Дом родной

      Небо этим утром слегка пасмурное: где-то проглядывают лучи солнца, а где-то слегка моросит мелкий дождик. Ветер тёплый, ласковый, проходит по узким и широким улочкам, огибая высотные здания и небольшие дома. Город. Обычный серый город, каких тысячи. С жилыми домами, офисными центрами, людьми, которые, будто муравьи, наполняют его: трудятся, живут мирно и размеренно, а после умирают, как и всё живое…       Птицы с криками поднялись с крыш высоко в небо: их спугнул звук сирен, разразившийся по всему городу. Оглушающе громкий, протяжный вой, предупреждающий об опасности. Люди быстро высыпались на улицы, заполонили их и начали метаться кто куда. Не зная где найти спасение, они судорожно бегали, грубо толкались, давили друг друга и не замечали, что уже ходят по чьим-то переломанным телам.       Где-то там, вдалеке, послышался грохот, а уже через несколько мгновений, тёмные облака разрезало нечто большое, металлическое, отливающее в лучах рассветного солнца верной смертью. Секунда… Две… Взрыв…       Этот взрыв… Всё так реально, будто и не сон вовсе… Или это произошло по-настоящему? Тогда почему Егор ещё способен думать? В голове быстрым потоком мелькают какие-то назойливые мысли, но всё как в тумане, подернуто сизой дымкой, не дающей ничего понять, уводящей куда-то вдаль от всего этого… Вокруг сплошная темнота, не видно даже собственных рук. Ничего вокруг. И тело не двигается, не хочет подчиняться приказам. Его будто и нет вовсе. Так он мёртв? Вдох. Откуда-то послышался тихий приглушённый кашель, а темноту разрезали вспышки ярко-белого света. Нет, он не мёртв. Это сон. Всего лишь сон…       Бортник не понимал, до сих пор ли он спит или уже проснулся. Вокруг было всё также темно, но страшнее будет, когда тьма уйдёт. Открыв глаза, что он увидит? Как огромная бомба летит на мирный город или Ледяную Пустошь, где каждый день вынужден бороться за жизнь. Место, так ненавистное им всем сердцем — дом родной?       В попытках прийти в себя, Егор с трудом сжал заледеневшие за ночь пальцы рук в кулак и почувствовал, как по всему телу медленно разлилось странное тепло. Спустя мгновение, мужчина осознал, что он всё же дома. Лежит на старом, промятом матрасе, под слоем дырявых тряпок, в окружении таких же замёрзших членов семьи. На улицах не бегают испуганные люди, не воют сирены и на них не упадёт бомба, а в небе не летают ничего не подозревающие птицы. Контроль над телом потихоньку возвращался к нему. И чем больше он отходил от сна, тем больше ему хотелось вернуться в непроглядную тьму. Там Бортник ничего не чувствовал. Был полностью свободен от всего человеческого, от жизненных потребностей, глупых чувств и ужасных болезней… Тем, что он изначально принял за тепло, оказалась крупная дрожь, сковывающая, всё его тело.       Мужчина с трудом перевернулся на живот и, встав на четвереньки, опёрся рукой о холодную стену. Под его перемотанной старыми лоскутами ладонью чувствовалась вся ненадёжность этого дома — он стонал и разваливался от каждого дуновения вьюги. Сквозь многочисленные щели уходило драгоценное тепло, и проникал смертельный холод. Он тоже был жив. Весь этот дом. И тоже был болен.       Кто-то совсем рядом негромко закашлялся, с головой укутываясь в освободившиеся тряпки. Бортник застыл на несколько секунд, смотря сквозь предрассветную тьму на копошащуюся в обрезках ткани девочку. Вот она повернулась на другой бок, сжалась в позе эмбриона и успокоилась, снова погружаясь в сон. Встав на ноги, мужчина судорожно вздохнул и задержал дыхание. Зная, что вот-вот разразиться очередным приступом кашля, он как можно быстрее спустился на первый этаж. Выдох. Вдох. Всё в лёгких хрипело и булькало, царапало, рвало измученный орган изнутри. «Нет! Нельзя! Только не в доме…» Повторяя это раз за разом, Егор дошёл до двери и, навалившись на неё всем своим тощим телом, открыл её. Его тут же обдало обжигающе холодным ветром, маленькие снежинки больно кололи полуприкрытое лицо.       Сейчас должен быть рассвет, но на улице темно, как и в любое другое время суток. Бесконечно длинная зимняя ночь. Егор вышел и закрыл за собой дверь. Пара шагов от дома и, не в силах больше сдерживать дыхание, он делает глоток морозного воздуха. Вот оно. Уже близко. Только набранный воздух сразу же выходит с резким, болезненным кашлем. Кое-как успев снять с лица дырявую маску, он отхаркивает жёлтую густую мокроту с ярко-красными прожилками крови. С каждым разом её всё больше и больше. А конец всё ближе и ближе. Упав на колени, согнувшись пополам, мужчина продолжает долго и протяжно кашлять, иногда выплёвывая особо большие сгустки крови, без возможности вдохнуть хоть немного воздуха. Через некоторое время очередной приступ закончился, а на белом снегу красовался незамысловатый узор багровых пятен, который вскоре заметет вьюга. Как и многие другие секреты, погребенные под километрами снега и прочной ледяной толщей, где-то там, внизу. Прямо под ногами.       Бортник сел на корточки, натянул маску обратно на лицо и, тяжело дыша, огляделся в поисках угрозы. Хотя в Ледяных Пустошах всё представляет опасность для человека: от соседа-каннибала до обычной непогоды. Вокруг никого. Только десяток старых, косых домов, образующих небольшое поселение. Ледяные скалы, торчащие то тут, то там. Тяжёлые, почти чёрные, снежные тучи, застилающие собой всё небо, сквозь которые никогда не проглядывает солнце. И пустошь. Белая пустошь, уходящая далеко за пределы видимого — дом родной — бескрайнее кладбище.       Бортник вернулся домой, но ложиться обратно в «постель» не собирался. Ещё слишком рано, чтобы вставать, но и уже нет смысла опять погружаться в сон. В полутьме он бродил по дому, стараясь не разбудить семью, и попутно собирал вещи, которые могут сгодиться для обмена.       Посередине комнаты, где когда-то очень давно была кухня, на потрёпанном кресле сидела пожилая женщина, укутанная в тряпки. Её голова была склонена на бок, редкие седые волоски заплетены в косички, всё лицо исполосовано шрамами и морщинами. Она почти слепа, не чует запахов, ослабела умом за столько прожитых лет, но слух её до сих пор не подводит. Егор переступил порог из одной комнаты в другую, и под его ногами затрещали прогнившие доски. Старушка, не открывая глаз, вытащила морщинистые руки из-под тряпок и поправила шерстяной шарф грязно-малинового цвета, которым укрывала шею и голову. Он был дырявым, не согревал, но она носила его уже больше половины века и снимать не собиралась.       — Собрался куда, внучек? — слабо проскрипела старуха, поворачивая голову в сторону только что пришедшего Бортника.       — Да, — ответил мужчина, присаживаясь на корточки возле небольшой кучки ненужных вещей. — Надо достать медикаменты для Маши, она много кашляет в последнее время, — бесполезные лохмотья с огромными дырами, пустые пластиковые коробочки из-под лекарств, сломанные пуговицы, размотанные катушки с нитками… Ничего, что можно было бы обменять.       — Твою мать… — прошептал Бортник, но его слова всё же были услышаны.       — Подойди сюда, Лёвушка, — старушка вновь запустила свои дряблые руки под тряпки укутывающие её и достала небольшую катушку седых ниток. — Может мои волосы уже и не такие стойкие, но лохмотья между собой уж точно удержать смогут, — женщина скрипуче захихикала, обнажая почти беззубый рот. Она протянула вещицу внуку, но когда тот уже почти взял её, вдруг изменилась в лице. Стала вся будто камень — серьёзной, непробиваемой, и катушку в руке сжала мёртвой хваткой, никак не отобрать.       — Лёвушка, обменяй её на лекарства себе…       Повисла тишина, нарушаемая лишь гулом ветра за стенами дома, да редким кашлем, доносящимся со второго этажа. Они оба знали, что Егор ни за что так не сделает. Принимать медикаменты для него — просто оттягивать наступление неизбежного. Старуха всё же ослабила хватку, так и не получив желаемого ответа. Покопавшись по комнатам ещё немного, Бортник ушёл, плотно закрыв за собой дверь.