Думал ли ты, что мы увидим конец вместе?

      Покои тускло освещались одной догорающей свечой, что находилась возле мужчины, стоявшего на коленях с закрытыми глазами. Тишину нарушал лишь его тихий шёпот:       — Святой Ангел Божий, хранитель и покровитель души моей! Пребудь всегда со мной: утром, вечером, днём и ночью, направляй меня на путь заповедей Божиих и удали от меня все искушения зла. Аминь.       Граф Риарио открыл глаза, поднялся с колен и прошёл вместе со свечой к своей кровати. Поставив огарок на тумбу возле, он сел и закрыл глаза руками. Молитвы помогали всё меньше, сны с участием всеми известного флорентийского гения участились. Этот выскочка врывался в голову каждый раз, когда Джироламо отпускал мысли в свободное плавание; первый, о ком он думал утром, и последний, кого он вспоминал перед сном, — грёбаный да Винчи.       За закрытыми глазами он снова увидел усмехающееся лицо и начал тереть веки пальцами до белых пятен перед ними.       — Господь, смилуйся же над слугой твоим! За что мне такое наказание?! — сидя на постели, Риарио подтянул ноги к себе и обнял колени, раскачиваясь взад-вперёд. Он знал за что.       — Мне не выдержать, не выдержать! — шептал он, задыхаясь.       После того случая в лесу разум графа помутился: он не мог думать ни о чём, кроме мести. Но возмездие пришлось отложить, потому что его призвали в Рим. Он допускал всё больше ошибок на службе, за что всё чаще получал по лицу папским сапогом, но никак не мог взять себя в руки. Однажды, после очередных побоев, он вернулся в свои покои, взглянул на своё лицо с кровоподтёками и засмеялся, наконец понимая, что ничего не может предпринять, чтобы хотя бы немного задеть проклятого художника, зато тот, даже находясь так далеко, всё ещё имеет над ним огромную власть.       Именно поэтому, когда Джироламо напал на след книги жизни, которая была так нужна да Винчи, ничто не могло его остановить, даже гнев Сикста. Если он найдёт книгу раньше, это сломит художника!       Риарио долгое время находился в очень эмоциональном состоянии и на полной скорости двигался к его апогею; сознание было напряжено до предела. Он вложил всю свою страсть, всю изобретательность, но затея отыскать книгу первым провалилась, разлетелась на куски в шторме вместе с его кораблём. Когда островитяне, предположительно хранившие на своей земле эту самую книгу жизни, схватили его, Джироламо почему-то совсем не был удивлён, скорее озадачен: витало ощущение, будто так и должно было произойти. И та встреча с да Винчи в сырой пещере на краю света расставила последние точки над «i»: они с художником были связаны, и только Господь мог знать с какой целью. Риарио был почти уверен, что этот флорентиец был послан ему в наказание или для проверки его выносливости.       И да, если это была проверка, он провалил её к собачьим чертям.       Раньше он испытывал жгучую ярость при одном упоминании художника, сейчас лишь смиренно вздыхал, принимая с честью своё наказание. Нервное напряжение, мучившее его так долго, будто сдулось, оставив после себя звенящую покорность судьбе.       Их вдвоём заперли в одной из камер пещеры. Да Винчи сидел, глубоко задумавшись о чём-то, а Риарио тихо усмехнулся ироничности ситуации:       — Думал ли ты, что мы увидим конец вместе?       — Я никогда бы не поверил, что вообще увижу конец, — взгляд художника не изменился, словно он говорил именно то, о чём только что размышлял.       — Господь смеётся над нами, да Винчи, — всё же произнёс своё главное озарение граф.       — Не это наша судьба, — Леонардо, наконец, отмер, из взгляда ушла отрешённость, он напрямую смотрел на собеседника.       — После всего, что мы пережили… потеряли… — Джироламо поднял голову, встречаясь глазами с флорентийцем, — возможно, ты не сдался лишь по наивности.       Да Винчи ещё какое-то время разглядывал затаившуюся печаль во взгляде напротив. Одна его часть боролась, изо всех сил цепляясь за жизнь, другая же отчаянно желала поддаться слабости. И в ту минуту вторая побеждала, потому что он внезапно выдал одну из самых личных вещей своему врагу:       — Я всегда знал лишь то, что я незаконнорожденный, — его словно тянуло исповедаться перед смертью, хотя он не был верующим и не был готов к смерти.       Риарио приподнял уголки губ, но его взгляд всё так же был переполнен грустью. Он не мог больше смотреть в глаза, будто ему было больно это делать.       — Я воспитывался в монастыре: меня бросили при рождении, — хрипло произнёс он. — Ты знал об этом?       — Нет, — Леонардо удивлённо нахмурился, разглядывая графа: никогда до этого момента он не видел в нём человека. Бездушное оружие римско-католической церкви, хитрого змея — сколько угодно, но человека он видел впервые.       — А затем пришёл святой отец, — продолжил Риарио. — И он просил меня стать защитником церкви. Бороться против её врагов, где бы они не находились. Он просил меня совершать ужасные вещи. Тогда-то вера и поддержала меня.       Леонардо пододвинулся ближе и мягким касанием пальцев о подбородок заставил графа взглянуть на него. Он хотел запомнить это странное ощущение, поднимающееся из недр его сущности: он всегда понимал, что любой человек многогранен и бесконечно ценен, но впервые прочувствовал это именно сейчас. Именно разглядывая оттенки боли в глазах того, кого считал врагом.       Риарио вздрогнул под изучающим взглядом: ему было в высшей степени не по себе из-за внутриличностного конфликта, который сейчас достигал своего пика. Всю жизнь он старался держаться веры, однако на его совести было куда больше грехов, чем у кого-либо. Он оправдывал себя тем, что всего лишь выполнял приказы, тем, что во многом ограничивал себя, как истинный верующий. Какое лицемерие!       Сейчас, перед лицом смерти, Джироламо ясно осознал, что ему уже нечего терять, что ему всё равно гореть в адском пламени, и опустил взгляд на губы, которые в тайне даже от себя так страстно желал. Несмотря на осознание своей беспросветной испорченности, он не мог коснуться их, ведь уже то, что он разрешил себе взглянуть, ускорило движение его крови по венам вдвое. Проследив словно в замедленной съёмке, как да Винчи скользит языком по своей нижней губе, Джироламо сглотнул образовавшийся в горле ком и прикрыл глаза, стараясь унять дрожь пальцев, крепко сжав их на каменном выступе.       Леонардо не поверил своим наблюдениям, когда заметил жадный взгляд, поэтому решил удостовериться. Он облизнулся и уловил расширяющиеся зрачки графа и пульсирующую артерию на его шее.       Порыв накрыл его мгновенно, да Винчи даже не собирался его сдерживать — он поддался вперёд, касаясь чужих губ своими, и тут же словил судорожный вздох, который позволил ему аккуратно углубить поцелуй. Он провёл ладонью по растрёпанным волосам Риарио так осторожно, словно боялся спугнуть, и слегка наклонил голову, лаская его язык.       Потеряв ощущение реальности от неожиданно мягкого поцелуя, Джироламо растворялся в происходящем, еле осмеливаясь отвечать на ласку. Если бы ранее он позволил себе размышлять, каковы на вкус губы художника, или, каким нежным тот может оказаться, он никогда бы не смог представить такого поцелуя.       Никто не относился к нему настолько бережно, как да Винчи в этот момент.       Его голова кружилась так же, как когда он, наконец, доплыл до берега и рухнул на землю, благодаря Бога за свою жизнь. А теперь он снова готовился к смерти. Видимо, она была отсрочена, чтобы он совсем провалил свою проверку.       Он вцепился рукой в рубашку да Винчи, чтобы найти хоть какую-то опору, не отталкивая его, но и не притягивая к себе, просто ухватившись за него, как за последнюю ниточку, что держит его на этом свете.       Поцелуй прервался, но своенравный художник не спешил отодвинуться, он чего-то ждал, а Риарио, переполненный эмоциями, не мог даже посмотреть на него, поэтому так и сидел с опущенным взглядом. Видимо, принимая отсутствие действий за нужную ему реакцию, да Винчи легко надавил на грудь графа, укладывая его спиной на каменный пол. Он навис над ним и поцеловал уже смелее, требуя ответа на свои действия.       И Риарио поддался искушению, обвивая руки вокруг шеи художника.       Леонардо целовал его так долго и горячо, что одно короткое слово, сказанное шёпотом на ухо, судорожным стоном выбило из лёгких Джироламо весь воздух.       —Хочешь?       Риарио всё ещё не мог ответить положительно — он замотал головой в стороны, на что художник беззлобно улыбнулся, скользя ладонью по торсу вниз:       — Не бойся, Джироламо. Позволь мне…       Да Винчи тёрся своим возбуждением о его бедро, он затормозил внизу живота, проходясь подушечками пальцев по коже над дрожащими мышцами пресса и горячо шептал:       — Скажи мне «Да», Джироламо.       Собственное имя его голосом звучало слишком правильно, слишком желанно.        — Аах, боже… — Риарио не мог больше вынести этой пытки, — да… да!       Ладонь Леонардо сразу же скользнула ниже, забираясь под шнуровку брюк, сжимая ствол прямо под сочащейся смазкой головкой члена, вызывая у его обладателя агонию.       — Господи! — граф изогнулся дугой, его крупно трясло, — ещё! Ещё, прошу!..       — Чёрт, Джироламо…       Художник никогда раньше не видел подобной концентрации эмоций в одном человеке. Такая реакция на его прикосновения будоражила, он пытался запомнить каждую мелочь, медленно лаская его.       — Лео, пожалуйста!.. Лео… — отчаянно скулил Риарио, извиваясь под его рукой.       — Невероятно! — восхищённо резюмировал да Винчи перед тем, как накрыть дрожащие губы глубоким поцелуем.       Граф тут же почувствовал, что движения пальцев на его члене усилились и, приглушённо крича в чужой рот, начал обильно изливаться в ласкающую руку. Он содрогался и хватал губами воздух ещё некоторое время, наблюдая за чем Леонардо быстро довёл себя до оргазма.       Оба не могли прийти в себя, одновременно мучаясь хаосом чувств и звенящей пустотой в голове.       Да Винчи очнулся первым — он оторвал от своей рубахи клок ткани, смочил его в протекавшем рядом ручье и, убрав с себя остатки происшествия, двинулся к графу. Тот всё также лежал на спине, закрыв глаза руками, он вздрогнул, когда почувствовал холодное прикосновение влажного куска ткани к своей разгорячённой коже, но больше никак не реагировал, позволяя художнику действовать.       После они сидели друг напротив друга. Риарио смотрел в сторону, прислушиваясь к доносящемуся сверху шуму, он явно не собирался говорить. Да Винчи наоборот, смотрел на графа в упор, он не мог прийти в себя от увиденного: как в этом беспощадном убийце могло таиться столько чувствительности?       — Риарио, я…       — Не надо, — прервал его граф. — Нас ждёт скорая смерть, незачем усложнять.       — Не торопись терять надежду, — как-то слишком уверенно для данной ситуации произнёс флорентиец.       — Что ты задумал, художник?..       Но да Винчи не успел ответить: их палачи уже открывали камеру.