и грянет

Не всем несчастным душам, населяющим этот мир, в будущем суждено безбедное существование, полное надежд, благодати и любви. Удача улыбается единицам и совершенно не знает ни справедливости, ни жалости. Души, наполненные светом, склонны к погибели едва ли не сильнее иных душ, и чаще всего вынуждены существовать во мраке. К таким относился беглый каторжник Жан Вальжан. К таким относилась несчастная Козетта. Их судьбы, скреплённые на небесах, должны были переплестись, а души — соединиться. И это бы случилось, будь мир хоть немного более справедлив. Но жестокость и злой рок решили иначе: Жану Вальжану и Козетте суждено было расстаться навсегда. Покидая трактир Тенардье, они подвергли себя огромной опасности. Двигаясь в тиши и тьме, ни Жан Вальжан, ни Козетта старались не издавать ни звука. Простое удовольствие разговора друг с другом было им недоступно. Ночной Париж казался бывшему каторжнику враждебным, опасным, мрачным и бесконечным, оплетённый тысячами улиц, переулков, площадей и бульваров. Делая каждый шаг, он боялся не столько за себя, сколько за Козетту: жизнь без неё была подобна пребыванию в могиле, а одна лишь мысль об этом — предсмертной агонии. Поэтому, двигаясь вдоль узких улиц Парижа, Жан Вальжан был особенно внимателен. Сжимая хрупкую ладонь дочери, он искал самые тихие, безопасные и неосвещённые места, другими словами — те, где не мог скрываться инспектор Жавер. Но навязчивые тени двигались за ними по пятам: то тут, то там Жану Вальжану мерещилась полицейская форма, и то тут, то там раздавался страшный громовой голос. Единственным спасением для Жана Вальжана и Козетты оказалась стена, преградившая им путь. Она возвышалась на восемнадцать футов, и за ней, на той счастливой стороне, можно было наконец вдохнуть спокойно. Жан Вальжан, мастер взбираться без лестниц и крючьев, но с помощью одной только мускульной силы, принялся за дело. Он был движим страхом и волнением, что обычно создаёт в душе человека настоящую бурю, которая, в свою очередь, способна привести к великим поступкам. С каждым шагом волнение только усиливалось: Жан Вальжан отчётливо слышал приближающиеся голоса и, взглянув назад, за собственную спину, увидел в тупике Жанро двух полицейских. Он без труда признал в них помощников Жавера, а они в нём — того самого беглого каторжника. В этот миг перед Жаном Вальжаном в третий раз разверзлась отвратительная, жуткая и неотвратимая пропасть: он был пойман. Полицейские оказались быстрее, хитрее, сильнее и выносливее. Хватая его и выворачивая его руки, они явно чувствовали превосходство. Жан Вальжан же был слишком слаб, чтобы бороться. Этим он подверг бы опасности не только свою жизнь, но и жизнь Козетты, а этого никак нельзя было допустить. Жан Вальжан опустил руки. Он поддался жестокой судьбе. — Делайте со мной всё, что хотите, но, Бога ради, не трогайте Козетту. Она ни в чём не виновата. Полицейские переглянулись. В полуночной тьме их можно было принять за братьев-близнецов, только один казался немного шире другого и имел более острые черты лица. — И что ты прикажешь с ней делать? — спросил первый, скептически оглядывая маленькую хрупкую девочку, от страха успевшую забиться в угол. В это время за спиной Жана Вальжана послышались громкие, глухие и тяжёлые шаги. То был Жавер, вероятно, услышавший столь знакомый и столь ненавистный голос. — Жан Вальжан, — холодно проговорил он, но в суровом взгляде читалось торжество. — Инспектор, — Жан Вальжан сумел только слабо кивнуть. — Есть у вас перо и бумага? Мне нужно завершить одно дело, а после я сразу же отправлюсь туда, куда скажете. — На каторгу. — Пусть так. Перо и бумага нашлись в префектуре полиции. Под строгим надзором Жавера Жан Вальжан стал диктовать одному из секретарей некое письмо. Содержание было таково:

«Мадам и месье Тенардье! Деньги, которые я посылаю вместе с этим письмом и Козеттой, по праву принадлежат ей. В своё время я, как вы уже знаете, обещал её матери проследить за ней, но не могу сдержать этого обещания. Все деньги, которые прилагаются к этому письму, заработаны честным путём, если вас это, конечно, волнует. Деятельность фабрики была очень прибыльна, и потому в мой карман ушло целых шестьсот тысяч франков. Используйте их во благо Козетты и ни в чём ей не отказывайте. Пусть она ест лучшую пищу, носит лучшую одежду и получает знания. С наилучшими пожеланиями, господин, изъявший у вас это несчастное дитя».

С этими словами Жан Вальжан замолк. Прежде, чем увести его, ему дали проститься с Козеттой. Это прощание было одновременно самой нежной и самой печальной вещью, происходящей когда-либо в стенах префектуры Парижа. Козетта, ещё не успевшая счесть Жана Вальжана своим отцом, всё же прониклась к нему той особенной любовью, какая бывает только у детей. Сжимая в руках куклу, она прошептала: — Прощайте, добрый господин. — Прощай, Козетта. Будь умницей, — ответил Жан Вальжан, и некогда ясный взгляд его померк навсегда. Инспектор Жавер вызвался самостоятельно доставить Козетту, письмо и чемодан с деньгами в Монфермейль. Ему хотелось довести это дело до конца и лично убедиться в справедливом его исходе. А Козетта, маленькая и напуганная, даже не знала, куда направляется злополучный экипаж. Юной и невинной душе, только-только вынутой из лап тьмы и невежества, предстояло вновь там оказаться.