Someone you loved

Айсберг Лаунж был ожидаемо полон вечером субботы. Было слишком поздно для смущения — даже алкоголь пропах возбуждением и чувством опасности, — так что все отбросили его. Особенно это ощущалось на танцполе. Никто никому не доверял, но это было и не о доверии. Всюду были чужие руки и губы. Эд всё ещё был неловким, стеснительным юношей, но всем было плевать. Он был частью этого своеобразного единения, хотел он того или нет. Освальд всегда говорил, что ему шли огни Айсберг Лаундж, отражающиеся в тёмных глазах и создающие ещё большую тень под его скулами, сильнее выделяя его резкие черты лица. Эд, прорвавшись сквозь полную похоти толпу почти без потерь, занял место у барной стойки. Виктор застал его в не самом лучшем виде, а если быть честным — в самом худшем виде из возможных — Эд был пьян, хотя искренне ненавидел напиваться. Нигма спрятался от причиняющего ему боль дневного света среди полумрака и рассеянных неоновых огней. Каждый новый глоток алкоголя лишь сильнее распалял его злость. «Он не получил меня и просто опустошил, как бутылку виски. Он забудет меня, выбросив на помойку, а я останусь очередной сломанной личностью, похороненной в этом разуме». С отвращением думал Эдвард, резким глотком опустошая стакан. Это было большой ошибкой. Жидкость обожгла горло, и юношу захватил кашель. — Я подсяду? — игриво спросил Виктор, занимая соседнее место. Эдвард удивлённо окинул взглядом Виктора — тот был словно создан для подобного места в своём пошлом костюме для БДСМ, — и всё же утвердительно кивнул. — Он хочет, чтобы я вернулся? — не поднимая головы, спросил Эд у уже попивающего какой-то цветастый коктейль Виктора. — Если бы ты сам не хотел вернуться, то спрятался бы в более укромном месте. — пуская пузырьки трубочкой, ответил Зсасз и восхищённо добавил: знатно ты пошумел, конечно. — Он очень зол? — спросил Эд. В ответ Зсасз протянул утвердительное «ага». — Я не могу вернуться,— поднимая взгляд на наёмника, произнёс Эд. — Щеночек, не стоит злить его ещё больше. Эд где-то в глубине души боялся этого, но более уверенный голос в голове шептал: «Ты не можешь отпустить Освальда так просто — ты — не игрушка в чьих-то руках. Ты — игрок. Это ты расставляешь фигуры». — А ему не стоило злить меня. Глаза Виктора округлились, после нескольких секунд молчания он расхохотался. — Я чувствую фальшь, я предугадываю чужую стратегию. Это будет последний раз, когда я позволю боли и мести решать, что мне делать, — изменившимся, грудным голосом произнёс Эд, привставая со стула. — Где ты понабрал столько пафоса? — вскинул бровь Виктор, слегка наклоняя голову. — Да это так, мысли вслух, — присаживаясь на стул, сказал Эд и оглянулся по сторонам. — Ты не скажешь, что случилось между тобой и Кобблпотом? Не то, чтобы я был любопытным, но сам понимаешь… — принимая новый стакан из рук бармена, проговорил Зсасз. — Это личное, — буркнул Нигма. Память подбросила ему тёмные события недавних дней. Просыпаясь, он даже не мог понять, где находится, с трудом вспоминая, кто он. Обрывки фраз, значения слов — всё смешивалось будто в блендере. И только на губах ощущался странный горький привкус. Юноша облизнул губы, чтобы убрать это ощущение. — Не говори ему, что я был здесь. — Если ты хочешь, чтобы я тебе помог — ты должен мне что-то взамен. А так, как это мой босс мне нужно больше, чем старая деревянная нога или… — С меня шоколадный коктейль, — ответил на выдохе Эд и, расплатившись, быстро отправился на выход. Ему не нравилось, как это место на него влияло. Эд выглядел нервным и дёрганным. Неприятные воспоминания ознобом ударили тело. «Эд стоял в раздевалке участка, когда один патрульный в общем потоке разговора спросил: трахался ли Нигма вообще когда-нибудь, смеясь в лицо юноши со своими дружками. Эда передёрнуло от вопроса. Отец вечно по пьяни имел маму на кухонном столе. Она зажимала рот, чтобы не кричать и не разбудить сына. Потом в слезах она возвращалась в комнату и плакала до утра. Так что Эд не мог даже думать об интиме, ни то что говорить. Тогда он просто захлопнул шкафчик и ушёл под вульгарный свист». Эту историю из посторонних знал лишь один человек. Человек, которому Эд доверял — его учитель и наставник — Освальд Кобблпот. Освальд успокаивал юношу, говорил, что для него это всё не имеет значения. «Эдди, я могу купить чьё-угодно желание, но это кажется мне бесполезной растратой. В таких «интимных» делах мне нужна искренность, не более, чем простая близость. Я никогда не лгал себе о том, каким меня видят люди, но я не хотел, чтобы они притворно стонали, сдержанно отворачивались или удовлетворяли свои фетишистские наклонности. Я могу прожить и без этого». Эд верил, слушая эту сладкую речь. Он хотел быть достойным Кобблпота. Освальд не просто направлял Эда по жизни, учил его хитростям выживания в Готэме — он заменил ему отца. Он нашёл Эда на дурацкой бесперспективной работе в полицейском управлении Готэма. Неловкий судмедэксперт ко всеобщему удивлению сразу привлёк его внимание. Освальд увидел в этом во многом занудном и чудаковатом юноше что-то, чего другие предпочитали не замечать. На заботу Освальда Эд отвечал бесконечной преданностью, поэтому предательство Кобблпота так гулко отзывалось во всём его существе. Он же доверял ему, как никому другому прежде. Он отдал всего себя, чтобы стать идеальным учеником, другом, братом. А получил лишь подмешанные в вечерний чай лекарства и холодные сухие ладони, скользящие по спящему обнажённому телу. Огромный тёмно-зелёный свитер с чужого плеча колол кожу. Свет вывески круглосуточного супермаркета странно подсветил лихорадочно горящие глаза Эда. Он зашёл внутрь, ещё не решив — возьмёт ли он себе ещё алкоголя или минералки и макарон на ужин. В магазине был только он и продавец, но спустя пару минут туда вошла невысокая коротко стриженная женщина в кожаной куртке. Лишь взглянув на неё, Эд понял, что она — воровка, причём, не очень удачливая. Он подмечал каждую её ошибку: от походки до положения относительно камер наблюдения. Эд не мог смотреть на это, тихо пройдя в отдел с газировкой, он незаметно шепнул девушке: «на два и пять часов». Брюнетка слегка дергано, но осторожно взглянула в нужные стороны. Она обернулась к Нигме и благодарно посмотрела на него. Эд взял пачку вермишели и отправился на кассу. В этот момент брюнетка вышла из магазина. Оказавшись на улице, Эд заметил её стоящую напротив. Она подозвала его. — Спасибо тебе. Я Нина, — улыбнулась девушка, протягивая ему украденную бутылку пива. — Эд, — ответил Нигма, принимая бутылку. — Тебя подвезти? — спросила Нина, указывая на припаркованный рядом мотоцикл. Он хотел отказаться, но мысль сама поразила его мозг. — Не хотелось бы злоупотреблять твоей добротой, но… Первые тёплые рассветные лучи окрашивали небо и бледный свет падал на лицо Эдварда. Под таким углом юноша выглядел стеклянным. Общая хрупкость проступала через худощавость фигуры. Лишь глаза его горели огоньками злости. — Вот бы заморозить тебя сейчас, чтобы ты всегда был таким, — с каким-то зловещим холодом в голосе прошептал Освальд. Он кивнул в сторону Нины и почти прокричал. — произнеси моё имя и её. Неужели они одинаковы на вкус? Никто не вызовет в тебе таких чувств, как я. — Это правда. Я не испытываю к ней ненависти, — твёрдо проговорил Эд. В воздухе удушливо пахло сигаретами Освальда. Эд столкнул его вниз и ещё какое-то время смотрел на то, как тёмные воды забирают тело, как оно исчезает, находя последний покой на дне грязной реки. Солёный металлический привкус во рту, прилипшая к телу одежда и адреналин, бежавший по венам, как скоростной поезд, заставляли Эда хохотать будто сумасшедшего. Это было ни с чем несравнимое удовольствие. Все улики уже вели полицию к нужным Эдварду людям, давним врагам Освальда — это было идеальное преступление. Он никогда не чувствовал себя лучше, даже усталость от сумасшедшей ночки не мешала юноше чувствовать собственный триумф. На правой руке ниже локтя каллиграфично вывелось полное имя Пингвина — Освальд Честерфилд Кобблпот. Эдвард не удивился, он даже ждал этого. Нина опасливо посматривала на него, пока юноша продолжал улыбаться. Больше никаких привязанностей. Только напоминание об их вреде. Надо только придумать красивую поминальную речь для Освальда. Он был важной фигурой «золотой» эпохи Готэма. Он заслужил этого.