и грянет

Встретившись с тем, что его прельщает, всего раз, человек больше никогда не захочет с этим расставаться. Так произошло и с Эпониной: посетив однажды революционный кружок, она отчего-то почти сразу почувствовала себя его частью. Громкие и смелые речи, грандиозные планы, радикальные взгляды — всё это пришлось по сердцу храброй и беспокойной девушке. Она твёрдо решила, что появится там снова. Собрание было назначено на двадцать третье марта. Господин Анжольрас упомянул об этом вполголоса, и Эпонина даже не была уверена в том, что приглашена. Молодые люди в один голос твердили им с сестрой прийти снова, но это казалось скорее проявлением вежливости, чем официальным предложением. Впрочем, Эпонина не особенно об этом беспокоилась. Обладая одновременно одним из самых полезных и самых гнусных на свете качеств, а иначе — наглостью, она обращала мало внимания на чужие капризы. Так или иначе, в пять часов пополудни сёстры Тенардье отправились в кафе «Мюзен», чтобы оказаться там ровно в шесть. Мать, стоящая в это время за прилавком, наивно (если только подобным ей людям свойственна наивность) полагала, что её дочери отправились «прогуляться». Джанет Тенардье заблуждалась, но заблуждение было для неё гораздо легче правды. — Ты и правда собираешься участвовать в том, что затевают эти молодые люди? — тихо спросила Азельма у сестры, когда они удалились от «Коринфа». Лёгкий ветер трепал её тёмные косы и развевал юбки тёмно-зелёного платья с широкими рукавами. Азельма казалась почти столь же невинной и прекрасной, как Козетта, не рискнувшая в этот день отправиться в Люксембургский сад. — Кто знает, — Эпонина неопределённо пожала плечами и взглянула на сестру. — Но если что-то начнётся… Я не собираюсь оставаться в стороне. Азельма не ответила. В «Мюзене» её прельщали разговоры об искусстве и науке, а не свободолюбивые речи. Человеческим идеям и стремлениям она предпочитала человеческие души. Вечер падал на Париж синевато-розовой вуалью. Когда сёстры оказались возле кафе, солнце уже почти скрылось за горизонтом. Рядом с уже знакомым одноэтажным зданием они заметили странно знакомый невысокий силуэт. Он ждал. — Гаврош! — воскликнула Эпонина, разглядев растрёпанные тёмные волосы и старую серую жилетку младшего брата. — Что ты здесь делаешь? Она была удивлена, но не разозлена: Гавроша можно было отыскать всюду, и двор перед «Мюзеном» не был так уж плох для него. Мальчишка прищурился и весело улыбнулся. — То же, что и вы, сестрицы, — ответил он, натянув на голову видавшую виды фуражку. — Тебе не стоит здесь быть, — с беспокойством сказала Азельма. — Маленьким мальчикам вредно слушать такие речи. Гаврош насупился и демонстративно направился прямо к двери, делая вид, что не понимает, о каких таких «маленьких мальчиках» говорит сестра. Он едва отыскал это место и даже дождался подходящего времени не для того, чтобы сигануть домой при первом замечании. Немного удивлённый, слегка обиженный и расстроенный, но предвкушающий, Гаврош вошёл в «Мюзен». Сёстры отправились следом. Коридор, соединяющий передний зал кафе и его заднюю комнату, был привычно тёмен. Шагая самой первой, Эпонина задумалась о том, чтобы в следующий раз захватить сюда свечу. Как только она остановилась, Азельма и Гаврош сделали то же самое. И замерли, когда старшая сестра трижды постучала в тяжёлую дверь. В воздухе повис густой туман, иначе зовущийся напряжением, и долгую минуту никто не мог выговорить и слова. Наконец дверь распахнулась. За нею стоял высокий молодой человек в круглых очках, старательно надвинутых на нос. Он звался Фредериком Комбефером и, как помнит читатель, был правой рукой самого Анжольраса. — Добрый вечер, мадемуазель Тенардье. И вторая мадемуазель Тенардье, — с лёгкой, едва заметной улыбкой сказал он, по очереди взглянув на Азельму и Эпонину. — Я рад, что вы решили снова к нам присоединиться. Из-за спины старшей сестры выступил Гаврош. — Здрасьте, господин! — он поднял голову вверх, чтобы встретиться взглядом с новым знакомым. — Вы ведь принимаете новичков? Не пеняйте на моих сестриц — они сами не знали, что я увяжусь за их юбчонками! Комбефер улыбнулся, но искра беспокойства тронула его тёплые серые глаза. Он кивнул, пропуская брата и сестёр в комнату, а после вновь захлопнул дверь. «Друзья Азбуки» в этот вечер собрались почти в полном составе. Не хватало лишь Фейи, задержавшегося на фабрике, и Боссюэ, попавшего, вероятно, в очередной переплёт. Ничего не изменилось: карта, испещрённая точками и пометками, всё еще оставалась на стене, а комната всё ещё дышала свежестью и свободой. Эпонина с улыбкой оглядела все знакомые лица и поприветствовала каждого из них, устроившись между Грантером и Курфейраком. Азельма заняла место возле Комбефера, а Гаврош остался стоять, размышляя, к кому ему лучше было бы примкнуть. — Добрейшего вечерка, господа! — сказал он звонким детским голосом и попытался изобразить поклон. — Меня зовут Гаврош, и я уж очень хочу быть вам полезным. Пусть я и мал, но маленькие люди тоже могут быть хороши! Мы проберёмся туда, куда вы никогда в жизни не залезете, и сделаем то, от чего у вас глаза полезут на лоб! Утомлённый такой громкой речью, мальчик замолк и выжидающе взглянул на Анжольраса. В нём Гаврош, умеющий разбираться в людях, с самого начала верно определил «главного». Несколько секунд Анжольрас стоял молча, строго, почти испытующе глядя на мальчишку своими голубыми глазами, а после — уверенно кивнул. — Нам может понадобиться помощь гаменов, — сказал он. — Поэтому, если тебе хватит храбрости для того, чем мы заняты, то можешь остаться. Гаврош радостно захлопал в ладоши и примостился возле кудрявого юноши в рединготе цвета горчицы. — Вы слышали?! — воскликнул он. — Слышали? Месье-горчичный-кафтанчик, месье-красный-кафтан принял меня! — Можешь звать меня Антуаном, — усмехнулся Курфейрак и потрепал Гавроша по непослушным волосам. — А его — Этьеном. Хотя… Пусть будет месье Анжольрас, если тебе ещё хочется жить на этом свете. Гаврош скорчил гримасу, а Эпонина, сидящая возле брата, слегка удивлённо развернулась в сторону Курфейрака. — Так вот, как его зовут! — с весёлой усмешкой сказала она и взглянула куда-то вглубь комнаты, лишь на миг остановившись на месье Анжольрасе. Создавалось ощущение, что в кафе кипела жаркая дискуссия: один говорил о своём, другой это оспаривал, третий пытался вмешаться, четвёртый (вероятно, то был Грантер) ставил всё под сомнение, а пятый не соглашался ни с кем из них. Голоса соединялись в один сплошной гул, но не было в нём хаоса и беспорядка. Здесь решались важные вещи. Здесь решалась судьба страны. — Может быть, выпьем? — вдруг вмешался Грантер, скучающе оглядывая зал. — Генералу Ламарку не станет легче от ваших разговоров, а старина Луи-Филипп и вовсе не должен нас касаться. Гаврош удивлённо взглянул на него и весело кивнул, протягивая руку. — Какое прекрасное место! — он широко улыбнулся. — Тут тебе и делишки важные, и вино! Эпонина несильно ударила брата по руке и взглянула на него так, что любая мысль о выпивке должна была тут же покинуть юную голову. — Никакого тебе вина! Вспомни нашего папашу. Разве ты хочешь стать таким же? Гаврош насупился и промолчал. Он решил внимательно слушать всё, о чём здесь говорят, чтобы потом оказаться полезным и доказать, что маленькие люди тоже на многое способны. Мальчик поглядывал то на месье Анжольраса, который вдохновлённо толковал об оружии и восстании тридцатого года, то на Азельму и месье Комбефера, занятых каким-то своим разговором. — Человеческая душа удивительна, не думаете? — говорила Азельма. — Столько всего может скрываться за одним только словом и взглядом… — Любые слова и любые взгляды можно верно понять, если немного изучить психологию, — отвечал Комбефер. — Она даёт простые ответы на сложные вопросы и помогает разобраться, скажем, в человеческих чувствах. — И что же чувствую я? — Полагаю, Вы немного смущены. Гаврош отвернулся. Прямо напротив него, практически в центре комнаты, стоял Анжольрас. Его взгляд был строгим и сосредоточенным, а речь казалась высеченной из камня — до того верным и подходящим было каждое слово. Гаврош подумал, что во что бы то ни стало должен подружиться с этим серьёзным малым. — Не мешает знать, чем мы располагаем и на кого можем рассчитывать, — говорил Анжольрас. — На позапрошлом собрании я назначил для каждого из вас место, где ещё не угасли наши силы. У нас не больше двух недель на то, чтобы возродить в рабочих, студентах, врачах, юристах и художниках пыл и сделать так, чтобы они сочли своим долгом примкнуть к нам. Когда Анжольрас замолчал, большинство студентов и рабочих энергично закивали или даже стали делиться своими успехами вслух. — Постойте, — сказала вдруг Эпонина, когда шум мало-мальски поубавился. — Вы поговорили со студентами, врачами, юристами, рабочими, даже с масонами… Да Бог знает, с кем ещё! Но не учли ещё кое-что. — Что же? — спросил Анжольрас, слегка нахмурив светлые брови. — Простой народ. Те, кому не посчастливилось овладеть достойной профессией, и они оказались как будто выброшены из этой жизни. Бедные трактирщики, вдовы, сироты, гамены, даже нищие… По отдельности они слабы, но вместе — ого-го какая сила! Гаврош оживился. Он поглядел на сестру сияющим взглядом, в котором читались благодарность и гордость. — И что же Вы предлагаете, мадемуазель? — голос Анжольраса теперь был задумчив, а взгляд — устремлён на вновь прибывших брата и сестру, удивительно разговорчивых и удивительно похожих. — Мы с Гаврошем немного пополним ряды вашей армии, месье, — с лёгкой улыбкой сказала Эпонина. — Повторим Ваше выступление на площади, только поговорим в другом месте и с другими людьми. Вот увидите: результат Вас удивит! — О выступлениях на площади говорил ей я, — вмешался Курфейрак, а затем весело рассмеялся, — не пугайся, мой друг. Анжольрас почти не обратил внимания на его слова. Он лишь слегка удивился и, серьёзно кивнув Эпонине, проговорил «попробуйте». Слова Тенардье, словно поленья, брошенные в затухающий костёр, породили новые и новые дискуссии. В «Мюзене» вновь царила атмосфера продуктивного беспорядка: в спорах, как сказал бы великий Сократ, рождались всё новые и новые истины. Горели свечи. Прибавлялись точки на старой республиканской карте. «Общество друзей Азбуки», юное и бесстрашное, готовилось к главному делу своей короткой жизни: они собирались освободить Францию.