Умение отпустить человека — невероятно сильное и волевое качество. И вовсе не важно, кого именно нужно отпустить: знакомого, друга или возлюбленного. В один прекрасный момент Жизнь просто не оставляет выбора, бросая на развилку путей, заставляя повернуть не то направо, не то налево, не то топтаться в бесполезности и влачить своё существование неизмеримое количество времени, пока не придет осознание необходимости сделать шаг. Уроки, которые мы не хотим учить сами… Жизнь обязательно заставит нас выучить их. И это будет больно. И сейчас я смотрю, как осенние листья, гонимые холодным ветром, бьют тебе в спину. Они не кружатся, будто бабочки на цветочной поляне, они неистово мечутся под резкими порывами и, словно внемля моему желанию, стараются вымести тебя из моего бытия. Некоторые люди уходят тихо и незаметно, кто-то громко, но безболезненно. А как уходишь ты? Я вот ощущаю чувство непомерного облегчения. Камень с души упал, когда ты развернулся и пошёл прочь. Не возвращайся, слышишь? Не возвращайся! Не порти то, что я с таким трудом построил. В тебе ведь есть капля уважения ко мне и моим страданиям? Прояви её. Тебе ведь не трудно это, да? Может, не сейчас. Ведь я наверняка задел твою гордость. Но ты никогда не был мстительным, потому тоже отпустишь меня. Когда успокоишься. Я верю в это. А теперь… А теперь я спокойно вздохну полной грудью и войду в новый день без страха и боли. И осенние листья будут петь мне о тёплом лете.
***
=от лица Тобирамы=
— Я хотел отпустить тебя. Я не мог утверждать, ведь сейчас едва ли был на это способен, но по ощущениям сердце только что упало куда-то далеко вниз и… нет, не разбилось, а мёртвым грузом осталось лежать в небытие. Я, конечно, иного ответа и не ожидал от него. Ожидал. Надежда всегда была, сколь бы безвыходной ситуация не казалась. Но, видимо, в этот раз я мог забыть о ней. Да, я ведь наверняка напоминал ему о своей первой любви, что отвергла его. Логично, что ему будет, как минимум, неприятно слышать признания от меня. Наверняка разворошил старые раны. А если так подумать, то и все его уколы в мою сторону могли быть связаны с желанием сделать больно тому человеку. А если… Если так подумать, то я столько размышлял и анализировал, что перебрал с несколько десятков явно за уши притянутых вариантов, которые совершенно лишние, но право существовать всё же имели. Вот только мне абсолютно не хотелось разбирать поведение Изуны со всех сторон. Раньше делать это было легко и интересно, а теперь страшно и… больно. Я мог найти — и, собственно, нашел, — множество причин поступкам и действиям Учихи. Вот только легче мне от этого не стало. Ведь сейчас речь шла не о каких-то выдуманных героях, жизни которых я творил вечерами, а непосредственно обо мне. Хорошо бы, если бы Изуна просто сделал вид, что ничего не слышал. Но ничего не бывает просто так. Я сам решил всё ему рассказать. Мне потребовалось столько лет, чтобы признаться во всем самому себе, но потребовалось чуть больше месяца, чтобы решиться на такое? Очевидно, что я боялся загнаться ещё больше. И мне так не хотелось предугадывать последствия, которые могли бы произойти со мной в случае отказа. Однако, я их знал. Знал, но решил действовать по определенному сценарию. Хотя бы у всех на виду. И это так выматывало… что хотелось выть. Да и сейчас не отказался бы. — Чувствуешь себя помешанным и не знаешь, как выбросить меня из головы? Голос Изуны звучал спокойно и… и как-то ещё, но я не мог дать определение этой эмоции. Я лишь кивнул. Во рту как-то разом пересохло, и казалось, что если я попытаюсь что-либо сказать, то это будет лишь бессвязный хрип. — Хотя раньше за собой таких дурковатостей не замечал, да? Что за вопросительная интонация? Ты же не спрашивал, а утверждал. Или спрашивал? А я в итоге прикрыл глаза и отвернулся. Такое чувство, что с собственным телом я управляться стал не способен. Выдерживать зрительный контакт стало не выносимо. Такие родные глаза сейчас пугали больше всего на свете. Хотелось незамедлительно провалиться сквозь землю и не важно, что до неё чёрт знает сколько метров. — Тебя нужно отпустить, чтобы тебе стало легче? Чтобы ты перестал изводить себя навязчивыми мыслями, которые ничего кроме терзаний и опустошения тебе не приносят? Полагаю, эти знания достались тебе через кровоточащие порезы. Иначе бы так уверенно ты бы не смог говорить. Очевидно же, что ты был прав. — Отпустить? Конечно. Ты же для этого пришёл. А я этого хотел. Сам ведь слышал. К чему этот цирк? Сделать больно, полагаю. Что ж, заслужил, тут я спорить не стану. — Разве ты это уже не сделал? — вопреки ожиданиям голос прозвучал спокойно, пусть и обессилено. И Учиха опять не торопился с ответом. Вместо этого он медленно начал ко мне подходить. Да, растягивать мучения у него получалось великолепно. И знал же, куда надавить, чтобы было больнее. Он наклонился ко мне так, что его глаза оказались на уровне моих, но я всё ещё разглядывал пол справа. ТАКОЙ контакт был выше меня. А Изуна разглядывал меня так, как будто видел в первый раз. Хотя с таким количеством невозможных для меня эмоций, наверное, и правда впервые. Изуна, ты насмотрелся? Добивай и уходи. — Только спросил. Ну раз спросил… Каких-то титанических усилий стоило посмотреть ему прямо в глаза. Заглянуть в них, не утонуть и не начать искать там ответы на вопросы. — Отпусти.***
=от лица Изуны=
Я всегда был слабым человеком. Сколько бы не пытался убеждать себя в обратном, но факты всегда напоминали, что я не способен принимать волевые решения. Проблемы появлялись, однако вопреки уверенным шагам навстречу трудностям, мне проще было убежать, отгородиться от них. А порой и вовсе умудрялся делать вид, что их не существовало. Привлекал внимание людей лишь с одной единственной целью: переключиться на них, чтобы не думать о наболевшем. Я так привык сбегать, что решать какие-либо вопросы стало невообразимо тяжело. Учебы, к счастью, это не коснулось. Хотя, полагаю, что необходимость таскаться то в школу, то в универ помогала забыть о сложностях хотя бы на время. Я пытался забыться. Да, можно и так сказать. Но не с помощью алкоголя, наркотиков или чего-то похожего, нет. Я пытался забыться в быстро сменяющемся потоке лиц, событий, жизни. Мне удавалось. Но как только я оставался наедине с собой и мыслями, что никогда и не покидали меня, то вспоминал, что являюсь обычным трусом, готовым обвинить весь мир в своём несчастье. Мне не хватало смелости признаться в ошибках. Хотя бы самому себе. И пусть вся эта импровизированная война и шла лишь внутри меня, ощущал я себя так, словно противостоял целой Вселенной. И это были неравные бои. С годами я научился понимать, что корень всех зол зачастую лежал именно в моих действиях, но понять и принять — разные слова. С чем-то я смирился, до чего-то дошёл, осознав, что был тем ещё идиотом, а от чего-то также продолжал бежать. Потому что боялся. Нормальные люди боялись собак, завалить сессию, не уложиться в дэдлайны на работе, летать на самолетах, смерти, в конце концов. А мой страх заключался в том, чтобы посмотреть на себя со стороны, выявить проблемы и — самое ужасное! — решить их. Потому что я не знал, что будет дальше. Некоторые вещи можно было предугадать, потому они и были успешно проработаны. Но не все. Я боялся потерять брата. Как физически, так и духовно. Мне часто снились кошмары, где он погибал, причем смерть его каждый раз была разной. Но всегда пугающей и кровавой. Липкий ужас охватывал меня, и мне требовалось под любым предлогом тотчас пойти к Мадаре и проверить, всё ли с ним было в порядке. Даже в три часа ночи. Даже когда мне было семнадцать лет. Кроме того, пришлось скрыть от брата свои интересы, идеи, мысли и планы, ведь мне казалось, что я могу его оттолкнуть. А я меньше всего хотел его разочаровать и так боялся остаться в одиночестве. Только сейчас стал понимать, что мой нии-сан, кажется, святой, раз столько всего терпел от глупого младшего брата. И он столько переживал за меня… Ведь всё могло решиться разговором, однако от него мне удавалось почти всегда ускользнуть. Я боялся нового дня. Вдруг мне придется столкнуться с необходимостью принять какое-то важное решения, к которому я был совершенно не готов? Хотя… а кто готов? Но меня волновал лишь я один, что в принципе, нормально для любого человека. И порой эта моя боязнь доходила до такого абсурда, что сейчас сгорел бы от стыда, окажись в такой ситуации. Но что было, то было. Но неизвестность не переставала пугать. Я боялся любить. Один раз обжегся, а потому не хотел быть раненным снова. Во мне поселилось чувство ненужности и бесполезности на долгие годы. И я не пытался выкорчевать его с корнями, а наоборот, щедро поливал, взращивая новые ростки. И тот отказ словно вырвал из меня кусок, а потому я пытался заполнить эту пустоту чем угодно, даже отравой, лишь бы не проходить всё это снова. Боль, отчаяние, печаль, грусть, смех и, кажется, радость… всё перемешалось, слившись в единый ком, в котором совершенно нельзя было различить, какая эмоция всплывала наружу. Сколько времени утекло? Год? Два? Конечно же больше. Я точно знал, что был нужен своей семье. И Мадара часто напоминал мне об этом: не прямым текстом, но очень красноречиво и тепло. Одиночество мне было ни по чём, ведь брат был рядом — живой и невредимый, — а значит всё было в порядке. Друзей я так и не завёл, ведь люди не казались мне подходящими… мы просто были разными. Это не плохо, но просто нам было не по пути. Единственный человек, который по-настоящему заинтересовал меня, с которым хотелось бы делиться переживаниями и новостями, был далёк, ведь жил в цифровом мире. Он жил там до определённого момента. Пока я не узнал в нём того самого, с которым был знаком много лет. Это было смешно. Отличная ВСЕЛЕНСКАЯ шутка. Я конечно подозревал, что у Тобирамы внутренний мир гораздо больше того, который удавалось увидеть в редкие моменты его просветления, но чтобы вот так… Хотя я наверняка был таким же в его глазах. Мы не делились друг с другом ничем. Вернее, я раньше, лет шесть-семь назад, обращал свои переживания в шутки и уколы, стараясь зацепить его… Но ему было по большей части плевать. Тогда он напоминал холодный айсберг, который было очень тяжело, но весело бесить. Хотя он многим и сейчас таким казался. Кто же мог подумать, что он другой? Такой, каким бы… Я определенно считал своим большим достижением то, что где-то за последний год научился думать. Головой думать, объективно и честно оценивать все события. Ведь если дело касалось межличностных отношений, хорош я был лишь в теории, а вовсе не на обивающей порог практике. И хорошо, когда были люди, способные напомнить простые вещи. Которые помогали осознать глупость хождения вокруг да около. И я осмелился сказать себе, что готов принимать решения. Осознанно, выйдя к ним с поднятой головой, а не загнанный обстоятельствами. И я очень надеюсь, что не стану ни о чём жалеть.***
=от лица Тобирамы=
— Я узнаю тебя, — говорил он спокойно. Мне бы его спокойствие. Кого ты там узнал? — Теперь узнаю. И что это значит? Я непонимающе покачал головой. Я что-то пропустил или где? Мы же о другом говорили! — Узнаю Автора, чьи работы я читаю. Хорошо, объяснил, спасибо. Это сейчас какое значение имеет? — Так сложно было понять, что он это ты, а ты — он. Но если так подумать, то всё сходится. Когда-нибудь, определённо, я добавлю такой мучительный диалог в свою работу, не забыв упомянуть, насколько паршиво в этот момент было герою. Однако, Изуна, какого хе… — Я отпускаю все твои мысли обо мне. Тебе больше не нужно плавиться в них. Говорил он явно серьезно, вот только… — Изуна, это так не работает. Я не могу по щелчку пальцев выкинуть тебя из своей головы. Я… — Я знаю. Знаю это как никто другой. Молчание уже порядком потрепало нам нервов, но можно же поговорить. Ты не думай, что я пришёл сюда с такими пафосными речами, чтобы морали тебе читать. Скорее… ты сам научил меня думать. Через свои работы. Тебя? Учить? Ты никогда не выглядел дураком. Ну, разве что когда бесился как малый ребёнок. — Я тогда правда начал много анализировать, и это мне помогло. Жаль, что делал я это на счёт других, а не себя. Наверное, избежал бы множества проблем и сохранил бы больше нервных клеток. Тебе не кажется, что сейчас не уместно улыбаться? Хотя тебе-то что, ты, может, и рад. — Ты ведь ко всему готовился? Что бы я не сказал… Но всё равно тебе тяжело, а я, дрянь такая, только болтаю и хожу вокруг да около. Но мне страшно. Страшно с тобой сейчас разговаривать, хоть выглядит это наверняка не так. Но тут заслуга успокоительных, ибо без них я бы не смог и двух предложений тебе выдать. Теперь я окончательно запутался. Слишком длинный и искренний монолог для того, чтобы послать к чертям одного меня. Изуна, ты что, оправдываешься? Извиняешься? Но тебе не нужно этого делать. Ты не виноват. Для чего это всё?.. — А мне потребовалась всего одна ночь. Одна грёбанная ночь, чтобы собрать всё воедино. Чтобы откинуть свой страх, предрассудки. Чтобы понять, кто я, что я, чего мне хочется и что действительно нужно. И тут Изуна резко отстранился, рвано выдохнув. Я ощущал себя малым ребенком, который успел где-то накосячить, а теперь ему читали образовательный лекции, взывая к совести. Взывать ещё было к чему, но внутри меня будто душа горела, и пламя это грозилось выжечь всё дотла. А Учиха не уходил. Он совсем меня запутал своими словами. Руки мои казались онемевшими и, кажется, мелко тряслись, сцепленные между собой. С каждым вздохом в мой разум окутывал туман, и возвращалось желание убежать и не слушать его. Когда уже конец истории?***
Насколько было удивительным мастерство людей, что скрывали свои эмоции глубоко внутри. На их лицах были словно маски, которые они могли не снимать годами или менять в зависимости от случая. И никто вокруг не знал, были ли они счастливы или бесконечно страдали. Никто не в силах был протянуть им руку помощи, ведь на первый взгляд она была им абсолютно не нужна. Но тому, кому они позволили увидеть себя без маски, было даровано право вершить над ними суд.=от лица Изуны=
В глазах Тобирамы виделось отчаяние. Он хотел сбежать. И я бы хотел. Никогда его таким не видел, но не мог взять всё и закончить так быстро. Это было неправильно, конечно, ведь я совершенно не желал причинить ему излишнюю боль. Но полагал, что даже моё нахождение рядом ранило его. Чего уж говорить о словах. Он выглядел как загнанный зверь, который уже потерял всякую надежду и лишился сил. Он не хотел сражаться, только ждал свой приговор. И очевидно, что я пришёл, чтобы сразу привести его в исполнение. И никто не осудит меня. И никто не скажет, что я лицемер. И никто не скажет, что трус. И никто не скажет, что я пустое место. Никто, потому что я всё для себя решил. Решил, но ещё не до конца верил во всё это. Мне нужно было, чтобы мне повторяли это дорогие мне люди. Их ведь не много, всего несколько человек. Они же смогут. Я в них верю. Лишь бы они поверили в меня. И тогда я обещаю, что буду с ними до конца. Потому что без них я точно стану никем.***
=от лица Тобирамы=
— Да, пусть я сам говорил, что ты напоминаешь мне мою первую любовь, но это было лишь моё желание не забывать его. Очень глупое и неуважительное по отношению к тебе. Я был не прав. Вы совершенно разные люди. И ты в тысячу раз лучше него. Изуна протянул мне руку. И что я должен с ней делать? Что ты хочешь? Объясни, не молчи. Мне уже и так тошно, ничего не понимаю… И он объяснил. — Я не могу обещать тебе, что буду любить тебя. Я до сих пор не знаю, какая любовь нужна мне. И не имею ни малейшего понятия, какая нужна тебе. Но чтобы выяснить хоть что-то нужно время, общение и доверие. Я не стану отрицать, что ты мне интересен и… ты мне нравишься. Но пока что это всё, что я могу предложить тебе. Повисло молчание. Какое-то нервное и слегка искрящееся. Что, прости, ты сказал? Я уже не надеялся услышать что-то хотя бы отдалённо похожее на это, но ты… — Тобирама, я понимаю, что ты молчишь наверняка от того, что слегка… удивлён… И явно есть доля того, что ты бы меня прибил нахер за такую длинную речь, но скажи что-нибудь. Иначе говорить буду я. Нести всякую чушь, просто чтобы говорить, а не потому, что надо. Его рука тоже дрожала. Как я мог не поверить в его искренность? Конечно верил. Конечно сжал его холодную руку своей. И он сразу замолчал, смотрел на меня совсем не так уверенно, как ещё минуту назад. Может быть, пора перестать жалеть других и просто начать быть искренним? Учиха потянул меня на себя, заставляя встать. Я подчинился. Хотя я подчинился бы любому действию, ведь сейчас себя ощущал так непривычно, будто был не в своём теле. Странное чувство… — Сказать красиво я могу лишь на бумаге, — а где голос? Ладно, буду шёпотом говорить. — А сейчас я просто… рад тому, что ты сказал. Машинально сжал его руку сильнее. В голове была редчайшая пустота. В груди клокотало и ревело. В ушах звенело. Но я чувствовал, что не договорил нечто важное, потому нужно вздохнуть, закрыть глаза и… — А мне казалось, что ты из тех людей, что делают, а не говорят. Изуна обнял меня, окончательно сбивая с мысли. — И, кажется, так и есть. Да, он прав. Потому мне оставалось лишь обнять его в ответ.