***
Портретные галереи в Нурменгарде были чем-то вроде местной достопримечательности. Они занимали пространство сразу на нескольких этажах и являли собой целый ряд полотен, датируемых восемнадцатым-девятнадцатым веками. Гриндевальда вряд ли можно было назвать ценителем искусства, однако к своей коллекции он относился трепетно и нередко предпочитал обществу аколитов компанию нарисованных собратьев по магической крови. Находясь неподалёку, можно было стать невольным свидетелем того, как Гриндевальд обсуждает с портретами последние новости, делится забавными эпизодами из жизни или попросту ведёт светские беседы о погоде. Иными словами, нарисованные портреты находили с Гриндевальдом общий язык гораздо проще, чем сам Криденс. Сначала, когда Криденс только переехал в Нурменгард, его сильно обижало, насколько шутливее и естественнее становился Гриндевальд, когда переставал быть вынужден играть перед Криденсом роль снисходительного благодетеля. Криденсу казалось, что с Гриндевальдом, весело болтающем о съеденном на завтрак омлете с беконом, он бы точно сумел подружиться, но там, где появлялся Криденс, такой Гриндевальд немедленно исчезал. Однако всякий раз, когда Криденс отчаивался и начинал сомневаться в существовании второго, более приветливого Гриндевальда, его заливистый смех доносился из галереи, возвещая обитателей замка о новой уморительной шутке. Такой Гриндевальд существовал — просто Криденс не был достоин ни его дружбы, ни даже внимания. Словно неловкий посетитель музея, Криденс вздохнул и перешёл к соседней картине. На ней был изображён некто Сэмюэль Поттер. Это был немолодой, как и все прочие, волшебник с бородой, свисающей далеко за пределы картины, и абсолютно лысой головой. — Чего это ты на меня во все глаза уставился, молодой человек? — спросил Сэмюэль, когда Криденс, зазевавшись, слишком долго разглядывал его лысину. — Знаешь, как говорят? Не тычь носа в чужое просо, вот так-то вот. — Почему вы вечно на меня нападаете? — нахмурился Криденс. — За всё время, что я тут пробыл, вы мне ни разу доброго слова не сказали. Разве я сделал вам что-то плохое? Вовсе нет, только вы меня всё равно невзлюбили. Это нечестно. Сэмюэль от души расхохотался. — Уважение нужно сперва заслужить, маленький Дамблдор, — ответил он. — Или мне лучше называть тебя маленьким Бэрбоуном? Весьма прославленная фамилия. В Америке, откуда берёт начало мой род, не было ни одного мага, что не слышал бы о великих охотниках за ведьмами. Каково это — прославиться тем, что истреблял своих братьев и сестёр? — Я никого не истреблял, — возразил Криденс. — Это делали предки Бэрбоунов. — Носить имя их рода — всё равно, что делать самому. — Я так не считаю. А вы просто завидуете, что про вашу фамилию никто вообще не слышал. — О, — засмеялся Сэмюэль ещё пуще, — поверь мне, маленький охотник на ведьм, однажды наступит день, когда волшебники всего мира узнают о славном роде Поттеров. Криденс фыркнул. Он совсем в это не верил, а, даже если так оно и было предначертано, не собирался поддерживать самовлюблённые фантазии Сэмюэля. — Очень в этом сомневаюсь, — сказал Криденс. — Сомневаешься ты или нет — это не имеет никакого значения. То, чему суждено сбыться, всё равно сбудется, несмотря на то, как сильно ты будешь пытаться избежать этого. —Сэмюэль спрятал руки в густой бороде. — Возможно, именно твоё сопротивление и станет причиной того, что судьба одержит верх. Криденс отвернулся. Что-то в этих словах вызвало в нём злость. Разумнее всего было бы промолчать, но вместо этого он безо всякой причины, кроме отвращения ко всему, о чём говорил старик, произнёс: — Вы говорите глупости. — Криденс не скрывал раздражения. — Я не буду слушать советы от сумасшедшего старика, который перепутал голову с подбородком местами и вырастил бороду до пола. — О? Тебе не нравится моя борода? Не хватало только ссориться с картинами. — Она вам подходит, — буркнул Криденс. — Такого же размера, как и ваше самомнение. — А мне-то казалось, что бороды — это твоя слабость, — ответил Сэмюэль, нисколько не задетый оскорблением. — Интересно, своему дорогому другу Грейвсу ты говоришь точно так же? — Как хочу, так и говорю. — Не сомневаюсь, — согласился он добродушно. Отмахнувшись от него, Криденс уже собрался уходить. У него было запланировано ещё много дел на сегодня. Однако Сэмюэль заговорил ему вслед: — Помнится, он говорил, что бороды в его семье — наследственная черта, не так ли? К тому же, не тебе рассказывать мне о нелепых причёсках, маленький Дамблдор. Неужели юноши вроде тебя теперь носят горшки? Знаешь, у современных волшебников напрочь отсутствует чувство вкуса, нет, даже не так, чувство прекрасного, если позволишь. Во все времена молодёжь отличалась эпатажем и бунтарством, однако это уже бунт против стиля, против Мерлина и против природы. Криденс застыл посреди холла. Обернулся. — Что вы сказали? — Что горшок — это преступление против стиля, Мерлина и природы. Сэмюэль откровенно потешался. — Нет, нет… Криденс помотал головой. Их с Персивалем проход через галерею, его испуг и бросок к зеркалу. То, как ему казалось, будто люди с портретов следят за ним, куда бы он ни пошёл. — Грейвс вынудил нас молчать, — сказал Сэмюэль, — но не ослепнуть. Забавная была сценка. Я было подумал, что вы затеяли какой-то розыгрыш, но потом, конечно, догадался. Догадались, они догадались. Значило ли это, что и Гриндевальд теперь знает? — Вы знаете о… — Криденс колебался. Вложить в свой вопрос слишком многое означало признаться, а Криденс не был уверен, как многое было известно волшебникам с портретов. Его странный вид и обеспокоенность причёской ещё ни о чём не говорили. Обеспокоенность причёской не равняется потери памяти, и всё же вещи, которые он тогда произносил… — Вы знаете про зелье? Выпутав из бороды руку, Сэмюль приложил палец к губам. — Где двое тайно говорят, — сказал он, — там третий говорун не брат. — Что ты здесь делаешь, Аурелиус? Криденс вздрогнул. Вышедший из-за угла Абернати застал его врасплох. — Ищу мистера Грейвса, — ответил Криденс. Это не было ложью: выходя из комнаты, Криденс преследовал именно эту цель. Просто ненадолго задержался в галерее, раз уж Персиваль куда-то запропастился. — Я нигде не могу его найти, а мы договаривались позаниматься стрельбой по мешочкам. — Кажется, мистеру Грейвсу были поручены дела в деревне. Странно, что никто не предупредил тебя. Уверен, он скоро вернётся, и вы сможете продолжить ваши занятия по мастерству волшебной палочки, — сказал Абернати. Подойдя, он сложил руки за спиной, подражая Гриндевальду. — Добрый день, господин Поттер. Как сегодня ваше колено? — Добрый день, господин Абернати, — отозвался тот с улыбкой. — Ломит, как и всегда. Должно быть, к дождю дело. — Скорее всего, — вежливо согласился Абернати, а затем повернулся к Криденсу. — Мадам Розье пригласила меня выпить чаю, и я как раз собирался присоединиться к ней. Не хочешь с нами, Аурелиус? — Я? Абернати поднял бровь. Видимо, с другими Аурелиусами он знаком всё таки не был. — А, да, — поспешно согласился Криденс. С его наказанием в виде заключения в комнате было покончено, и с тех пор, как он якобы согласился участвовать в британской операции, обида, которую затаили на него аколиты, по-видимому, была прощена. — Конечно. Спасибо. — И чёрту бывает восемнадцать лет, и у плохого чая есть первый настой, — заметил Сэмюэль со всезнающим видом. Криденс, как всегда, ничего не понял. Абернати согласно рассмеялся. Махнув рукой в сторону лестницы, он позвал Криденса за собой. Напоследок, прежде, чем окончательно уйти из галереи, Криденс бросил взгляд на портрет, однако Сэмюэль Поттер уже и думать о нём забыть — оставшись в гордом одиночестве, он принялся заплетать бороду в тугую косу. Значит, он ничего не рассказал Гриндевальду? Или рассказал, и секрет между двумя людьми, о котором говорил Сэмюэль, относился к нему и Гриндевальду? Или он просто сыпал поговорками налево и направо, чтобы сойти за мудрого старца, а на самом деле и сути-то их не понимал? К последнему варианту склонялся Криденс, однако такая манера разговора оставляла его наедине с ещё большим количеством вопросов. Господи, и почему все в этом замке так любят говорить загадками? И что ещё за неотложные дела в деревне, по которым Персиваль был вынужден отлучиться? Они провели вместе всё утро, и Персиваль не предупреждал его ни о каких внезапных поездках. Винда сидела за столом в банкетном зале, разливая по чашкам чай из полненького заварника. Было необычно видеть её на том же самом месте, что и на собрании аколитов, но в таких разительно отличающихся обстоятельствах. Сравнимо было со встречей боевого товарища (или врага) в милом магазинчике со сладостями. Заприметив Криденса, она вежливо кивнула и наполнила третью чашку кипятком. — Надо же, кто решил к нам присоединиться, — сказала она. — Будь герр с нами, тебя бы не удалось затащить и силками, не правда ли? «Странный способ начинать разговор», — мелькнуло у Криденса в уме. — Не совсем, — возразил он мягко. — А почему он не присоединится, кстати? — Герр планировал посвятить сегодняшний день сеансу прорицаний, — объяснил Абернати. — И если мы хорошо его знаем, то не стоит рассчитывать на его присутствие до завтрашнего утра, — добавила Винда к тому же. Криденс сел за стол напротив неё. — Подобного рода магические практики требуют концентрации и одиночества. Нет нужды пытаться мешать ему. Винда подвинула к нему чашку, и в ноздри Криденса ударил тонкий аромат жасмина. Вот оно что, очередное пророчество от Гриндевальда. Интересно, что их ждало на сей раз? Нет, подумал Криденс, на самом деле ему совсем не интересно. Скоро его здесь не будет, его и Персиваля, и Гриндевальд вместе с его заоблачными мечтами перестанет иметь значение. Больше для него в мире Криденса не будет места. Ниточка, прочно привязанная к птичьей лапке, наконец будет разрезана. Криденс не улыбнулся только лишь потому, что не мог позволить себе улыбку в обществе тех, кого решил считать своими противниками. Он сделал глоток. — Очень вкусный чай, — сказал он. Абернати с готовностью поддержал его. — Даже Куинни нравился жасминовый чай, — заметила Винда с тенью улыбки. — Хотя обыкновенно она предпочитала пить какао. — Куинни обожает какао, — сказал Абернати. — Заваривала его по утрам вместо кофе и пила. Удивительная привычка. — Согласна, — кивнула Винда. — Совершенно дурацкая. Обменявшись таинственными взглядами, они негромко посмеялись над одной им понятной шуткой. Видимо, это было чем-то личным, во что Криденс не был до конца посвящён. Судя по тому, как эти двое вели себя друг с другом, между ними не было никакой вражды. Прежде Криденс наивно полагал, что Винда должна была бы видеть в Абернати главного соперника и, по закону жанра, ненавидеть его всем сердцем, но, похоже, догадки его не подтвердились. Если бы Криденс был на её месте, он бы, конечно, ненавидел. Глупо, ревностно и по-детски. Даже думать о том, как какой-нибудь парень или девушка пытается «отвоевать» у него мистера Грейвса, было пытке подобно. Необразованный мальчик из неблагополучной семьи магглов никому бы не смог составить конкуренцию. «Мужчины в его возрасте часто выбирают подружек помоложе», — сказала Винда как-то раз, и с тех пор фраза эта въелась Криденсу в подкорку. Винда и Абернати продолжали непринуждённо болтать, вспоминая всякие забавные мелочи. Криденс расслышал что-то о шляпке, которую Куинни чудесным образом преобразила в настоящее произведение искусства, и о торте в десять этажей, который та божилась испечь к десятилетию своей дочери. Для Криденса это стало неожиданностью. Не амбициозное кулинарное намерение Куинни, разумеется, а то, насколько легко волшебники поднимали эту тему разговора. Криденсу она казалась запретной, и, время от времени сталкиваясь в коридорах то с Виндой, то с Абернати, он всячески избегал упоминать имя Куинни. Ему не хотелось ранить их чувства, но, видимо, с чувствами этих двоих всё было в порядке. «Они верят, — понял Криденс вдруг, — что Гриндевальд всё исправит». — Как думаете, с Куинни всё хорошо? — спросил Криденс нерешительно. Прервав разговор, Винда с Абернати устремили на него ничего не выражающие взгляды. — Мистер Грейвс сказал, что да. Винда снисходительно потрепала его по плечу. Эта привычка, как и снисходительность Винды, всегда бесили Криденса: в Дрездене он окрестил её жестом старой заносчивой леди, чем привёл Винду в такой восторг, будто сделал ей комплимент. — Ну, раз мистер Грейвс сказал, тогда конечно. Криденс покраснел. Он никогда не мог с точностью определить момент, когда слова Винды превращались в сарказм, и не раз выставлял себя дураком из-за этого. — Гриндевальд сказал, что она в Хогвартсе, — произнёс он. — Он имел в виду школу, да? — В Шмогвартсе, — отозвалась Винда, постукивая ногтем по чашке. — Англичане видимо не вполне понимают, для чего предназначены учебные заведения. Администрация Бобатона никогда бы не допустила подобного на своей территории. Неудивительно, что среди волшебников Бобатон считается лучшей академией магии — по крайней мере, заложников в его стенах не удерживали. — Осмелюсь заметить, — вмешался Абернати, откашлявшись, — что во многих отношениях Бобатон проигрывает Ильверморни. — Ильверморни — консервативная до тошноты школка. Её даже не приглашают на участие в Турнире Трёх Волшебников. — Кому бы захотелось плыть через океан для того, чтобы поучаствовать в причудливой европейской забаве? — выступил Абернати. — В Ильверморни достаточно своих развлечений. — Мистер Грейвс тоже говорил, что в Ильверморни было весело, — вклинился Криденс, чтобы как-то поддержать разговор. В его-то школе не было ничего мало-мальски интересного помимо чтения Библии и решения задач про покупку яблок. — Наверное, каждый волшебник считает свою школу лучшей. Ну, я имею в виду, если бы Гриндевальд был здесь, то сказал бы, что Дурмстранг всем утрёт нос. Оба, и Винда, и Абернати удивлённо взглянули на него. — Что? — не понял Криденс. — Герр Гриндевальд был исключён из Дурмстранга, — признался Абернати. — Разве ты не знал? — А? — смешался Криденс. — А, да. Конечно, — соврал он. Этот крошечный кусочек информации никак не стыковался с тем прошлым Гриндевальда, что Криденс себе представлял. Почему Гриндевальд утаивал от него это? Может быть, просто не считал важным? Стеснялся? Нет, на него непохоже. — Вылетело из головы. Не напомните, в каком году это произошло? — Кажется, 1899? — предположила Винда. — Около тридцати лет назад. Не беспокойся, Аурелиус. Ты тогда ещё даже не родился. Двадцать девять лет назад. «Ариана умерла двадцать лет назад». «Какая трагедия. Я знаю, такие вещи не проходят бесследно». — Разговариваете обо мне? Криденс оглянулся. Гриндевальд стоял в дверях банкетного зала, держа в руках длинную тонкую трубку. Из кончика её медленно струился, запутываясь в усах Гриндевальда, дым. Пахло травами и гарью. Он бросил быстрый взгляд на всех собравшихся, будто желал проверить, как ладится беседа. — Спорили, чья школа магии лучше, — объяснил Абернати, размешивая чайной ложечкой сахар. — К слову, я всё ещё остаюсь при своём мнении, мисс Розье. Как сейчас помню экскурсии в индейские общины. Некоторым старшекурсникам даже удавалось выкурить трубку-другую, хотя преподавателям, разумеется, ничего не было известно об этом пункте развлекательной программы. Винда отмахнулась от него, и Гриндевальд усмехнулся. — Прошу, оставьте нас с Аурелиусом ненадолго, — сказал он. — У меня сейчас перерыв, и я бы хотел побеседовать с ним наедине, пока не вернулся к работе. Волшебники беспрекословно подчинились. Криденс остался сидеть на своём месте, задержав у рта чашку с недопитым чаем. Если он будет притворяться, что пьёт, тогда разговаривать не придётся. Правда, чай, как и всё хорошее, рано или поздно закончится, а об этом Криденс как-то не подумал. — Должен тебе признаться, Аурелиус, что чувствую возбуждение, когда размышляю о предстоящей операции, — произнёс Гриндевальд, когда дверь банкетного зала закрылась с другой стороны. Затянувшись, он выпустил изо рта колечко дыма. — А ты, мой мальчик? Криденс сделал глоток, чтобы не отвечать сразу, а затем промямлил: — В каком-то роде. Криденс понадеялся, что его тон не располагал к продолжению беседы. — Я очень скучаю по тебе настоящему, — сказал Гриндевальд, усаживаясь на край стола рядом с ним. Криденс отвёл взгляд к окну. В этой стороне замка горы были единственным, что виднелось за стеклом. — К тому же, приведение моего плана в жизни обещает быть весёлым. Ты знаешь, что делают крысы, если запереть их одних и не кормить? Криденс знал, но не хотел озвучивать. — Они начинают пожирать друг друга. Гриндевальд засмеялся над своими словами, и новая порция дыма вырвалась наружу. — Не могу дождаться, когда смогу понаблюдать за этим лично, — сказал он в нетерпении. — И всё благодаря тебе, Аурелиус. Знаешь, я действительно должен сказать тебе спасибо. — Не стоит, сэр. — Очень скромно, — похвалил Гриндевальд. Улыбаясь, он пощекотал Криденса под подбородком и мягко забрал чашку из его рук. Взгляд Гриндевальда скользнул ниже. — Ты всё ещё носишь кулон? Какой сентиментальный мальчик. Я тронут. Криденс пожал плечами. — Мне понравилась сказка. — Разумеется. — Раз у вас есть палочка из сказки, — проговорил он, — значит, остальные дары тоже существуют? — Разумеется, — повторил Гриндевальд. — Заинтересован в приобретении? Боюсь, палочку я тебе предложить не смогу, так что придётся выбирать между двумя оставшимся вариантами. — Я бы выбрал мантию. Гриндевальд прищурился. — Не воскрешающий камень? — Ну, наверное, все в детстве мечтают стать невидимыми и пойти воровать конфеты из лавки, — пробормотал Криденс. Гриндевальд смотрел на него с долей усмешки. Криденсу она не понравилась, в ней было что-то оскорбительное. Видимо, применение, придуманное Криденсом для великого дара смерти, поразило его. — К тому же, брат, попросивший у Смерти камень, так и не обрёл счастья в конце. Зачем искать что-то, что только сделает тебя несчастным? Иметь мантию-невидимку хотя бы весело. Гриндевальд не отвечал, смакуя вкус дыма на языке. — Когда дары смерти будут у меня, я подумаю над тем, чтобы подарить её тебе. Интересный выбор слов, подумал Криденс. Не «если», а «когда». — Впрочем, твой брат вряд ли бы согласился с цепью твоих рассуждений, — добавил Гриндевальд вдруг. — Хотя и воскрешающий камень оказался не так-то нужен ему, не так ли? Когда ему доложили о твоей смерти в кораблекрушении, он не бросился на его поиски. Нет, думаю, Альбус испытал облегчение, когда услышал твой приговор. Жаль, что он никогда не наберётся смелости признаться в этом. «Альбус». Как легко это проклятое имя сорвалось с губ Гриндевальда. — Но я не умер, — сказал Криденс тихо. Когда он впервые узнал об этом, то пожалел, что не умер по-настоящему. — Я всегда мечтал, что кто-нибудь из моих родных вернётся ко мне и заберёт домой. Однако этого так и не произошло. Почему Альбус так легко поверил в его смерть? Неужели ему не захотелось перепроверить, неужели не хотелось надеяться, что его младший брат жив? Зачем вообще было отсылать его в другую страну, словно в ссылку через океан? Раньше так переправляли преступников. Раз за разом, день за днём Криденс задавался одними и теми же вопросами, ответы на которые хранились в голове человека, с которым Криденс был разделён не только границами стран, но и бесконечно долгими годами. — Думаю, само твоё существование было своего рода напоминанием о его грехе, — проговорил Гриндевальд. — В конце концов, ты так сильно похож на его сестру. Наклонившись, он заглянул Криденсу прямо в лицо. Криденсу сделалось нехорошо от такого близкого контакта. Навязчивый запах курительных трав щипал ему глаза. — Что случилось с моей сестрой? — Частити Бэрбоун погибла под завалами церкви, — сухо ответил Гриндевальд, выпуская тонкую струйку дыма в щёку Криденса. — Труп Модести Бэрбоун так и не был найден, но, полагаю, рано или поздно её признают умершей. Кажется, для этого нужно числиться в списках пропавших без вести семь лет? Чистая формальность, не бери в голову. — Мистер Гриндевальд, я говорю о другой своей сестре. На мгновение лицо Гриндевальда побледнело и сделалось неузнаваемым. — Вот как? — произнёс он, перебирая в пальцах трубку. Взгляд его был направлен не на Криденса, а сквозь него, словно Криденс был всего лишь предметом мебели, чем-то вроде пуфика, которому никак нельзя было найти места в заставленной комнате. — Вынужден тебя огорчить, Аурелиус. У меня нет ответа. — Вы не знаете? Гриндевальд склонил голову набок. — Это неважно, — сказал он. — Я не скажу тебе. — Но почему? Разве я не имею права знать? — спросил Криденс. — Это моя семья. — Ты не имеешь никакого отношения к смерти Арианы. Криденс поджал губы. Что-то случилось с Арианой в тот роковой год, и Криденс чувствовал необходимость узнать, что именно. Он спрашивал себя, когда же ему наконец станет известен ответ на эту загадку. Как много времени нужно, чтобы такие вещи просочились наружу? Ребёнок умер, едва достигнув четырнадцатилетия. Такие вещи не должны были остаться незамеченными. — Ты так стремишься узнать правду, — проговорил Гриндевальд, — но, кажется, и сам не до конца понимаешь, для чего она тебе нужна. Ты же сам сказал: зачем искать что-то, что сделает тебя несчастным? — Вы просто хотите скрыть от меня правду, будто это ради моего же блага, и заставить меня поверить в то, что таков мой выбор, — возразил Криденс. — Но это не выбор. Вы решаете за меня. — Взрослые имеют право уберечь детей от неверных решений. — Я больше не ребёнок, — заметил Криденс нетерпеливо. — Мне двадцать два, и я могу думать и решать самостоятельно. Он почувствовал под ложечкой прежнюю сосущую боль. Это была та самая боль, которая мучила его ребёнком в салемской церкви. Те же самые ощущения, та же самая боль. — Посмотри на себя, Аурелиус, — сказал Гриндевальд глухо. — Ты по-прежнему ребёнок, зацикленный на прошлом. Прошёл уже год с тех пор, как умерла твоя приёмная мать, а ты так и не смог оправиться от лет, прожитых с ней. — И кто в этом виноват? Из-за того, что Альбус отверг его, Криденс не смог двигаться дальше. Вся его судьба была перечёркнута и обрушена в бездну трагических обстоятельств, сотворивших из него того, кем он был сейчас. Внезапно губы Гриндевальда растянулись в улыбке. — Забавно, — сказал он, обхватывая ими трубку. Из-за этого слова его стали звучать малопонятно. — Ты почти убедил меня. И всё же, смерть Арианы никак тебя не касается. Кажется, её гибель не входила в условия нашего договора, не так ли, Аурелиус? Я рассказал тебе правду о том, кем ты был рождён. Моя клятва на этом исполнена. А что на счёт твоей? Криденс опустил глаза. Размокшие листья жасмина лежали на дне его чашки, словно утопленники. — Слышал когда-нибудь о коробке матагота? — спросил Гриндевальд, вернув себе бодрость духа. Криденс недоумённо мотнул головой, и Гриндевальду пришлось объяснять: — До тех пор, пока коробка не открыта, матагот может быть как жив, так и мёртв. Любопытный парадокс, всегда казался мне крайне занимательным, если попробовать применить его к разным сферам. Если я не ошибаюсь, не-маги в своём развитии ещё не успели дойти до его изобретения. — Гриндевальд презрительно фыркнул. — Возможно, будет забавно подкинуть кому-нибудь из них идейку. Нужно будет не забыть превратить матагота в домашнюю кошку. Я тут слышал об одном учёном с моей родины… Впрочем, это неважно. Суть в том, Аурелиус, что так же, как и матагота, в такую коробку я могу заключить даже собственное прошлое. — Для чего вам это? — Пока коробка не открыта, люди могут строить самые разные теории. Некоторые из них окажутся уморительными, а другие — гораздо страшнее действительности. Увлекательно наблюдать за тем, до чего способно дойти воображение испуганной толпы. Зачастую, она создаёт образ более яркий, чем тот, на который способна голая неприукрашенная правда. Я читал, что какая-то газета из числа жёлтой прессы Америки считает, что я шантажировал их президента и заставил её отдать мне на растерзание директора безопасности, — произнёс Гриндевальд не без удовольствия. — Как видишь, в том, что я сохранил в секрете обстоятельства пропажи нашего любимого Грейвса, есть свои плюсы. Тем не менее, мотивы, которые у меня были тогда, отличаются от тех, которыми я руководствуюсь в твоём отношении, славный ты мой мальчик. Верить мне или нет — это сугубо твоё дело, Аурелиус. Криденс ждал; ждал, что ещё он скажет. — Смерть Арианы Дамблдор — коробка матагота, которую я закрыл, — подытожил Гриндевальд. — И я совсем не хочу открывать её, Аурелиус. Даже тебе. Криденс не сказал ни слова. Выкурив трубку, Гриндевальд сунул её во внутренний карман, сладко потянулся и спрыгнул со стола на пол. «Благодарю, что развлёк меня, мой мальчик», — сказал он, оканчивая перерыв. Не отвечая, Криденс буравил глазами жасмин. От приторного привкуса во рту его мутило. Ничего страшного, что Гриндевальд не хотел открыть ему правду. Криденс дал ему возможность сделать это добровольно, но, раз уж он отказался, Криденс всё равно не отступит, добьётся своего и узнает истину — даже если этому будут сопротивляться все вокруг. И Геллерта Гриндевальда больше не будет рядом, чтобы ему помешать. С испорченным настроением Криденс вышел из зала и побрёл в сторону спальни. За последние недели в Альпы пришло настоящее лето, и даже в замке было тепло. Зеленела снаружи трава, шелестели на ветру листья кроны, пестрел цветами ковёр оправившихся от дождей с градом льнянок. Летний вечер ещё не угас, до сумерек оставалось больше часа. Красота Нурменгарда, с которой не способно было сравниться ни одно до селе виденное Криденсом место, была единственным, по чему он, возможно, будет скучать, навсегда расставшись с замком. Внизу, где-то в районе столовой, горел свет, и Криденс видел, как фигуры Винды и Абернати движутся за открытыми окнами. Ветер относил их голоса прочь от Криденса. Гриндевальд поднялся наверх и, уединившись в библиотечной башне, попросил не тревожить его до завтрашнего утра. Интересно, подумал Криденс, вернулся ли Персиваль? Вечер был замечательным: они могли бы провести его вдвоём, отгородившись от всего мира в стенах спальни, и Персиваль рассказал бы ему о том, как провёл день. Однако, войдя в комнату, Криденс столкнулся с уже хорошо знакомой пустотой. Правда, пусто было как-то заметнее, чем обычно. Исчезла с тумбочки его книга, пропали из распахнутого шкафа рубашки. Закрыв за собой дверь, Криденс растерянно осмотрелся. Спальня была похожа на место преступления: словно неопытные домушники совершили своё первое ограбление, оставив за собой целую кипу улик. Нагнувшись, Криденс поднял с пола подушку и вернул её на законное место: постельное бельё было разворошено, и волшебной палочки, всегда хранимой Криденсом под подушкой, нигде не нашлось. Не успел он испугаться и побежать за помощью, как со стороны окна донёсся стук. Криденс обернулся и обомлел. Из-за стекла на него смотрел Персиваль. — Боже мой, — ахнул Криденс и, открыв ставни, выглянул наружу. — Как вы сюда забрались? Персиваль сидел на метле, крепко обхватив её обеими руками. Понятно, как он сюда забрался, но зачем входить в его спальню такими сложными путями? Что Персиваль задумал? — Вы упадёте и разобьётесь! Что вы делаете? — Криденс страшно разволновался и придержал его за плечи, словно Персиваль был маленьким мальчиком, забравшимся на необъезженную лошадь. — И где вы были? Я искал вас с самого полудня. — Я совершаю импульсивные поступки, — ответил Персиваль с совершенной серьёзностью, — которыми ты так славишься. Не имеет значения, где я был. Скоро ты сам всё увидишь. — Вы потеряли рассудок, Персиваль. Я совсем ничего не понимаю. Персиваль вытянул шею и легко задел губы Криденса своими. — Я пытался создать карманный портал из посуды, которую нашёл в кладовке, но всё безрезультатно, — сказал он. — Полагаю, магия Гриндевальда не даёт им существовать — чайники взрывались ещё до того, как я успевал проверить, работает портал или нет. — Ох, Персиваль, не переживайте. Мы что-нибудь придумаем. — Конечно-конечно, — поддержал его Персиваль. — Но думаю, существует лишь один портал, через который можно покинуть пределы Нурменгарда. Криденс поражённо замер. — Вы говорите о колодце? — Персиваль кивнул. — Но вы же знаете, Гриндевальду ничего не помешает последовать за нами. Он просто отследит точку прибытия. — Да. Поэтому нам придётся заблокировать его. Но заблокировать портал можно было только с этой стороны! — Нет! — воспротивился Криденс. — Это даже не обсуждается. Вы не останетесь здесь. — Я знал, что ты это скажешь, — мягко ответил Персиваль. Криденс удивлялся его благостному расположению духа. — Так что я предусмотрел это. Когда я произнесу заклинание, у нас будет ровно минута на то, чтобы проскочить. После этого портал закроется, и ни Гриндевальд, ни кто-либо ещё не сможет сказать, куда мы отправились. Колодезный портал превратится в обычный колодец, Криденс. — Персиваль, по-моему, вы просто спятили. — Если я спятил, — отозвался тот, — то мне бы хотелось остаться таким навсегда. Криденс ушам своим не поверил. Неужели всё могло сработать? Держа Персиваля за руку, Криденс опасливо оглянулся на дверь. Все обитатели замка были заняты своими делами. Это был их шанс, и второго такого удачного случая могло не выпасть. Они бросили кости, и им выпали шестёрки. Чтобы не злить старушку-судьбу, они были просто обязаны рискнуть. — Я подготовил твои вещи, — сказал Персиваль, — и место, куда бы мы могли отправиться. Твоя птица уже ждёт нас там. Осталось только сделать последний шаг. Развернувшись в воздухе, он жестом пригласил Криденса сесть на метлу позади него. — Веришь мне, Криденс? Криденс колебался, но лишь мгновение. — Да, — ответил он, — верю. Жизнь ждала Криденса за порогом, и в его силах было освободиться из оков. Не медля, Криденс взобрался на кровать, с неё — на подоконник, а с подоконника — на метлу. Стараясь не смотреть вниз, он крепко обхватил Персиваля вокруг груди, как делал, когда они вдвоём оседлали фестрала и умчались в лес. Его ноги неуклюже болтались в воздухе, и Криденс, не знающий, куда девать их при полёте на мётлах, попробовал поджать их под себя. Голова у него кружилось, сердце оглушительно рвалось из-под рёбер. Они это делают! Всё это по-настоящему, всё реально! — А теперь, — велел Персиваль, — держись за меня и постарайся не кричать. Криденс стиснул челюсти, пока не заболели зубы. Не кричать, ни в коем случае не кричать. Если он вскрикнет, то предательский ветер отнесёт его крик прямо в библиотечную башню. Криденс в последний раз взглянул на Нурменгард. Его спальня, оставшаяся позади, казалась неродной и давно покинутой. В ней не хватало мелочей. Его «Полевой книги», ленточек для волос, любимого шарфа, чашки с кофе Персиваля. Сколько дней он провёл, читая книги в кресле у камина, играя с Фоуксом в догонялки в коридорах или, присоединившись к Гриндевальду в библиотеке, разговаривая с ним о магии, прорицаниях и истории? Сколько раз он пил чай в саду под рододендронами, сколько грустных взглядов было брошено в сторону бескрайнего леса, распростёртого у самого подножия замка? Нет, он совсем не собирался скучать по ночам, что он провёл, запертый в ней без единой надежды на освобождение. Его страданиям было место в прошлом, и теперь, благодаря Персивалю, он начнёт свою жизнь с чистого листа. Когда-то, будучи ребёнком в салемской церкви, он так и не набрался мужества собрать свои пожитки и сбежать из ненавистного дома мачехи, куда глаза глядят, но с тем Криденсом Бэрбоуном было покончено. Больше он не будет сомневаться, не будет бояться. Он будет жить на полную, чтобы искупить свои грехи. Достав из пиджака волшебную палочку, Персиваль взлетел вверх ещё на десяток фунтов, а затем резко развернул метлу вниз. Ветер свистел у Криденса в ушах. Чёрная колодезная дыра приближалась, становясь всё больше и больше, а Персиваль и не собирался останавливаться. — Сейчас, — сказал он, — или никогда. Раз, два… Криденс только и успел набрать в рот побольше воздуха, будто готовясь нырнуть в реку, как пространство вокруг него видоизменилось. Зашевелилось, ожило, потемнело. Мир закрутился волчком, кровь забурлила в жилах, и Криденсу показалось, что встали дыбом волосы. — Три! Дыра в колодце захлопнулась над их головами, и всё погрузилось во мрак.***
Гальштат встретил Криденса запахом пресной воды и обитающей в ней рыбы. Чайки мяукали над головой, словно проголодавшиеся кошки. Вода плескалась у причала, и рыбацкие судёнышки мирно раскачивались у своих буёв. Несколько мужчин сидели в них, вычёрпывая воду со дна лодок. Увидев путников, мужчины тепло улыбнулись и приподняли свои широкополые шляпы в знак уважения, будто Персиваль был их старым товарищем. «У них протекали лодки, и я слегка помог им с починкой, — объяснил Персиваль в ответ на немое удивление Криденса. — У меня было много свободного времени, пока я искал, где в этом городе можно остановиться на ночлег». Криденс улыбнулся, не став уточнять, справился Персиваль с магией или своими силами. Лишь сейчас, когда долгая дорога осталась позади, он осознал, как счастлив был наконец выбраться из своего заточения в Нурменгарде. Даже зная, как много трудностей и проблем его ожидало впереди, Криденс радовался тому, что больше не нужно было прятаться и юлить. Никакой больше лжи, никакой крови на его руках и никаких несчётных, абсолютно безуспешных попыток быть тем, кем Гриндевальд хотел бы, чтобы он был — но кем Криденс на самом деле никогда не являлся. Тёплый июньский день совсем лишил его головы, и Криденс бы запел во всё горло, но, как на зло, не мог припомнить ни одной мелодии. Ясная погода как нельзя располагала к прогулке. В ветвях редких деревьев чирикали дрозды, его песню подхватывал зяблик, и скоро в воздухе звенел хор птичьих голосов. Криденс засвистел, подпевая ими. На сердце у него было как никогда легко. Дунь — и он воспарит. Сводившее его с ума волнение утихомирилось: Персиваль успешно заблокировал портал, и даже Гриндевальд при всём своём таланте не смог бы отследить его конечную точку. В конце концов, не станет же Гриндевальд разыскивать их с собаками по всей стране. Предельно ясно, что Гриндевальд был одним из тех людей, что умеют наслаждаться своим одиночеством. Может быть, он даже будет рад избавиться от обузы, которой Криденс, если так посудить, был. Он не был обязан прислуживать Гриндевальду только лишь потому, что обскуру не посчастливилось вырасти именно в нём — несчастьем, в том или ином смысле, это было и для Криденса, и для Гриндевальда. Несколько музыкантов с дудочками сидело неподалёку от церкви, разучивая новый репертуар. Девушки и дети танцевали перед ними, лёгкая ткань летних юбок кружилась на ветру. Это напомнило Криденсу о его первом путешествии в рыбацкую деревню и, по стечению обстоятельств, первом совместном путешествии с мистером Грейвсом. В тот день он пытался научить Криденса правильно пускать блинчики, но Криденс, вопреки всем приложенным усилиям, так и не научился. Они остановились вдалеке, наслаждаясь звуками музыки. Воспоминания, посетившие Криденса при виде бродячей группы, должно быть, не оставили без внимания и Персиваля: щёки его поддались румянцу, лицо сделалось хмурым и задумчивым. Улыбнувшись во весь рот, Криденс схватил его за рукав и бегом увёл за угол. Тут, в подворотне, их никто не видел, зато музыка была слышна отлично. — Что ты делаешь? — спросил Персиваль, когда Криденс, взяв его за обе руки, стал дурашливо подтанцовывать музыке. Юбки у него в этот раз не было, зато крутился он тоже хорошо. — Кто из нас двоих спятил? — Мы оба, — ответил Криденс со всей важностью. — Мы танцуем. Помните, как вы были недовольны, когда какой-то парень попытался пригласить меня на танец? — Какой вздор. — Пришли и забрали меня пускать блинчики, — напомнил Криденс, смеясь. — Я так и не потанцевал с тех пор, так что, в каком-то смысле, это ваша вина, Персиваль. Вы такой ревнивый. А я-то думал, что вам не понравилась музыка. Подыграв ему, Персиваль поднял руку и позволил Криденсу покружиться. — Почему этот не-маг считал себя вправе приглашать тебя на танцы? — Он был совсем молодой и со смешными бакенбардами. А вас я очень-очень люблю. Ещё никогда Криденс не видел более смущённых и более удивлённых глаз. Персиваль взглянул на него, затем — обратно, в сторону церкви, потом — снова на Криденса и, наверное, потому, что тот смеялся, сам вдруг обнял Криденса и рассмеялся. Трактир, который Персиваль выбрал в качестве временного пристанища, находился на самой окраине города. Владелец поприветствовал их за барной стойкой и поклонился Криденсу после того, как Персиваль представил его в качестве своего младшего родственника по имени Кристофер. — Надеюсь, этого хватит, — сказал Персиваль, доставая из нагрудного кармана сразу несколько купюр. Владелец трактира усиленно заморгал. Криденс мало что знал о ценах на съёмные комнаты, однако сумма, предложенная Персивалем не-магу, походила на целое состояние. На такие деньги он мог бы месяц питаться в Нью-Йорке, ни в чём себе не отказывая. — Если нет, то скажите, и я дам вам ещё. Персиваль и без того был готов наколдовать ему ещё десяток таких же бумажек, так что Криденс предупредительно придержал его за руку. — Прошу прощения, мы иностранцы, — объяснил он владельцу, неловко улыбаясь. — Отец такой щедрый человек. Такие уж у нас в семье причуды. Пожалуйста, оставьте сдачу себе и не беспокойтесь. Владелец с удовольствием исполнил просьбу и, предложив им проследовать за ним, провёл Криденса и Персиваля в комнатку на втором этаже. Внутри стояло две раздельные кровати. Справившись об ужине, он получил вежливый отказ («Мы поужинали по дороге») и удалился, воодушевлённо пересчитывая полученную прибыль. Криденс потрясывался от беззвучного смеха. Да, теперь он понимал, почему все в этом городе обожали Персиваля. — Вы счастливы, Персиваль? — Счастлив? — переспросил Персиваль и, подойдя, стёр пальцем со стола толстый слой пыли. — Ночевать в клоповнике на двух односпальных кроватях? Со своим сынком? Пока нас обоих желает прибить маг-психопат? Криденс покачал головой. Он не мог спокойно находиться в комнате: всё в нём ликовало, и единственное, о чём он мечтал — это чтобы ночь прошла, и поскорее наступило утро, и тогда они с Персивалем бросят этот город позади и отправятся в дальний путь. — Конечно, я счастлив, Криденс, — улыбнулся Персиваль, сбросив с себя ворчливую маску. — Я ведь с тобой. Как может быть иначе? Ответ был таким милым, что Криденс, не сдержавшись, наградил Персиваля поцелуем. Достав из кармашка маленький мешочек, Персиваль развязал узелок и, погрузив руку внутрь по самый локоть, выудил наружу волшебную палочку Криденса. Криденс спрятал её в излюбленном месте. Это был один из самых первых подарков Гриндевальда, и Криденс пока не был уверен в том, какие чувства должен испытывать теперь по её поводу. Раньше он представлял, что его побегу из Нурменгарда будет предшествовать грандиозный скандал или даже смертельная дуэль, но реальность оказалась менее поэтической. Отчасти Криденс жалел, что не имел возможности высказать Гриндевальду всё накопившееся хотя бы в форме прощального письма. Но, как бы это ни было печально, это была ничтожно маленькая цена за свободу. Персиваль отдал Криденсу мешочек, предоставив тому самому покопаться в нём и вытащить всё самое необходимое. Внутри поместилась, казалось, как минимум половина его комнаты. Даже сушёные кузнечики Фоукса были заботливо собраны в коробок. Имелся и какой-то свёрток, который Криденс не узнавал. Развернув его, Криденс не без удивления обнаружил старую карту портальной системы, которую Персиваль рисовал для господина Макдаффа в свои первые дни пребывания в замке. — Зачем это вам? — спросил он. — Разве она нам понадобится? — Не знаю, понадобится или нет, — признался Персиваль, усаживая на одну из кроватей. — Я вспомнил о ней недавно и захотел кое-что проверить, но, чем больше я на неё смотрю, тем больше мне кажется, что это какой-то горячечный бред. Эта схема не имеет никакого смысла. Если честно, когда я взглянул на неё спустя время, то подумал, что это какая-то карта сокровищ. — Я так и сказал! — Да, — подтвердил Персиваль устало. — Надо было сразу тебя послушать. Ну, в любом случае, хорошего в этом мало. Я просто не понимаю, как так вышло. Мне казалось… Видимо, я никогда не был в Швейцарии. — Не были в Швейцарии? — От этой карты толку не больше, чем от детских рисунков. — Персиваль откинулся на подушки. — Но каким-то образом она появилась в моей голове. Наверное, таким же, как и все прочие воспоминания. Когда ты спрашивал меня о моей поездке в Швейцарию, я не мог толком вспомнить ничего конкретного, и всё же был свято уверен, что был там. Где же ещё мне быть? Теперь я уже сомневаюсь. Криденс положил карту обратно. Если Персиваль никогда не был в Швейцарии, значит Гриндевальд… — Так или иначе, — продолжил тот, — я попробую узнать об этом подробнее, когда буду в Британии. Криденс обнаружил в себе возмущение по поводу этого «я». Почему не «мы»? — Вы будете? — переспросил он. — Само собой, — ответил Персиваль, не поняв причины его вопроса. — Если Гриндевальд не изменит своим планам, то я окажусь там как раз вовремя. Я должен предупредить министерство об операции, которую он готовит. К дракклу всё, я больше не намерен ему ни в чём подыгрывать. Этот дьявол перекроил мне всю голову и не заслуживает верности. — Стоп, — перебил его Криденс. — А я? — Не волнуйся, я нашёл для тебя очень хорошее место в Италии. Министерство не станет искать тебя, — заверил Персиваль. — Возможно, придётся разыграть твою гибель, чтобы замести следы, но, обещаю, Криденс, ты будешь в полной безопасности. Я приеду к тебе, как только всё будет улажено. Криденс подскочил на ноги. — Я должен поехать с вами, — настаивал он. — Мы вместе должны предупредить министерство. Это я виноват в том, что случилось в Дрездене. Наконец у меня появилась возможность загладить это. — Криденс, ты ведь понимаешь, что министерство не простит тебе преступления лишь потому, что ты попросишь за них прощения. — Растерев глаза, Персиваль тяжело вздохнул. — Тебя казнят в тот же день, как ты сдашься. Я не могу так рисковать тобой. Обрисованные Персивалем перспективы имели полное право на жизнь. Криденс редко задумывался о том, что будет с ним и остальными последователями Гриндевальда, окажись они вдруг поверженными в руках правосудия, однако тюремный срок был меньшим, что могло их ждать. Воображать, как многострадальные авроры пытаются засунуть в клетку клубящуюся тьму было, отчасти, забавно, но правда заключалась в том, что никто бы в здравом рассудке не рискнул заключать обскура в Азкабан — слишком опасно, слишком ненадёжно. Хотя никто не говорил об этом напрямую, в случае поражения Гриндевальда смерть была наиболее вероятным исходом и для Гриндевальда, и для его пособников, и, разумеется, для Криденса. Его преступления отнюдь не были детскими шалостями. Шея Криденса покрылась зудом, заставив его поёжиться — почему-то образ виселицы был наиболее ярок в фантазии Криденса, хотя, конечно же, волшебники должны были изобрести и более экстравагантные способы казней. — Вы тоже рискуете, — возразил Криденс. — Мы с вами в одном положении. — Я — это другое дело, Криденс. — Нет, одно и то же. Вы просто хотите запихнуть меня в кошачью коробку для всего мира. — Кошачью коробку? — К тому же, — не слушал Криденс, — как вы собираетесь доказать всем мою смерть? — Вполне известным способом, — сказал Персиваль, видимо, заранее держа этот ответ наготове. — Если ты чего-то не видел, это не значит, что этого не существует. Чтобы опровергнуть существование бога, или дьявола, или даже ведьмы, нужно прочесать каждый уголок мира. Твоя приёмная мать должна была часто прибегать к этому аргументу, когда рассказывала людям о ведьмах. — Всегда можно, — догадался Криденс, припоминая риторику матери, — сказать, что ведьмы всего лишь умеют хорошо прятаться. Если так подумать, его мать всё это время была права. — Если твоего тела нет — это не значит, что тебя не убивали. Существует миллиард способов, которыми можно убить человека, не оставив от него и косточки, и у меня достаточно опыта, чтобы убедить правительство в том, что в твоих поисках отсутствует смысл. Рассердившись, Криденс по привычке заходил по комнате. Сам он был полностью уверен в своих силах. Пока Персиваль был рядом с ним, для него не существовало ничего невозможного! Как Персиваль не понимал этого, не поддерживал его решимость исправить свои ошибки? Это же он говорил, что свет — это вопрос выбора; и Криденс этот выбор сделал, когда выпрыгнул из окна Нурменгарда. — Не пытайтесь помешать моей судьбе. Я не сдамся просто из-за каких-то дурацких законов, — сказал Криденс с напором и тут же засмущался. — Ладно, это прозвучало как-то неправильно. Я не считаю, что законы правопорядка дурацкие. — Уж я на это надеюсь. Иди ко мне, Криденс. Всё ещё обиженный, Криденс подошёл и сел к Персивалю на коленки. Персиваль говорил, что в свои двадцать два года он уже довольно тяжёлый для того, чтобы сидеть вот так, но Криденсу это слишком сильно нравилось, и Персиваль смирился. Обняв его, Криденс положил подбородок на плечо Персиваля. Тот, взмахнув рукой, придвинул вторую кровать вплотную, так, чтобы они оба могли поместиться. — Давай обсудим это завтра утром, хорошо? — предложил Персиваль, ласково гладя Криденса по спине. — Ты успокоишься, отдохнёшь, и мы взглянем на всё трезвым взглядом. Я принесу нам завтрак, мы выпьем кофе и поговорим о том, что делать дальше. Как тебе идея, Криденс? Звучит хорошо, не правда ли? Обещаю, я не стану делать что-то против твоей воли, но мне бы хотелось, чтобы ты ясно понимал ситуацию. — Хорошо, — согласился Криденс. — Может быть, я правда перевозбудился. — Ну вот. — Персиваль похлопал его по плечам. — Хочешь чего-нибудь? Может, мне всё таки спуститься и заказать для тебя ужин? Уверен, этот не-маг будет в восторге. Если он достанет по такому случаю кружевные салфетки, то я даже дам ему чаевые. — Я хочу на ужин вас. Выстрел был таким внезапным, что Персиваль рассмеялся. — Прости, ты такой забавный, когда пробуешь быть соблазнительным. — Я вас предупреждаю, я сейчас отодвину эту кровать обратно и лягу спать один. Пустите меня. — Никуда я тебя не пущу. Хватит дуться, большой ребёнок. Должно быть, лицо Криденса выдало охватившие его чувства, потому что Персиваль принялся зацеловывать ему шею под воротничком, до куда мог достать. Его губы были тёплыми и мягкими. — Вы ведь любите меня не только потому, что я моложе? Персиваль даже отстранился. — Что за чушь? Кто тебе такое сказал? — Мадам Розье. — Мадам Розье, очевидно, отлично разбирается в чувствах мужчин, да? — Ну, нет, — пробормотал Криденс. — Какая разница? Она тут не при чём. Просто скажите: вы ведь любите меня не за это? — Ты сильно обидишься, если я скажу, что иногда люди любят вопреки? — Нет. Нет, наверное, не сильно. Значит, дело не в возрасте? — Да почему же ты, Мерлина ради, решил, что дело в возрасте? — не выдержал Персиваль. — О, я не знаю. Просто помимо этого во мне ничего нет. — То, насколько сильно ты заблуждаешься, причиняет мне физическую боль. Криденс фыркнул. Конечно, Персиваль не понимал, откуда в Криденсе могли взяться комплексы. Откуда ему — такому красивому, статному, взрослому, — было знать? — Фоукса до сих пор нет, — заметил Криденс, нежась в объятиях Персиваля. — Думаю, он скоро прилетит. Могу поспорить, он сейчас где-нибудь на побережье выкапывает для меня стекляшки. Твою птицу можно натаскать, и тогда, возможно, она бы смогла приносить домой что-нибудь полезное, — размышлял Персиваль. — Или мы могли бы открыть лавку и продавать ракушки. — Зачем кому-то покупать ракушки, если можно выйти к берегу и насобирать их самому? — Персиваль, не найдя ответа, просто улыбнулся. — Надеюсь, в этот раз вы не превратили Фоукса в курицу. — Нет, не превратил. На Персивале до сих пор был надет пиджак, и прижиматься к нему всем телом становилось жарко. Криденс почувствовал, что начинает потеть. Расстегнув пуговицы, он снял пиджак с нисколько не сопротивляющегося Персиваля, а затем демонстративно сложил в аккуратную стопку. Персиваль, догадавшись, что тот сделал это специально для того, чтобы угодить его любви к порядку, усмехнулся. — У тебя есть какие-нибудь предпочтения касательно того, чем бы ты хотел заняться, пока твоя несносная птица не вернулась и не испортила нам идиллию? — Фоукс не несносный, — сказал Криденс. — В отличие от вас. — Вот как? — И, возможно, у меня есть некоторые предпочтения. Я уже сказал вам. Он осторожно вытянул рубашку Персиваля из брюк. На пряжке ремня руки Криденса на мгновение замерли, но, преодолев секундный ступор, он расстегнул и его. — Трактирщик думает, что ты мой сын, — напомнил Персиваль. Он гладил Криденса по волосам и щеке, и тот изредка поглядывал на него из-под опущенных ресниц. — Представляешь, какие будут разговоры? Мы дадим им почву для сплетен на ближайшие лет сто. — Сделайте что-нибудь, — попросил Криденс. — Используйте заглушающее заклинание. — Я уже сделал это. Просто хотел посмотреть, как быстро ты покраснеешь. До того, как Криденс успел возмутиться, Персиваль рассмеялся и прижался губами к его губам. Криденс ответил на поцелуй, превращая его из целомудренного соприкосновения губ в страстное слияние языков, слюней и прочего. Это было ужасно стыдно, но чувство новоприобретённой свободы мешало Криденсу мыслить связно. Он хотел, чтобы Персиваль наконец трахнул его по-настоящему — до сих пор член Персиваля ни разу не оказывался внутри, и невозможность заполучить его сводила Криденса с ума, будто член был его рождественским подарком, а утро Рождества никак не наступало. Персиваль притянул его к себе, и Криденс услышал звук, с которым что-то — какой-то небольшой округлый предмет — вырвалось из мешочка с багажом и плюхнулось на кровать. Скосив взгляд, он рассмотрел на одеяле баночку с кремом. Видимо, не он один готовился к этой ночи. — Это обязательно? — спросил Криденс, с сомнением глядя на крем. Этикетка была на немецком. — Мне бы не хотелось причинить тебе дискомфорт, — ответил Персиваль и, переместив Криденса на кровать, серьёзно посмотрел на него. — Но если ты чувствуешь себя некомфортно из-за крема, то я, разумеется, не стану использовать его. Можно найти другой выход — или, если ты сомневаешься, отложить до следующего раза. Я не стану к тебе хуже относиться, если ты скажешь мне «нет», ты ведь знаешь об этом? Я не сделаю с тобой ничего, чего ты не хочешь, и если… — Да перестаньте вы уже. Боже, он хотел его до безумия. Персиваль помог ему избавиться от одежды. Криденс давно перестал смущаться своей наготы перед ним, если когда-нибудь вообще смущался. Персиваль всегда смотрел на него так, будто в жизни своей не видел существа прекраснее, и для неуверенности не было места. Из всей одежды остался лишь кулон, болтающийся на шее Криденса, словно печальное напоминание. Расстегнув цепочку, Персиваль снял и его. — Слишком эгоистично будет просить тебя перестать носить его? — Нет, — ответил Криденс. — Нет, Персиваль, вовсе нет. Я не стану его носить, он мне больше совсем не нужен. Выкинем его в речку. — Меня это вполне устроит. — Вы купите мне новый кулон? — Конечно, куплю, — сказал Персиваль и отложил цепочку на прикроватную тумбу. — Я куплю тебе любой кулон, какой ты захочешь. Я куплю тебе даже жемчужное колье. Всё, что угодно, Криденс. Если бы у меня в руках был целый мир, я бы и его тебе отдал. На этот раз Криденс уже знал, к каким слегка унизительным подготовительным действиям необходимо было прибегнуть для того, чтобы ввести член внутрь, и не так боялся. Персиваль успокаивающе гладил его по пояснице, опускался к бокам и ягодицам. Чуть оттянув одну в сторону, он коснулся указательным пальцем входа. С помощью крема он легко проскользнул внутрь; его остатки, растекаясь по ногам Криденса, каплями падали на брюки Персиваля. Сидя верхом на пальце Персиваля, Криденс чувствовал себя неловко и немного странно. Персиваль почти не двигался, терпеливо дожидаясь, пока Криденс привыкнет к ощущениям, и к тому моменту, как к указательному пальцу присоединились ещё два других, Криденс чувствовал себя в конец измученным ожиданием. Ему было невыносимо жарко; он попробовал подвигаться на пальцах самостоятельно, вскинув бёдра и опустив их обратно вниз, но вышло как-то по-дурацки. Грязный чавкающий звук крема окончательно привёл Криденса в смятение. — Персиваль, п-пожалуйста… — Пожалуйста что? — Пожалуйста, возьмите меня, — сказал Криденс, едва соображая. Пальцы внутри, а точнее их медленное движение, заставляли его вибрировать. — Персиваль, мне очень это нужно. — Нельзя быть таким нетерпеливым, — произнёс Персиваль низким от возбуждения голосом. — Если мы не подготовим тебя достаточно хорошо, то, поверь, Криденс, потом ты об этом пожалеешь. — Я уже жалею, что не связал вас и не трахнул сам. Персиваль выгнул бровь — слава богу, что не засмеялся. — К этому разговору мы вернёмся чуть позже, — сказал он в конце концов. И, словно решив наконец проявить к Криденсу милосердие, ускорил темп. Пальцы Персиваля задели какую-то особенно чувствительную точку, и Криденс застонал. Персиваль уже рассказывал ему что-то о мужских эрогенных зонах и способах получения удовольствия, но, если честно, практику Криденс всегда понимал лучше, чем теорию. Всё стеснение разом куда-то делось, и Криденс больше не чувствовал себя ни нелепым, ни дурацким. Подаваясь бёдрами навстречу пальцам, он глушил стоны в плече Персиваля, пока тот не отстранил его одним ласковым, но уверенным движением. — Нет уж, Криденс, — шепнул он, — я хочу слышать, как тебе нравится то, что я с тобой делаю. Не смей лишать меня такого удовольствия. Криденс был готов на многое ради того, чтобы это не заканчивалось, так что без споров подчинился. Он никогда не мог помыслить — несмотря на все заверения Персиваля, — что толчки пальцами могут быть настолько приятными. Персивалю даже не пришлось прикасаться к его члену: тот уже стоял, крепкий и налитый кровью, и требовательно упирался головкой куда-то в живот Персиваля. Рубашка, как и брюки, теперь были испорчены безнадёжно. Криденс хотя бы успел спасти пиджак. Миг, в который Персиваль скинул Криденса на кровать, сам Криденс уловить не смог. Просто в один момент он оказался зажат между Персивалем и матрасом, втиснутый лицом в постельное бельё. На одеяле был аромат чистящего средства и, совсем немного, запах рыбы, который они с Персивалем принесли из города. — Прогнись в спине, — велел Персиваль, и его горячее дыхание оставило щекочущее чувство на задней стороне шеи. Криденс послушался, но Персиваль продолжал надавливать рукой ему на поясницу, вынуждая Криденса невольно задирать задницу выше и выше. — Сильнее, Криденс, да, вот так. Молодец. Криденс вцепился пальцами в подушки. Давление с его спины исчезло, и он услышал шорох, с которым Персиваль снял с себя ставшие ненужными брюки. Криденс сглотнул, издавая сдавленный звук предвкушения. Его тело ныло от жажды, и без пальцев внутри оно ощущалось пустым и брошенным, почти что преданным. Криденс хотел, чтобы требовательное, щиплющее чувство вернулось; чтобы Персиваль соединился с ним и никогда не исчезал, и, наверное, умри они оба в эту самую секунду, Криденс не стал бы сильно возражать против этого. — Скажи мне, если станет больно, и я прекращу, — пообещал Персиваль, покрывая тело Криденса дорожкой поцелуев от шеи до копчика. Криденсу казалось, что он никогда не скажет — и никогда не даст Персивалю прекратить добровольно. Персиваль легонько прикусил губами кожу на ягодицах Криденса, а затем выпрямился и вошёл в него. Выгнувшись, Криденс застонал во весь голос. Член не имел ничего общего с пальцами, и, хотя Криденсу почти не было больно, незнакомое ощущение наполненности вырвало из него сразу несколько жалобных криков. Персиваль приостановился, очевидно, собираясь прочитать очередную лекцию о согласии и безопасном сексе, и Криденс, потеряв контроль над собой, просто не мог этого допустить. — Боже, пожалуйста, — взмолился он. — Не останавливайтесь, не прекращайте. Я хочу ещё. Персиваль тотчас продолжил движение, тяжело вбиваясь в Криденса. Он заполнял собой не только тело Криденса, но и рассудок; сначала медленно и осторожно, будто Криденс был хрупкой фарфоровой куклой, которую было очень-очень легко сломать; затем быстрее, глубже, жёстче. Заглушающее заклинание лишило Криденса беспокойства, и, изнывая, он даже не пытался вести себя тихо: вволю стонал, похныкивал, выл, кричал и даже умудрялся издавать какой-то бессвязный лепет, целиком и полностью состоящий из «Персиваль» и разных вариаций слова «пожалуйста». Жар растекался по всему телу, член Криденса отчаянно пульсировал. Знакомая щекотка, предвещающая разрядку, собиралась где-то в районе пупка, но Персиваль, крепко удерживающий Криденса за бёдра, не давал ему ткнуться членом хотя бы в матрас и перешагнуть грань оргазма. — Персиваль, пожалуйста, — заныл он, прижимаясь щекой к колючему одеялу. — Пожалуйста-пожалуйста, прошу вас… Член Персиваля задел простату, и Криденс дёрнулся, как ужаленный. — Блядь! — Криденс, следи за языком, — сказал Персиваль. Его задушенный голос звучал особенно глубоко. — Хорошие мальчики не должны произносить вслух такие бранные слова. — П-простите, сэр. Персиваль отвёл его ягодицу в сторону, и, к своему стыду, Криденс почувствовал его взгляд, внимательно наблюдающий за тем, как его член входит и выходит из тела Криденса. — Мальчиков с грязным ртом, — толчок, — строго наказывают. Криденс и хотел бы ему ответить, но вместо слов издал лишь хрипловатый, похожий на «господибожеиисусе» звук. И, как только ему начало казаться, что коленки его вот-вот подогнутся и он просто рухнет на кровать, Персиваль вдруг резко, с хлюпаньем вышел из него, перевернул Криденса на спину и поцеловал. Оказавшись с Персивалем лицом к лицу, он заглянул ему в глаза и увидел в них отражение собственного тёмного голода. На лбу у Персиваля проступила испарина; его напряжённо сжатые губы выдавали болезненное возбуждение, которое ему с трудом — из одной только заботы о Криденсе — удавалось держать в узде. Было странно, но ужасно приятно увидеть Персиваля таким — уязвимого, трепещущего от удовольствия, которое он, Криденс, подарил ему. Бёдра Персиваля совершили толчок, и острая волна удовольствия прокатилась по телу Криденса. Закинув на него ногу, Криденс целиком отдавался этому новому чувству. — Ты просто прекрасен, Криденс. Так хорошо принимаешь меня, — шептал Персиваль охрипшим от наслаждения голосом, безотрывно смотря на извивающегося под ним Криденса. — Слишком пошло будет назвать тебя ангелом. Твоё существование — это магия сама по себе, Криденс. Как же я люблю тебя. Рука Персиваля скользнула вниз и обхватила изнемогающий без ласки член Криденса. Хватило всего несколько движений вверх-вниз, чтобы Криденс, натянувшись, как струна, излился прямо в ладонь Персиваля. Голова его закружилась от яркой вспышки эйфории; сквозь небытие он почувствовал, как что-то тёплое и тягучее разлилось внутри него, и Персиваль со стоном лёг рядом с ним на кровать. — Я тоже люблю вас, — только и смог пробормотать Криденс в ответ прежде, чем закрыть глаза. Хотелось глупо и беспричинно улыбаться, и Криденс не стал отказывать себе в этом. Персиваль тоже улыбнулся ему — Криденс ощутил это на каком-то ином уровне, чувствуя, как покалываются жёсткие волоски чужой бороды где-то за ухом, и как его заботливо перекладывают спать под одеяло. Впереди его ждал сладкий сон, а после — путешествия, открытие и свобода. И Персиваль.***
Криденс проснулся рано утром следующего дня, поначалу не сообразив, где находится. Поднявшись на локтях, он зевнул и, подключив к работе мозг, стал мало-помалу вспоминать, где он и почему. Кое-какие воспоминания разлились по телу Криденса тёплой негой, но, несмотря на это, ему всё ещё было слегка холодно. Стащив одеяло, он обнаружил себя абсолютно голым. Значит, Персиваль не стал будить его в попытке натянуть на него сорочку, а сам Криденс продрых до утра, как младенец. Самого Персиваля нигде не было, хотя его место в кровати было продавленным и измятым. Прикоснувшись к нему рукой, Криденс почувствовал тепло. Видимо, Персиваль ушёл не так давно — наверное, спустился вниз за завтраком и кофе, как и обещал. При мысли о еде в животе Криденса заурчало. Не считая чая, который он выпил с Виндой и Абернати перед побегом, в его рту давно не было ни крошки. «Скорее бы Персиваль вернулся», — вздохнул Криденс про себя. Он подумал было спуститься и присоединиться к Персивалю внизу, но, оттраханный и изнеженный сном, почти что сразу махнул на это рукой. Нет, он может подождать Персиваля и здесь, греясь в кровати и мечтая о том, что ещё, помимо крошек и кофе, могло бы оказаться у него во рту. Это было так глупо и вульгарно, что Криденс рассмеялся. Вытащив из мешочка рубашку, Криденс накинул её на себя вместе с нижним бельём. Рубашка была велика и доходила ему ниже ягодиц: портной ошибся с размерами выкройки, и вместо того, чтобы исправлять оплошность, Криденс просто использовал её в качестве домашней одежды. Разминая затёкшее тело, Криденс выглянул в окно и ненадолго застопорился. Маленькие частички чего-то белого падали с неба, слегка кружась на ветру. Это был снег? Снегопад в июне? Криденс протёр глаза, но так называемый снег никуда не делся. Ладно, это было, конечно, не вполне типично, но не настолько, чтобы кричать и плакать. — Ты уже проснулся, — сказал Персиваль и, обернувшись, Криденс увидел его у двери. Странно, Криденс совсем не слышал, как он поднимался по лестнице. — Доброе утро, мой мальчик. Подойдя, Персиваль поцеловал его в лоб. Криденс улыбнулся. — А где завтрак? — Завтрак? — переспросил Персиваль, но тут же опомнился: — Ах, завтрак. Скоро будет готов. Трактирщик счёл за честь лично подать его нам в комнату. Крайне услужливый человек. Криденс немного смутился. Ему такая идея не очень нравилась, но Персиваль, видимо, не видел в ней ничего плохого. Раз так, то Криденс не будет спорить. Зачем портить друг другу настроение с утра? — Надо, наверное, раздвинуть кровати, — сказал он. Персиваль медленно обвёл глазами комнату. Задержался глазами на мешочке с пожитками. Криденс сел на кровать и стал распутывать волосы. — Знаешь, я подумал, что было бы здорово немного задержаться в Гальштате, — сказал Персиваль. — На побережье, чуть дальше от города, почти никого не бывает. Я бы хотел показать тебе пару трюков с волшебной палочкой — кто знает, когда это может нам пригодится. Что думаешь об этом? — Даже не знаю, Персиваль, — промолвил Криденс. — Разве это не опасно? Наверное, лучше поскорее убраться из Австрии. Мне неспокойно, когда Гриндевальд так близко. Персиваль улыбнулся ему, наклонив голову. — Не беспокойся насчёт него, — посоветовал он. — Всё в порядке. Почему бы не прогуляться? Покормишь чаек. Ты ведь любишь птиц, не так ли? — Вы ведь знаете, что люблю, — заметил Криденс. — Если вы так хотите, то, конечно, можно и прогуляться. Приблизившись, Персиваль мягко взял его за подбородок. — Вовсе не обязательно быть таким недовольным, — сказал Персиваль, погладив Криденса большим пальцем. Криденс отвёл взгляд в сторону и, воспользовавшись его неосторожностью, Персиваль уложил Криденса на кровать. Тело Персиваля было холодным и тяжёлым. — Я люблю тебя. — Я тоже, Персиваль. — Кстати, — проговорил он, не прекращая гладить Криденсу местечко под челюстью, — где твоя волшебная палочка? Она понадобится нам для занятия. Криденс смотрел только на его улыбку. «Как же он, должно быть, ненавидит меня», — подумал он с ужасом. — О, я не помню. — Не помнишь? — Нет, не помню. Наверное, валяется где-нибудь. Персиваль внимательно глядел на него, будто на преступника под эликсиром правды. Криденс поёжился. Персиваль наклонился, едва соприкасаясь с ним кончиками носов, и Криденс заставил себя улыбнуться. Раскинув руки в стороны, Криденс нащупал на тумбочке слева от себя цепочку даров смерти. Кулон лежал там же, где Персиваль оставил его вчерашним вечером. Персиваль не заметил этого. Его правый глаз был неподвижен, уставлен в лицо Криденса. Криденс поцеловал его в уголок губ. — Будет так замечательно погулять вместе, правда? — сказал он с нежностью. Его свободная рука поглаживала щёку Персиваля, слегка задевала густую бороду. — Это место очень красивое. И раз вы говорите, что там никого не бывает, то так оно и есть. Я вам верю, Персиваль. Персиваль улыбнулся шире. Его дыхание слегка холодило губы Криденса, словно он замёрз и никак не мог согреться в самый разгар лета. — Я ведь много раз говорил тебе, Аурелиус, — произнёс он, и Криденс сжал подвеску в пальцах, — быть осторожным с тем, кому доверяешься. Секундный порыв, взмах рукой — и Криденс всадил подвеску острым углом в неподвижный глаз Персиваля. Он вскрикнул, и несколько капель крови упали на лицо Криденса. Столкнув с себя тело Персиваля, Криденс вытащил палочку из-под подушки и босиком рванулся к двери. Криденс распахнул её и бросился вниз, бегом по лестнице, сквозь череду пустующих коридоров и столиков в баре. Старые половицы оглушительно скрипели под каждым его шагом, непослушные ноги заплетались от страха. Смех грянул позади, словно гром, и преследовал Криденса до самого выхода. — Ты всегда знаешь, как развлечь меня, Аурелиус! — Криденс закрыл уши руками и побежал быстрее. — Должен признать, я не думал, что во второй раз ты так быстро раскусишь меня. Ты просто уморителен, мой мальчик! Видел бы ты своё лицо! Давно я так не смеялся, как сегодня! Криденс навалился на входную дверь и очутился на улице. Неожиданно пейзаж впереди кувыркнулся, и Криденс, споткнувшись обо что-то на земле, грохнулся наземь. Не помня себя, он отполз вперёд и посмотрел на то, что стало причиной его падения. Тело Персиваля лежало у двери в трактир.