И снова это молчание

— 1 —

      Мы замерли друг напротив друга в тёмном коридоре. Хеглер держал в руках раскрытую книгу, что я просунула ему под дверь ещё утром. Он нашёл её только в конце дня, когда вернулся в дом из комендатуры.       Разгладив пальцами листок бумаги, лежавший на страницах, лейтенант поколебался и, наконец, поднял на меня глаза.       — Зайдите, мадемуазель, — кивком головы он указал на дверь, ведущую в спальню моих родителей. Теперь это была его комната.       Я едва ли сдвинулась бы с места, если бы он вдруг не добавил холодным и отчуждённым тоном:       — Немедленно.       Не отрывая взгляда от его неестественно прямой спины, я проследовала за ним, стараясь не стучать каблуками — Жанна была внизу. Хеглер открыл дверь и пропустил меня вперёд. Я вошла и огляделась. Мне не доводилось бывать в родительской спальне с тех самых пор, как лейтенант расквартировался в нашем доме. В целом, обстановка не претерпела особых изменений. Присутствие чужака выдавали большой сундук да штатская одежда, небрежно наброшенная на спинку стула.       Скрипнула половица и наступила томительная тишина, прерываемая лишь нашим дыханием. Я почувствовала, как голова стала клониться книзу, будто для поклона.       Раздался глухой хлопок, заставивший меня вздрогнуть и выпрямиться. Хеглер закрыл книгу и отложил её на стол. Записка осталась у него в руках. Его блестящие глаза с широко раскрытыми и неподвижными веками, усталыми и набрякшими, как у человека, который давно не спал, остановились на моём лице. Пальцы свободной руки сгибались и разгибались, их движения были предельно выразительными.       Хеглер нервничал.       — Почему? — только спросил он.       Ни «что это значит?», ни «вы ли это написали?». Почему. Хеглер просто принял мои слова на веру. Он только хотел знать, почему он должен сделать так, как я написала.       Не для этого ли я оставила записку между страницами его любимой книги, как немой призыв доверять моему слову? Я слышала вас всё это время, месье, теперь услышьте и вы меня.       — Почему я не должен ходить? — он задал новый вопрос. Его голос был ещё глуше, чем обычно.       Я повела плечом.       — Вы ведь говорите о празднике в мэрии, верно? Вы что-то знаете? — Хеглер качнул головой и сделал шаг навстречу. Я тут же отступила. — Прошу вас, мадемуазель, будьте со мной предельно откровенны. Я не причиню вам вреда.       И только сейчас я осознала всю тяжесть своей ошибки. Прежде мне не приходило в голову, что придётся держать ответ за свои слова. А ведь на чём я основывалась? На заявлении фермера-калеки, которого не взяли на фронт?       Если я скажу, почему лейтенанту следует остаться вечером у себя, он, разумеется, сообщит обо всём своим. Того от него требует долг. И, конечно же, он спросит, откуда я об этом узнала. Уж не соучастница ли я? А если нет, то кто тогда сообщил мне о планах сопротивления? Что ему стоило потащить меня прямиком в комендатуру? А там знали, как заставить людей говорить. К тому же, пособничество силам сопротивления каралось казнью.       Я не могла сказать ему правды.       Рот Хеглера открылся с придыханием, и он произнёс:       — Не время для вашего молчаливого бойкота, мадемуазель. Если кто-то готовит диверсию или что-то подобное, вы должны сказать мне об этом.       Я покачала головой, с такой силой сжав челюсти, что заскрипели зубы.       Лейтенант разочарованно выдохнул и отвернулся. Бросив записку на книгу, он потянулся за своей фуражкой.       — В таком случае, прошу меня извинить. Я вернусь позднее, чем обычно. Если вам несложно, дайте мне ключ от чёрного входа. Тогда я не потревожу ваш покой.       — Не ходите туда, — я озвучила собственные слова и не узнала свой голос. Он показался мне лишённым всякой силы.       Хеглер застыл посреди комнаты. Он не обернулся, так и стоял совсем неподвижно, ожидая, когда я что-либо добавлю.       — Останьтесь здесь, — губы мои задрожали. — Со мной.       Он повернул голову. На его напряжённом лбу образовались глубокие борозды. Как прежде он старался вникнуть в смысл моего молчания, так теперь он пытался понять значение моих слов.       Наши взгляды соединились.       — Останьтесь сегодня со мной, — повторила я, от волнения едва держась на ногах. — Тётушка собирается в гости к виконтессе, она не успеет вернуться до комендантского часа. Её не будет дома до самого утра. Прошу вас, никуда не ходите. Доставьте мне… удовольствие. Останьтесь. Другого шанса у нас не будет.       Никогда прежде мне не приходилось нести подобное бремя, ощущать столь сильный страх и смятение.       Хеглер молчал. Мы словно поменялись местами. На его щеках задвигались желваки, на виске забилась выпуклая жилка. Он тряхнул головой, и какой-то звук вырвался из его рта, тоскливый и страстный, как стон любовника.       Затем лицо его зажглось дикой энергией. В эту секунду я почти боялась его. Хеглер сжал кулаки и шагнул ко мне. В этот раз я осталась стоять на месте. Ноги мои словно вросли в пол.       Его голос наконец громко и горестно нарушил тишину:       — Неужели вы и правда думаете, что… — он умолк на мгновение, а затем сказал тихо, тускло, придушенно, с мучительной медлительностью: — Вы лгунья. Лучше бы вы и дальше продолжали молчать.       Бледное лицо Хеглера застыло в трагической неподвижности греческих масок. Он решительно шагнул к двери, с силой схватился за ручку.       Не глядя на меня, он добавил:       — Если во время праздника что-нибудь случится… Да поможет вам тогда бог, мадемуазель.       Дверь закрылась, и шаги затихли в глубине дома. Со двора донёсся знакомый рокот автомобиля, затем зашуршал гравий и вскоре всё стихло.       Хеглер уехал.