***
‒ Пожалуйста, Чжань, поговори со мной. Снова этот мягкий бархатный голос. ‒ Это не твоя вина. «Нет, моя» ‒ Ты не мог это предугадать. «Нет, мог» ‒ Никто не мог. «Нет, мог» ‒ Никто не мог догадаться. Звон в ушах перешёл в тонкий писк. «Никто не мог» Барабанные перепонки разрывались от напряжения. «А я должен был» Тёмная комната давно превратилась в живой саркофаг. Месяц назад Чжань не подозревал, что родные стены так быстро могут стать холодными. Что они могут стать настолько безлюдными без чужого присутствия. Безлюдными и ненужными. Что всё может стать ненужным без чужого присутствия. Он не мог представить, что эти стены превратятся в его могилу, место последнего пристанища его прокуренной души, нервной, кашляющей, неуклонно и мерно падающей вниз, хотя до земли ещё так далеко. Двенадцатый этаж это вам не шутки, хмыкнул бы Чжочэн. Но из них двоих именно он хотел оказаться ближе всех к стылой земле, остерегающей покой уже никуда не спешащих людей. Чжань тоже никуда не спешил. Часы ли, годы ли, но он всё ждал, когда холод вокруг замкнёт над ним свои могильные объятия, прежде чем ниспослать ему вечный сон. Но сон всё не шёл, потому что чей-то вкрадчивый голос неустанно будил его одной и той же фразой. Фразой, звучащей громче, чем его собственные мысли. ‒ Это не твоя вина, Чжань. Он ненавидел её. Проклинал. Готов был вырвать её из своей головы и навсегда оттолкнуть того, кто вечно будит его, кто не даёт покоя в этом холоде, кто греет своими руками, тёплым чаем и горячей едой. Кто трепетно поддерживает в нём этот дурацкий огонь, который он старался затушить. Он ненавидел его пламя так сильно, что не мог позволить себе греться им изнутри. Проклинал так часто, что сжимал челюсти до противного скрипа, пока внутренний голос надрывался: «Уходи» «Уходи!» «УХОДИ!» Но едва он открывал глаза, как видел сведённые брови, которые обрамляли взволнованный родной взгляд, так не подходящий юношеским пухлым губам, робко шепчущим мягкое, ставшее привычным: ‒ Это не твоя вина. И он вспоминал, всё вспоминал, но не мог сказать ни слова с того самого дня, когда слова сами излились из него, будто вода из переполненных берегов. Молчание влекло сон, а затем всё начиналось по новой. Он злился. Он ненавидел. Любил. Раскаивался. Отчаивался и корил себя. Он хотел, чтобы всё прошло. Он хотел, чтобы его отпустили. Он так хотел сам отпустить, чтобы ему дали заснуть. Но каждый новый сон становился обманкой, принося за собой не вечный покой, а ещё один день. Чжань думал, что тугие пружины дивана, должно быть, врастали в его кости, раз ему так тяжело встать. Иначе почему теперь ему нужна тёплая шершавая ладонь, чтобы подняться? Или эта шершавая ладонь всегда была с ним рядом, а он уже и не помнил? Или её никогда не было, а он всё придумал? Почему тогда так тепло? Почему тогда так? Так не одиноко, хотя должно быть совершенно иначе. «Должно быть совершенно иначе», ‒ твердил себе он. ‒ Все будет хорошо, я рядом, ‒ вторили ему.***
‒ К сожалению, господин Ван Чжочэн отказывается принимать посетителей, ‒ послышался голос на другой линии. Кулаки Ибо сжались против воли. ‒ Вы можете спросить у него завтра? ‒ Господин Сяо, Вы звоните каждый день… ‒ Я знаю, но Вы можете спросить у него завтра? Из трубки донёсся снисходительный вздох: ‒ Конечно. ‒ Спасибо, извините за беспокойство. Ибо увидел, как Чжань безвольно уставился в окно, и сжал его пальцы, мягко притягивая к себе на диван. Он обязательно уберёт чашку с недопитым чаем и пустое блюдце из-под шоколадного печенья, уберёт пустую пачку и сходит за новой. Он обязательно это сделает, но это подождёт. Чжань слабо соскользнул со стула и сел рядом. Ибо привычно приобнял его, прижимая ближе и позволяя уткнуться носом в шею. Он уже и забыл, что не позволял себе этого раньше, что не любил обниматься. Не любил, когда его касались взмокшие тёплые ладони, когда ему клали подбородок на плечо, когда чужие волосы щекотали лицо и руки обвивали тело. Сейчас же всё, что он хотел, это чтобы Чжань обнял его в ответ. Но тот лишь тихо вздохнул, позволяя Ибо уложить себя рядом на диван, и обхватил ноги, сжимаясь в комочек. ‒ Это не твоя вина, ‒ словно мантру, повторил Ибо. Привычная тишина встретила его бездушным молчанием. «Я не жду ответа», ‒ повторял себе Ибо, пока декабрьский ветер одиноко выл за окном, словно природа тосковала вместе с Чжанем, бренно обдувая тусклое солнце, с каждым новым порывом сдувая хрупкий слой жёлтой краски. «Я не жду ответа», ‒ повторял себе Ибо уже пятый день подряд, поглаживая чужое плечо. ‒ Это не твоя вина, ‒ вновь сорвалось с губ. Дрожащая тишина. «Я не жду ответа» Кажется, за эти пять дней у каждого из них появилась своя мантра. В горле застрял комок. Ибо тяжело сглотнул. Старое, но до боли знакомое чувство въелось в кости и жилы, останавливая поток крови. Он не мог пережить это снова. Ибо не мог потерять ещё одного человека. Воспоминания того вечера пронеслись перед глазами, и Ибо понял: всё повторялось. Такой же вечер пятницы, такой же звонок из больницы, та же паника и болотная пустота, затягивающая в бездонную пустошь. Бесконечный цикл, словно спираль, растянулся на несколько жизней, бездушно обновляя себя в новом воплощении. «Только почему же в этот раз ты выбрал Чжаня? Почему же из всех жертв именно его?» Ибо снова не ждал ответа, но бессмысленные голоса появлялись один за одним, пока не слились в один гул: «За что?» Чувствуя тяжесть в груди, Ибо вновь глянул на Чжаня. Вина уже оставила на нем свой отпечаток, тёмными узорами вьющимися по его коже, словно клеймо. Она забивала память, лёгкие, скручивала желудок, сжимала всё нутро, ела изнутри, смакуя каждый кусочек, пока от Чжаня не осталось просто тело, сотрясаемое ночными кошмарами. Ибо знал это не понаслышке. Он слишком хорошо научился отличать скованных совестью людей от свободных. ‒ Когда мне было семь, мама ушла. Он сам был одним из них и не позволит Чжаню стать таким же. ‒ Семилетнему ребёнку сложно объяснить, почему мама не хочет его видеть, ‒ Ибо почувствовал, как тело Чжаня выжидающе застыло, и продолжил: ‒ Точнее, тогда я не понимал, что она не хочет видеть не меня, а отца. Мне казалось, она меня больше не любит. Ибо мягко улыбнулся, вспоминая: мамин запах корицы, семейный ужин по пятницам, поездки с семьёй Цзыи на море. Как давно это было. И как недолго. ‒ Мы не общались, пока мне не исполнилось пятнадцать. У неё был новый муж, какой-то рокер, и всё это время она была с ним в Корее. Мы встретились в мой день рождения, и знаешь, она оказалась замечательной женщиной. Мы весь день просидели дома обсуждая комиксы, играя в настолки и складывали лего. Кстати, один из кораблей, который ты видел, мы складывали вместе, ‒ Ибо не заметил, как стену и дверь крошечной кухни сменило изображение всегда ласковых маминых рук и глаз цвета топлёного шоколада. Он не заметил, как точно такие же глаза, но уже без лучезарной радости и веселья сейчас смотрели прямо на него. Зачем он это рассказывает? Разве это важно? Внутренний голос без конца задавал ему вопросы, но по непонятной причине Ибо лишь отмахивался от них и продолжал, будто чувствовал, что Чжань имеет право знать. «Нет, Чжань должен знать» ‒ Потом мы встречались раз в год, из-за графика рок-концертов её муженька она часто была в разъездах. И когда мы должны были увидеться… Дыхание сбилось. Ибо так никому и не рассказал. Он боялся произнести это вслух. Как будто не облачённая в слова правда не могла быть явью. Как будто его мама всё же приехала 3 октября, а та злополучная пятница никогда не наступала. ‒ Врачи не могли ничего сделать. Их обоих нашли с передозом. Больно. ‒ Ибо… Больно, больно, больно. ‒ Ибо, я не знал… Б О Л Ь Н О Ибо сделал короткий вдох, стряхивая с себя груз молчания, прощаясь с прошлым, и повернулся к знакомым глазам: ‒ Ты и не мог знать, Чжань-гэ. Рука сама собой потянулась к вскинутой макушке, а взгляд застыл на невысохших дорожках от слёз. Ибо мягко вытер влагу с чужих висков и щёк, оглаживая большим пальцем линию скул. Впервые за пять дней черты Чжаня окрасились новой эмоцией, и хотя в его глазах по-прежнему читалось сожаление, Ибо был рад и этому. Он нежно погладил Чжаня по голове, заправляя за ушко выбившиеся прядки волос, и внимательно посмотрел ему в глаза. ‒ Ты не знал, что Чжочэн сорвётся, ровно как и я не знал этого о маме. Как бы мы ни старались, иногда мы не можем повлиять на решения близких. Услышав эти слова, Чжань шумно выдохнул и, отвернувшись, печально нахмурился. ‒ Ты не можешь предугадать чужие слова и действия, пойми это наконец, ‒ горячо выпалил Ибо, обхватывая лицо Чжаня в ладони и заставляя его посмотреть себе в глаза. ‒ Мне кажется… Мне кажется, я мог. Голос Чжаня дрожал от вновь набежавших слёз, и Ибо мог лишь аккуратно перебирать непослушные пряди его волос, чтобы хоть как-то его успокоить. Он чувствовал, что этого достаточно, что это все, что он может сделать для Чжаня, позволяя чужому потоку слов, как и слезам, излиться из души. ‒ Госпожа Ван... Она начала устраивать погромы, когда Чжочэну было пять, и по просьбе его отца мы стали забирать его к себе, ‒ Чжань кусал и без того потрескавшиеся губы, и Ибо заметил, что его взгляд застыл, словно Чжань уже был не здесь, а дома, двадцать лет назад, и видел произошедшее наяву: ‒ Какое-то время она провела в клинике, но едва вернулась, как всё пошло по новой. Господину Вану не всегда удавалось выгнать её, и тогда Чжочэн оставался у нас. Он часто плакал тогда, смутно что-то понимая во взрослых спорах. Ему было девять, его пугал громкий голос матери, а мне тогда исполнилось четырнадцать, и я боялся ее угроз. Чжань неожиданно затих, и Ибо успокаивающе провёл по его волосам, аккуратно опускаясь к изгибу шеи и оглаживая дрогнувшие плечи. ‒ Меня не было, когда Чжочэн впервые сорвался. Я уже год как поступил в университет и переехал, когда у него случилась паническая атака. Врач порекомендовал сменить обстановку, и его отец умолял забрать его к себе. Тогда мы и сняли эту квартиру, ‒ уголки губ Чжаня дрогнули вверх, и сердце Ибо пропустило удар. Чжань мягко усмехнулся. ‒ Я был на втором курсе, подрабатывал где мог, деньги господина Вана тоже помогли. Но знаешь, ‒ взгляд Чжаня потух, словно плёнка воспоминаний резко оборвалась, и вместо картинки теперь темнел чёрный экран, отражающий стены стылой комнаты, ‒ лечить депрессию и ПТСР оказалось сложнее, чем мы представляли. Чжань слабо прикрыл глаза, пряча лицо в подушку. ‒ Ты сделал всё, что мог, ‒ прошептал Ибо, прижимаясь ближе. Он так хотел поцеловать Чжаня, по-настоящему, прогнать его сомнения и услышать очередной рассказ про пороховые краски Цай Гоцяна или влияние французской новой волны в работах Яна Фудуна, или хотя бы услышать его прежний голос, не сломленный криками от ночных кошмаров и постоянных всхлипов. Но Чжань лишь приглушённо вздохнул и, впервые за эти несколько дней заглянул Ибо в глаза. ‒ Я мог сделать больше. ‒ Никто не сделал бы больше, чем ты. Ибо запустил руку в мягкие волосы и прижался губами к чужому лбу. Сквозь поцелуй он чувствовал, как брови Чжаня слабо дрогнули, прежде чем всё тело подалось ему навстречу. Холодные пальцы прижались к груди, сминая тонкую ткань спальной футболки, и Ибо сжал любимое тело в уютных объятиях, наконец-то чувствуя, что беспросветная тьма в этот раз уступила. Комнатная тьма тоже исчезла. Солнечные лучи, скользящие сквозь неплотные шторы, прогоняли чёрные тени, окутывающие дом. Они скользили по складкам тонкого одеяла в ногах Ибо, провели тонкую линию от голени до бедра и остановились на животе, разливая бархатное тепло внутри. Ибо водил пальцами по спине Чжаня, вырисовывая тонкие узоры, как вдруг лопатки под его ладонями заострились, а мышцы спины одеревенели. ‒ Орешек! – вскинулся Чжань, вскакивая на месте. Испуганные глаза непонимающе уставились на Ибо, который даже не вздрогнул. Он лишь успокаивающе провёл ладонью по напряжённым плечам, шепнув: ‒ Тише, о ней есть кому позаботиться. И видя, как накатившая паника уступает место мерному дыханию и усталости, слабо улыбнулся. «О тебе теперь тоже есть кому позаботиться» Ибо гладил Чжаня по волосам, пока тот не провалился в спокойный сон, тихо сопя ему в плечо. Самому Ибо тоже не помешало бы выспаться: он не раз замечал на себе снисходительные взгляды Сюань Лу, да и отражение в зеркале всё больше намекало, что ему нужен полноценный сон. Слипающимися глазами Ибо глянул на часы: 11:04, суббота. У них впереди ещё весь день чтобы выспаться.***
Впервые за эту неделю ему не снилась кровь. Чжань слабо приоткрыл глаза, тут же поморщившись. Пахло гарью и сожжённым чесноком, что было не редкостью для выходных. Чжочэн часто не мог дождаться, пока Чжань проснётся, и приступал к готовке сам. Несколько раз угощал Чжаня, хотя в большинстве случаев отмывал посуду от жжёного масла и специй, пока Чжань пытался реанимировать подгоревшее мясо. Только вот Чжочэна здесь не было уже несколько недель, и осознание этого больно кольнуло в груди. От нового приступа сожаления его отвлёк неожиданный лязг на кухне. Знакомые лопатки двумя параллельными прямыми выступали сквозь тонкую ткань белой майки, возвышаясь над кухонной тумбой. Ибо с раскрасневшимися глазами стоял рядом с дымящейся плитой и неумело резал лук, то и дело выскальзывающий у него из рук и врезающийся в испачканные кетчупом миски. Слева от него из двух сковородок валил густой дым, а из одной из них доносилось опасное бульканье. Когда оба варева зашипели, Ибо смахнул подступившие слёзы, сорвался с места и подлил по полстакана масла в каждый. От одного вида желудок Чжаня жалобно скрутило. В это было сложно поверить. Ибо стоял на его кухне и резал лук. Не следил за действиями шеф-повара, а сам орудовал лопаткой в сковородке. Ибо, не умеющий даже кофе себе сварить, готовил. На его кухне. «Что он делает? Зачем?» Чжань думал, что ему казалось. Недоверчиво моргнув несколько раз, он встал и пытался подойти поближе и проверить, не привиделось ли, но едва он сделал несколько шагов, как почувствовал волну протестной дрожи, пробежавшую от стоп к шейным позвонкам, рассыпающую на своём пути горсти противного липкого пота и покалываний после долгого сна. Чжань устало поморщился. Сколько он спал? Солнце за окном клонилось к крышам уставших домов, мягко облизывая серый бетон и играя с блестящим стеклом в окнах, словно ребёнок. Точно такой же ребёнок сейчас стоял у него на кухне, и видя, как это дитё беспощадно сжигает замороженные овощи, Чжаню так и хотелось попричитать, что огонь детям не игрушка, как он и делал каждую субботу вот уже шесть лет. Непонятное чувство разлилось по груди, словно вино в бокале, и, вздохнув, Чжань направился к напряжённой фигуре.***
Самый простой рецепт говядины в сычуаньском соусе стал самой глупой идеей Ибо. Всё же надо было как и раньше поехать в какой-нибудь ресторанчик, пока Чжань спит, и захватить всё навынос. Но в этот раз Ибо вспомнил, что Чжань с большим удовольствием готовил ужин сам, и решил попробовать. Однако в формуле «Чжань готовил ужин сам» он изменил главную переменную ‒ Чжань. Ибо не готовил. Да и зачем ему? Лишняя трата времени и сил при его возможностях, ещё и вечная грязь даже от банальных блюд ‒ намного проще взять навынос или сходить в кафе. Но Чжань не такой. Ибо тяжело выдохнул, вновь просматривая последовательность действий по рецепту сквозь набежавшие от лука слёзы, как вдруг волосы на затылке встали дыбом. Он чувствовал, что за спиной кто-то был, и обернулся. – Это что? ‒ с нечитаемым взглядом спросил Чжань. Сердце Ибо сжалось до размеров горошины, прежде чем он собрался с мыслями. – Это говядина в сычуаньском соусе. – Я так понимаю, то, что плавает – это соус? Ибо молча перевёл взгляд с Чжаня на булькающую сковородку. – А то, что обуглилось – говядина? Ибо непреклонно молчал, и спустя пару секунд Чжань тихо вздохнул и в одну секунду вылил непонятное месиво с противным горелым запахом в мусорку. Глаза Ибо расширились от удивления: – Ты все выбросил! – Ты все сжёг, ‒ непреклонно отчеканил Чжань, ‒ я же спасаю сковородку. Скажи спасибо, что хоть её оставил, хотя после такого она вообще может считаться осквернённой. Словно в подтверждение своим словам Чжань стал пристально разглядывать почерневшее дно, части которого все ещё пугающе шипели. – Ещё есть рис, – глядя на недорезанный лук, пробубнил Ибо. – Ну хорошо, что кнопки на мультиварке нажимать ты умеешь. Ибо виновато поджал губы, не решаясь посмотреть на Чжаня. Глаза нещадно жгло, и он вновь смахнул влагу с покрасневших глаз. Ибо представил, как это должно быть выглядело со стороны, и тут же вскинул голову, стряхивая напрасную обиду. Но едва он поднял взгляд, как увидел, что в чужих глазах, смотрящих прямо на него, медленно, но явно расцветало робкое умиление, пришедшее на смену серой безразличности, отчего Ибо забыл, что из собственных глаз текли слёзы, а щёки жёг лихорадочный жар от плиты. – Ты хотел есть? ‒ насмешливо спросил Чжань и словно потянулся смахнуть скатившиеся слёзы, но быстро одёрнул себя. – Я хотел, чтобы ты поел, ‒ скрывая обиду в голосе, ответил Ибо и насупился: ‒ Но ты похоронил мои старания в мусорке. – Смотри, как бы твоё старание не воскресло, а то соус слишком активно булькал, ‒ обронил Чжань, и Ибо не смог сдержать рвущийся наружу смешок и блеск в глазах. Чжань разговаривал. Чжань шутил. Чжань… На секунду Ибо показалось, что Чжань снова был собой, но, приглядевшись, он понял, что это не так. У прежнего Чжаня не было морщин под глазами, у него не было той дымчатой плёнки в глазах, которая тушила все эмоции. У него не было той скорби, которая изморила тело. Может, Чжань уже никогда не будет прежним, но и прежнего Ибо уже не вернуть. До боли знакомый тёплый огонь слабо, но чётко светился где-то в чёрной глубине чужого зрачка, и Ибо готов был идти сквозь кромешную тьму ради этого света. ‒ Тогда говядина по-сычуаньски? ‒ возвращая его в реальность, спросил Чжань. – Я… – откашлялся Ибо, – я не умею готовить. Чжань легко покачал головой. Любимая родинка над губой чуть приподнялась от мягкой усмешки. – Это я заметил. Достань другую сковородку, попробуем вместе. Сказал бы Ибо кто-нибудь год назад, что он будет сидеть на скрипучем стуле в обшарпанной кухне и есть приготовленный им же ужин, будучи при этом самым счастливым человеком на свете, он бы не поверил. Мысленно покрутил бы у виска и пожалел умалишённого. Но сейчас он отдал бы всё, лишь бы растянуть этот момент хотя бы на день, а лучше недели. Он неидеален: Чжань всё ещё не пришёл в себя, квартира всё ещё обшарпанная, а соседняя комнат по-прежнему пустовала, даже ужин вышел неидеальным ‒ Ибо-таки умудрился передержать овощи ‒ но это было лучшее, что у них было за последнюю неделю. Это был первый день, когда туманная дымка в чужих глазах стала тоньше и почти исчезла, оставив после себя дымчатую пелену с тусклой печалью. Но пока из глаз цвета топлёного шоколада не текли слёзы, а любимое лицо не искажала тень скорби, Ибо был согласен и на это. Он благодарил судьбу, потому что был бы согласен и на меньшее. Поужинав, Чжань сам потянулся вымыть посуду, а Ибо стоял рядом, протирая чистые тарелки и убирая в шкаф. Они так же вместе разобрались со скопившейся пылью, грязными полыми и затхлыми простынями и постелили чистое белье, пахнущее свежестью и порошком. «Пахнущее, как Чжань», ‒ подумал Ибо, едва они после душа легли на взбитые подушки поверх мягкого одеяла. Усталость брала своё, Ибо видел, как ресницы Чжаня слабо подрагивали, прикрывая веки, будто Чжань сопротивлялся наступлению спасительного забытья, но неизбежно уступал в этом противостоянии. Ибо мягко провёл пальцами по его волосам, другой рукой прижимая Чжаня ближе, и ласково поцеловал в лоб. Как бы он хотел, чтобы с этим поцелуем ушла вся боль, все переживания, которые терзают любимые черты, все кошмары, которые тянут к нему свои руки по ночам. «Теперь всё будет хорошо, ‒ твердил себе Ибо, вновь целуя нахмуренный лоб, ‒ всё будет хорошо».***
Спать было страшно. Чжань знал, что хоть и не видит Чжочэна вживую, тот каждую ночь является ему во снах. Его руки уже изрезаны, и он зовёт Чжаня, но тот не может подойти к нему. Каждый раз когда Чжань делает шаг ему навстречу, Чжочэн отдаляется на два, и эта пытка длится до тех пор, пока они оба не оказываются по горло в крови, прежде чем их взгляд затянет буро-алое марево, а в рот и нос хлынет металлический привкус. Чжань не мог видеть это снова, он не мог заснуть. Сердце трепетало, а веки упрямо закрывалась, заставляя его вновь провалиться в этот кошмар. Но вдруг красный цвет исчез, а запах металла сменил аромат кедра и сандала. Он почувствовал мягкое прикосновение к виску, словно касание кисточки. Медленное, лёгкое. На смену леденящему чувству страха от новых кошмаров пришло нежное тепло, словно капель после холодной зимы. Поцелуй. Трепетный, почти робкий. «Ибо…» Мерное дыхание над головой согревало кожу, Чжань слегка развернулся, прильнув к чужому плечу. Расслабленному, тёплому, пахнущем кедром и сандалом. Чужие руки окутывали нежностью, забытым спокойствием. Чувством безопасности. «Он был рядом. Всё это время он был рядом» Чжань приоткрыл глаза. Собственная ладонь лежала на чужой груди, над ровно бьющимся сердцем. Руку никто не убирал. Грудь Ибо плавно вздымалась и опускалось, из-за ворота футболки виднелась бледно-молочная кожа. Тонкие линии жил на шее то проявлялись, то исчезали в такт мягким прикосновениям губ ко лбу. Чжань почувствовал необъяснимую необходимость дотронуться до этих линий. Будто это всё нереально, будто он всё ещё один в этой квартире и поцелуи исчезнут, будто они уже эфемерны. Чжаню надо знать, что они настоящие, и одновременно он боится, что Ибо остановится. Что он испугается и оттолкнёт его, как до этого. Чжань неуверенно скользнул рукой вверх, и пальцы коснулись мягкой кожи. Он робко поднял глаза. Ибо выглядел усталым, измученным, под глазами виднелась серая тенева. Он столько дней был с Чжанем, что тот факт, что они сейчас просто лежат рядом, уже не кажется удивительным. Ибо скользнул взглядом по лицу Чжаня, но в его глазах не было ни страха, ни смущения, ни желания. Было что-то другое. Не бушующее пламя, сжигающее своим порывом, а греющий огонь. Безопасный, прогоняющий тьму. Ибо смахнул упавшие пряди со лба Чжаня, а затем повторил это ещё и ещё. Так приятно, что Чжань совсем забыл, что лежал на старом диване в прокуренной комнате. Забыл, что что-то ещё имело значение. Это был не выбор, это была необходимость. Он потянулся к Ибо всем телом, к своему свету, и поцеловал. Медленно, растягивая окутывающую нежность, легко ведя губами, вдыхая запах тела. Сначала гибкую шею, выступающее адамово яблоко, затем линию скулы, едва касаясь. Его сердце тянулось к сердцу Ибо, и Чжань не мог поверить, что Ибо прижимает его ближе. Он чувствовал, как руки Ибо скользили по спине. Казалось, широкие ладони обхватывали его всего, согревали, оберегали. Так гладят, когда беспокоятся, когда заботятся. Его пальцы прижимали нежно, так, что Чжань мог отстраниться. Но Чжань не хотел. Он сам потянулся к чужим губам и удивился, каким Ибо мог быть нежным, отвечая на поцелуй. Чжань аккуратно отстранился, ждал, что Ибо притянет, прикусит за губу, возьмёт, что хотел, и оставит его, как использованную игрушку. Как оставил в тот вечер, как оставил Чжочэн. Но вместо этого Ибо смотрел ласково, обводил пальцами скулу, другой рукой вырисовывая узоры на спине. Чжань подался вперёд к приоткрытому рту и застыл, чужое дыхание касалось кожи мягкостью шёлковой ткани. Ему больше не страшно. Теперь он понял, что не один. ‒ Чжань, ‒ Ибо лениво поцеловал его в лоб и почему-то шептал, словно у стен есть уши, ‒ не страшно, если я останусь? Чжань ведёт пальцами по его шее и чувствует ровный пульс. ‒ Нет, – шепчет он и прижимается к чужому плечу. «Страшно, если ты уйдёшь»