Мы в ответе

Слэш
R
Завершён
71
Размер:
29 страниц, 4 части
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
71 Нравится 16 Отзывы 9 В сборник Скачать

Глава 4

Настройки текста
      Погожим июньским утром девяносто шестого, задолго до того, как солнце успеет добраться до зенита и начать жарить вовсю, Тончик, вальяжно развалившись, сидит за рулём своей новенькой вишнёвой девятки и ждёт, лениво пережёвывая «сникерс». Магнитола гнусавит душещипательно-заунывно. "...вот пройду я длинный путь - мне друзья пророчили, но сразила меня в грудь автомата очередь, и упал, не смог я встать, загребая пыль ладонями, не хотел я умирать, но меня не поняли…" Тончик морщится – ему такая нудятина не по нутру – и переключает на другую волну, где играет какой-то ритмичный клубняк. Дверь знакомого подъезда открывается, и на пороге возникает фигура в чёрных спортивных штанах и белой футболке. Тончик, оживившись, приглушает звук, выбрасывает на асфальт скомканную обёртку от шоколадки и машет в окно рукой. - Дядь Жила! - Да что ты как телёнок из мультика? – ворчит тот, усаживаясь на соседнее сиденье, хлопая дверцей и, перегнувшись, укладывает назад, рядом с любимой тончиковой битой, пакет, в котором тоненько звякают стукнувшиеся друг об друга бутылки. – Так и будешь меня до старости дядей звать? - Так и буду, - во все свои до сих пор целые тридцать два зуба улыбается Тончик. – Поздно отвыкать. Так куда тебя подкинуть-то, говоришь? - К брату на дачу, он мне объяснил, как проехать. В гости зовёт давно, ну вот я и решил – съезжу хоть погляжу, что у него там за дача, и узнаю, давно ли он стал таким старпёром, что в огородники записался. - К брату? – непонимающе зыркает Тончик из-под козырька новой кепки. С тех пор, как вернулся в город, Жила не особо распространялся о своей жизни в Москве – сразу замыкался и мрачнел, но о том, по чьей милости он в своё время чуть не отправился на тот свет, были наслышаны все из его давно уже не существующей группировки. - Даже не вникай, - отрезает тот. – В наших с Митькой отношениях кроме нас с ним никто не разберётся. У него дырка в плече, у меня в боку. Решили, что хватит уже. Тончик поворачивает ключ зажигания и внезапно вспоминает себя пятнадцатилетним пацаном, которого Жила учил водить на старой раздолбанной «копейке», вот так же сидя рядом на пассажирском и раздавая ценные указания - время от времени, если Тончик тормозил, газовал или поворачивал руль слишком резко, перемежаемые задорным матом. - Помнишь, как ты меня рулить учил? - Да ещё бы не помнить, как ты чуть в столб не вхерачился на полном ходу – думал, поседею по твоей милости. Тончик рефлекторно потирает затылок, будто наяву вновь почувствовав тяжесть отвешенной много лет назад затрещины. Он ценит, что сейчас Жила уже не сомневается в улучшении его водительских навыков. Выслушивает возмущение по поводу того, что тачку ремонтируют слишком долго, и что завтра он наведается в мастерскую и наведёт там шороху. С радостью отвечает на вопрос, как дела у Алюминиевых. Дела идут в гору, так что Жила, с интересом слушая оживлённый рассказ Тончика, улыбается в усы и даёт пару советов. Городской пейзаж за окнами девятки постепенно сменяется лесным массивом с одной стороны и разнотравьем полей с другой. Жила, опустив стекло, курит в окно, опершись на него рукой – из-под рукава футболки выглядывает наконечник наколотой стрелки. Тончику вновь хочется позвать бывшего наставника в свою банду, но он уже пару раз предлагал – и неизменно слышал отказ, так что сейчас он молчит. После возвращения в город Жила какое-то – совсем недолгое - время работал на «Железные рукава». Как-то раз он выдал мрачно-откровенное: «И нахуя только уезжал? Остался бы тут, был бы царь и бог. Если б знать тогда, как всё сложится». Возможно, работал бы на них и дальше, если бы не злосчастная перестрелка в «Канарейке». «Сука, в тот же самый бок!» - одна из первых реплик, услышанных примчавшимся к нему в больницу испуганным и злым Тончиком. Ранение на этот раз оказалось лёгким, но он долго допытывался, видел ли Жила стрелявшего. Тот, хмуро пялясь куда-то за окно палаты, какое-то время молчал, прежде чем ответить: «Нет. Не успел рассмотреть, слишком быстро он выскочил, помню только дуло». Та же версия значилась и в официальном протоколе, но как-то раз, когда они прогуливались по больничному двору, и Жила, поморщившись и приложив руку к раненому боку, тяжело опустился на почищенную от снега скамью, Тончика что-то дёрнуло вновь задать тот же вопрос. В этот раз тот признался. - Видел я. Как зовут, не помню уже, но было ощущение, что рожа его откуда-то знакома. Вроде даже учились в одной школе – это я уже после разговора с Митькой понял. Попросил он меня сказать, что не видел стрелка. И не искать. Один припадочный его уговорил прикрыть другого своего припадочного дружка, а я Митьке после Москвы должен. Если б не он, не гулять бы мне на воле ещё долго, так что сам понимаешь. Он сейчас и кореша своего постарается отмазать и на тормозах дело спустить, уж в этом он спец. Расследование действительно шло ни шатко, ни валко – прошло уже полгода, а виновный пока так и не был найден. - Может, останешься? Он тебе только рад будет, - вырвав Тончика из воспоминаний, внезапно предлагает Жила. – У него там баня, речка, я вон водки взял. - Да нет, - мотает головой тот и поясняет, - сегодня и завтра много дел ещё, а послезавтра на кладбище надо быть. В обществе Жилина он бы точно почувствовал себя не в своей тарелке. Да и вообще, оказаться третьим лишним в компании этих двоих ему не хочется. - Памятник Железному будут ставить. Полгода прошло, земля, говорят, достаточно осела, да и Алик обещал подхимичить, чтобы он крен не дал со временем. - Да нахера тебе этот Железный? Мутным он всегда был. Я к нему не пойду и не пойму, зачем тебе это нужно. - Малина говорит, так надо, - пожимает плечами Тончик, сворачивая на очередной развилке, - кодекс чести, последняя дань уважения. Только видно, что позлорадствовать хочет. Ладно уж, почему бы и не сходить. Ло тоже сначала был против, но потом всё-таки согласился. - «Ло»? – со странным выражением лица выгибает бровь Жила. Тончик чувствует, как щёки заливает жар, будто он снова юнец, но расправляет плечи и старается глядеть с вызовом и говорить твёрдо. - Лало. Лошало. Жила делает пару молчаливых затяжек и усмехается. - Понятно. Не ерепенься только, осуждать тебя не буду, жизнь твоя, решения твои. Район держишь, пацаны тебя уважают, а личная жизнь на то и личная, чтобы в неё никто не совался. Совсем большой ты у меня, - уже откровенно смеётся он, запрокидывая голову, как раньше, только сердце у Тончика от такого зрелища больше не замирает, - усищи-то вон какие выросли, ну что, прав я был?       - Прав, - кивает Тончик с грустноватой полуулыбкой, думая совсем не про усы, - абсолютно прав.       За окном вьётся причудливыми изгибами речка, водная гладь поблёскивает на солнце, словно зовёт выйти из машины и освежиться. Голова преет под кепкой, и Тончик снимает её, пригладив волосы.       - Стрелять хоть научился? - шутливо тыкает его кулаком в бок Жила.       - Научился, - широко улыбается тот в ответ. – Но всё равно предпочитаю вот её, - кивок в сторону заднего сиденья, - никогда меня не подводила. Везде с собой ношу.       - Носи, носи. Каждому своё. До дачи оказывается всего полчаса езды, за это время они успевают и поговорить, и уютно помолчать вместе, задумавшись каждый о чём-то своём. Обменявшись напоследок с Жилой крепким рукопожатием, Тончик высаживает его возле уютного домишки с голубыми ставнями и высоким забором, увитым диким виноградом, и лишь дождавшись, когда ему откроет брат, заводит мотор.

***

Тончику до ужаса обидно. Вот так внезапно умереть совсем молодым – по ощущениям, словно на бегу, не заметив, больно врезаться в стену. Он никогда не боялся кладбищ. Даже в детстве – так, не серьёзно. Чтобы немного взбодрить нервы, лет в десять они с приятелем иногда гоняли на великах за черту города, и там, в вечерних сумерках, глядя на ряды крестов и памятников, друг просил Тончика рассказать «Вурдалака» - единственное стихотворение, которое тот знал наизусть. Нагнав на себя приятной, тоненькими иголочками будоражащей душу жути, они на чистом адреналине мчались назад, в освещённый привычный город. Сейчас его захлёстывает ярость, его кипучей натуре страстно хочется обратно, хочется что-нибудь разбить в осколки, в пыль, в труху – но, увы, верная бита осталась там, куда ему теперь обратного хода нет. Тончик не знает такого велосипеда, который бы вынес его назад – туда, где, должно быть, уже скоро его пацаны потащат унылые гвоздики и хризантемы на его собственную могилу. Биты здесь нет, зато есть тот, кто может успокоить его намного лучше – его Ло, в силу характера смиряющийся с посмертием гораздо быстрее. Он смотрит в глаза, говорит мягко, со спокойной грустью, легко проводит по его рукам своими – от предплечий до кистей, и Тончик в ответ притихает и утыкается лбом в его грудь. Лало прав – раз уж так получилось, надо думать о главном. А главное – то, что они есть друг у друга, на этом свете или на том. Они долго молчат, лёжа на берегу тихой речки лицом друг к другу, тонкие руки нежно, почти невесомо гладят его по плечам и груди, по сломанной когда-то переносице, переплетаются своими пальцами с его. Однажды Лало сказал, что хватит жить предрассудками, не умеет он ни ворожить, ни насылать и снимать порчу, однако же, в том, насколько легче становится Тончику от каждого прикосновения, тот всё равно чувствует что-то колдовское. Ни у кого никогда не получалось так хорошо унимать его тревогу – да никто до этого особо и не пытался, наверное. Лало для него – словно ровное, гипнотизирующее пламя свечи, от которого не можешь отвести взгляда, и любовь его – как пряное хмельное вино, обманчиво мягкое, пил бы да пил, но в один момент чувствуешь, что ведёт от него до головокружения. Солнце здесь не обжигает – осторожно касается кожи, как ласковые смуглые пальцы, от полевых цветов пахнет чем-то медвяным, речка убаюкивающее журчит неподалёку, и Тончик устало и расслабленно смеживает веки, забываясь крепким бестревожным сном. Сколько времени проходит, прежде чем он открывает глаза в кольце рук всё ещё спящего Лало, ему неведомо, только тело затекло, и Тончик осторожно высвобождается – так, чтобы не потревожить, и поднимается, потягиваясь, с удовольствием, до хруста разминая ноги и плечи. Идёт к реке, зачерпнув в ладони приятно-прохладную воду, освежает лицо. Речка манит, и сначала Тончик думает, что в неё хочется залезть, поплескаться, достать пальцами ног до самого дна. Но почему-то медлит. Сидит над водой, вглядываясь в слегка подергивающуюся рябью поверхность. Что-то в этой реке не так, чувствует он. «Загляни глубже, если хочешь», - словно говорит она ему, - «гляди сквозь». Тончик не понимает сначала, как это «сквозь», но какой-то инстинкт внутри подсказывает ему, направляет, концентрирует внимание, и постепенно за гладью воды проступает беззвучная картинка. Дверь знакомого кабинета распахивается и захлопывается, наверняка громко, Тончик прекрасно представляет этот звук, хоть и не может слышать его сейчас. Сидящий за столом человек в милицейской форме откладывает ручку и поднимает взгляд от бумаг. Лицо у него хмурое, грустное, и лишь своим выражением оно отличается от лица вошедшего, в остальном их сходство зеркально. Визитёр смотрит на него со смесью ярости, волнения и надежды, что-то спрашивает, получая в ответ кивок. Сидящий поднимает один из заполненных бланков, тыкает в него пальцем, смотрит с жалостью и сочувствием. Никогда ещё Тончик не видел на знакомом до последней чёрточки лице Жилы такой жуткой болезненной гримасы. От увиденного сердце сжимается тоскливым маленьким комочком. «Я в порядке, слышишь?!» - хочется крикнуть Тончику, но он молчит. Понимает, что не докричится, это же не из КПЗ за ними наблюдать. Только Лало зря разбудит. Речь у этих двоих явно идёт о нём, он это знает, чувствует, хочет утешить, хочет вернуться – если не насовсем, то хоть пару слов сказать на прощанье. Сильно щиплет в глазах и в носу. Жилин решительно поднимается из-за стола, цепко стискивает ладони на плечах брата, встряхивает его, заглядывает в самые глаза и что-то говорит. Тот смотрит в ответ с недоверием, но не вырывается, слушает, потом, будто через силу, едва уловимо кивает, разжимая побелевшие кулаки. Жилин ещё какое-то время вглядывается в его лицо, словно желая убедиться, что тот не сорвётся с места, не вылетит за дверь и не сделает чего-нибудь непоправимого, затем осторожно разжимает руки и отходит к столу. Достаёт из верхнего ящика стакан и бутылку коньяка – наверняка чей-то подарок. Хочет налить, но Жила выхватывает бутылку и делает несколько жадных глотков прямо из горлышка. После этого они вдвоём идут к выходу, Жилин – решительно, словно точно зная, куда направиться, Жила – чуть позади. В этот момент Тончика словно что-то мягко выталкивает, картинка исчезает, вместо неё вновь мирная поверхность странной реки-моста между мирами. «Хоть увидел ещё раз напоследок», - с грустью думает Тончик. Когда-нибудь он, наверное, встретит тут Жилу, только, как бы сильно ему этого ни хотелось, в нынешних обстоятельствах он понимает – лучше, если это произойдёт ещё нескоро. Горе матери и алюминиевых пацанов ему высматривать не хочется. Возвратившись к Лало, он касается пальцами тронутых сединой кудрей и ложится рядом. Вглядывается в родное лицо и ловит себя на мысли, что, даже просто находясь возле него, чувствует себя спокойнее. Что они будут делать здесь дальше? Не всё ли равно. Вопреки всевозможным страшилкам, они не оказались в аду за всё содеянное при жизни, и это уже хорошее начало. - Эй, там, на берегу! – раздаётся смутно знакомый, усиленный мегафоном голос. Тончик разлепляет веки и подскакивает, понимая, что снова задремал. Лошало поднимается с земли одним плавным, пружинистым движением, будто только что и не спал вовсе. Они оба во все глаза смотрят на самостоятельно подплывающую к берегу лодку, в которой, слегка покачиваясь, стоит Катамаранов – пожалуй, самое узнаваемое в городе лицо. «С этим-то что случилось, неужто до смерти допился?» - думает Тончик и косится на Лало. Тот, вначале насторожившийся, вновь расслабляется, словно почувствовав, что нарушивший их уединение человек не представляет угрозы. - Ты, что ли, Тончик? – хмуро осведомляется мужик. - Ну, допустим, я. Только не Тончик, а Анатолий, - расправляет плечи тот. – Что надо? - Ишь ты, Анато-олий, - с кривой ухмылкой тянет тот в ответ, - мне-то от тебя ничего не надо, только вот Жилин всю душу вынул, не дал спокойно в болоте посидеть. Очень уж просил за тобой сплавать. - В смысле «за мной»? – непонимающе смотрит Тончик на странную пошатывающуюся фигуру в фуфайке. - В коромысле! Садись давай в лодку и поплыли назад, пока я добрый. «Назад! Жилин!» - озаряет Тончика, он вспоминает увиденную за водной гладью картину и на миг чувствует себя мелким пацанёнком, которому товарищи сообщили, что, пока он где-то носился, о нём спрашивал Жила и велел зайти, как вернётся. Он по инерции делает шаг вперёд, затем угрюмо сводит брови к переносице, мотает головой и вновь отступает, оглядываясь на Лало. - Я никуда не поплыву без него. В этот момент он мысленно просит у Жилы прощения. Тот, конечно, очень расстроится, что его усилия и надежды оказались зряшными, но потом, со временем, обязательно поймёт его. - Иди, драго, - во взгляде и в голосе Лало – понимание и твёрдость. – Я не обижусь, иди. Тончик повторяет уверенно, раздельно и чётко. - Я никуда. Не поплыву. Без него. Катамаранов закатывает глаза: - Охх етит вашу налево, ну так вместе возвращайтесь, только быстрее давайте, я долго ждать не буду. Тончик залезает в лодку только после Лало, подтолкнув того вперёд. Чувствуя, как она, снова сама собой, мягко трогается, отплывая от берега, он крепко сжимает его руку. Хоть Тончик и не может понять, чем в своей жизни заслужил его любовь, заботу Жилы и второе рождение, он знает, что сейчас точно всё сделал правильно. Лодка несёт их назад, постепенно набирая ход и разрезая носом спокойную гладь реки.
Примечания:
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.