы это осталось у тебя. Клочок бумаги был у неё в тайном кармане, где L не подумал его искать, и она вытащила его, не опуская глаз. Она привлекла внимание Лайта, не отводя взгляда от его лица, и взяла его за руку. Бумага в её руке зашуршала, и она увидела, как на его лице вспыхнуло понимание, которое необъяснимо сменилось отвращением и ужасом, прежде чем она схватила его руку и прижала обрывок к его коже. Спустя миг выражение его лица изменилось и застыло. Она почти видела, как океан воспоминаний омывает его, пока он не сжал её руку так же крепко, как она держала его; его глаза были холодными, как сердце зимы. — Спасибо, — сказал он отстранённо. — Это от… от него? — Да, — мягко ответила Миса, подходя ближе. — Он ждёт тебя. Но нам нужна другая тетрадь. Она здесь, верно? Лицо Лайта слегка исказилось: ярость и разочарование сменили друг друга очень стремительно. Единственной причиной, по которой Миса не вздрогнула, была уверенность в том, что это не было направлено на неё. — Я смогу достать её, — это было всё, что он сказал, и Миса не стала думать о последствиях. Она прислонилась к его груди, чувствуя её тепло, даже если их соединённые руки мешали ей по-настоящему обнять его и даже если он не обнимал её в ответ. — Я скучала по тебе, — тихо проговорила она. — Мне нужно подумать. Полагаю, ты принесла это мне. Мисе потребовалось мгновение, чтобы понять, что он говорит о бумаге, всё ещё находящейся в её руках. Она отпустила её, стараясь не сдвинуть с того места, где Лайт касался её. — Да. У меня есть инструкции от Ми… от него. — Делай то, что он тебе сказал, — велел ей Лайт. — Заплачь, когда будешь уходить. Я выясню, как связаться с вами обоими. Не делай ничего больше — ничего, — пока я не приду за тобой. Это было именно то, что он сказал Миками в прошлый раз, но Миса знала, что на этот раз говорил настоящий Лайт. На этот раз она сделала то, что нужно было сделать, чтобы привести его в чувство, и теперь Кира воскреснет. Она безоговорочно и глубоко доверяла ему, и, когда он грубо оттолкнул её, ей всё ещё было трудно выглядеть опустошённой. Она заплакала, воскресив в памяти воспоминания о Лайте, сказавшем ей, что между ними всё кончено, позволив слезам пролиться вниз, когда направилась к выходу. «Более быстрые и решительные шаги позволят мне как можно скорее выбраться отсюда, не выглядя подозрительно», — стала рассуждать Миса, но затем всё пошло не так. Вспышка кристально-белого промелькнула мимо неё, и Миса повернула голову, чтобы посмотреть через плечо. L повалил Лайта на землю, и на лице Лайта отчётливо прочиталось удивление. Миса обернулась, зная, что движется слишком медленно, и прыгнула на L сзади. Он пытался всё испортить, и она не знала, как он это понял. Всё внимание L было сосредоточено на том, чтобы вырвать клочок бумаги из рук Лайта, и Миса впилась ногтями в его кожу. Он почти не отреагировал на неё, прижимая Лайта ногами и разжимая его пальцы. Промокший от пота лист бумаги, скомканный, упал вниз, и Лайт обмяк в ошеломлении. Миса потянулась к нему, и L оттолкнул её. Миса бросила блёстки ему в глаза и устремилась к важнейшему шарику из бумаги. Она трижды возвращала его Лайту, и каждый раз L методично выдёргивал его вновь, но в четвёртый раз ей помешала железная хватка на её спине, и она не смогла освободиться. Лайт всё ещё лежал на полу, L наполовину пригнулся к нему и тяжело дышал. Он поправил окровавленную рубашку и начал тщательно собирать обрывки бумаги, не обращая внимания на блестящую пыль, покрывающую его руки. — Мне нужна пепельница, — сказал он, и через несколько секунд появился жуткий дворецкий именно с ней в руках. L бросил в неё бумагу и отодвинул в сторону, удерживая лежащего Лайта, пока не извлёк откуда-то ещё несколько едва заметных клочьев и не бросил в пепельницу их все. — Жидкость для зажигалок, — скомандовал он, но дворецкий уже пропитал бумагу едкой жидкостью и поджег её. Обрывки тетради горели, унося с собой надежду Мисы. L подошёл к ней, всё ещё защищённый маской, несмотря на борьбу, со взглядом, исполненным гнева. — Тебе не победить, — отрезал он. — Он мой. Миса закричала на него, бессильная ярость овладела ею, когда её потащили обратно на уровень заключения. Через некоторое время её допросили, хотя безликим фигурам в костюмах она ничего не сказала. Она сказала, что работала одна, и, когда они спросили её о тетради, она ответила, что та спрятана. Что тетрадь принадлежала ей и только ей одной, что больше никого не было. Не видя их лиц, она не могла сказать, верят ли они ей, но допрос казался почти поверхностным. В соответствии с протоколом и не более того. В глубине души Миса знала, что Миками выяснит, что случилось, когда она не вернётся, что у него есть информация, которая ему нужна сейчас, чтобы освободить и Лайта, и её саму. Даже если ей не удалось полностью вернуть Лайта, они стали на шаг ближе к возрождению Киры. Даже если L был настороже, он не знал, кто такой Миками. Она цеплялась за эти знания и надежду, что они думали, что она была владельцем тетради. Миса поняла, что проиграла, когда её тщательно обыскали в поисках каждого клочка бумаги на её теле. По крайней мере, обыск проводила женщина, и, даже если Мису лишили всех деталей одежды, были предприняты попытки оставить ей хоть какое-то достоинство. Она всё ещё боролась, пытаясь защитить себя, но женщина, сокрытая от глаз, как и её коллеги-мужчины, нашла бумагу, которую спрятала Миса, и отняла её. Миса проснулась в пустой белой комнате с чувством утраты, глядя в потолок с невыносимой печалью. Она не могла остановить слёз, даже когда её снова допрашивали. Она не знала почему, не знала, что она сделала, кроме как попыталась вернуть Лайта, и повторяла снова и снова, что всё, чего она хотела, — лишь чтобы он любил её. Она знала, что раньше ей задавали другие вопросы, но не могла вспомнить, какие именно, и сказала об этом лишившим её свободы. Примятые яблоки из её сумочки необъяснимым образом оказались неотъемлемой частью допроса, и она понятия не имела, зачем купила их. Она безмолвно посмотрела на них, когда ей их продемонстрировали, и они остались на столе в её камере — единственным цветном пятном в безликом пространстве, почему-то связанном с её воспоминаниями, о которых она словно инстинктивно знала, что не хочет их раскрывать. Она также не могла избавиться от чувства, что L знает, что она скрывает и почему, даже если она этого не делала. В конце концов она была оставлена ​​в покое, чтобы свернуться калачом наедине со своими страданиями и обещанием ей возможной свободы, если судебный процесс пойдёт благоприятным путём. — Я не Кира, — сказала она, не обращаясь ни к кому конкретно, и не могла понять, почему слова прозвучали ложью.