В поисках счастья я нашёл тебя

      Сакуса доверяет ему. Доверяет рукам, готовящим для него еду. Мысленно воспроизводит неизменную последовательность действий Осаму: две капли жидкого мыла, минута тщательного намыливания, полминуты, чтобы точно смыть все остатки химии. Ладони просушивает одноразовыми полотенцами – не разбрызгивает. Каплю антисептика растирает так же прилежно, не оставляя ни единого участка кожи без внимания. Больше ни к чему не прикасается. Зачёрпывает соль, равномерно распределяя белые кристаллы по ладони – Сакуса сотни раз видел, как он готовит. Как крепкие руки расслабленно выполняют привычные движения, разрезая воздух плавными линиями. У Осаму руки дирижера: засмотришься и не заметишь, как несколько шариков риса идеальной формы уже выложены на тарелку и стоят прямо перед тобой. Сакуса растерянно моргает, выдыхая чуть громче обычного. Забылся – снова. Качает головой из стороны в сторону, стряхивая наваждение, и поднимает взгляд с рук Осаму на его лицо. Тот опирается локтями о стойку и, встретившись с ним глазами, ненавязчиво подталкивает тарелку ближе. — Ты всегда так пристально смотришь. Сакуса не слышит в голосе Осаму ни упрёка, ни раздражения. Он лишь чуть устало улыбается – всего полчаса как закрыл кафе, даже присесть не успел – и смотрит из-под полуприкрытых век сонными глазами. Взгляд тёплый – такой тёплый, что становится жарко, а раскрытая ладонь Осаму вдруг тянется к нему и одним коротким движением заправляет выбившуюся прядь чёлки за ухо. Даже не касание – намёк на него. И от этого поддразнивания только сильнее хочется притянуть его к себе и сцепить их ладони вместе: переплестись пальцами, мягко провести по коже запястья самыми кончиками, поцеловать каждую костяшку по отдельности. Сакуса тяжело сглатывает и опускает взгляд на тарелку – один из шариков смотрит на него своей весёлой мордочкой из водорослей в ответ, и он непроизвольно дёргает уголком губ. Когда только успел. — Мне просто нравится смотреть. — Сакуса честно старается не сопротивляться своей искренности. Даже если щёки вот-вот порозовеют, а маска давно лежит в кармане куртки, аккуратно сложенная. Говорит, что думает, уверенный, что его поймут правильно. — У тебя красивые руки. Осаму лишь на секунду удивленно вздёргивает брови. Смотрит с весёлым, но не издевательским прищуром и не затягивает паузу до неловкой. — Да ты фетишист, Киёми. Сакуса, может, и обиделся бы, будь это кто-то другой, но в звонком смехе Осаму нет ничего, кроме искренней радости, и он с лёгкостью пожимает плечами. Принюхивается, улавливая сладковатый запах свежего риса – совсем как дома – и, не раздумывая дольше нужного, надкусывает первый шарик. — Спасибо за еду.       Сакуса доверяет ему. — Эй, ну не дёргайся. — Осаму кидает на него очередной обеспокоенный взгляд из-под чёлки и, получив сдавленный кивок в ответ, опускается обратно. Уверенным движением хватает концы бинта и заматывает с той же точностью и знанием, с каким готовит – только теперь Сакуса старается не смотреть. Отводит взгляд и сжимает челюсти крепче, сдерживая стон досады: подумать только, поскользнуться на льду и так глупо заработать растяжение. Его даже не волновало количество грядущих «сногсшибательных» шуток от Атсуму (а тот совсем перестал себя сдерживать, когда узнал, что они с Осаму встречаются). Главное – матч с EJP Raijin, против Комори, через месяц, в течение которого каждый упущенный день без тренировок мог стоить ему победы. Это не было чем-то принципиальным – не как против Вакатоши, но их тянущееся с детства противостояние было частью пути Сакусы. Комори, который, казалось, мог принять любой его мяч; подачи, которые Сакуса из раза в раз упрямо улучшал, только чтобы перерасти его очередной успех. Сакуса всегда помнил, что не в одиночку прошел путь до вершины, и если только он не восстановится к нужному времени, возможности сыграть друг против друга, по-настоящему, на исходе сил и без вторых шансов, в ближайшее время может не представиться. — Киёми. Сакуса вздрагивает от неожиданности. Забылся на секунду, может дольше, а Осаму сидит рядом, на коленках, бережно держит ушибленную ногу в ладонях. Сакуса чувствует тепло от мази, от бинтов, от его прикосновений, и сглатывает горечь, натыкаясь на строгий взгляд. Осаму смотрит впритык, нахмурившись, но Сакуса отчётливо видит за его строгостью чистейшую тревогу, и от этого только хуже. Он не хочет его расстраивать, не хочет надумывать лишнего, хочет лишь извиниться и попытаться успокоиться: знает, что своими переживаниями ничего не изменит, что организм восстановится в те сроки, в которые сможет. Знает… но переживать не перестаёт, только не хочет нагружать этим Осаму. Собирается с мыслями, чтобы заговорить, но тот его опережает. — Эй, Киёми, посмотри на меня. — Он только теперь заметил, что вновь отвёл взгляд, засмотрелся на побелевшие от напряжения костяшки пальцев, сжатых в кулаки, – такая яркая демонстрация его истинного состояния. Он скорее пытается их разжать, но поверх ложатся тёплые ладони Осаму и чуть сжимают, не давая выполнить задуманное. Сакуса теряется – смотрит на него в поисках поддержки, глаз не может отвести от родного лица, знакомого до мелочей. Осаму весь: от пристального взгляда до сжатых в тонкую полоску бледных губ, здесь и сейчас – даёт понять, что рядом. Для него. Осознание этого обезоруживает – каждый раз. И каждый раз хочется проверить и поверить в это заново. — Послушай. — Сакуса слушает. Сакуса всегда его слушает, Осаму и просить не нужно. — Я всю жизнь провёл с волейбольным идиотом, ни в чём не знающим меры. Такие растяжение научился обрабатывать ещё в десять, и Атсуму ежемесячно давал мне повод для практики. Завтра ты покажешься врачу, и он скажет, что такой профессионально наложенной повязки за всю свою практику не видел. — Голос его чуть хрипит, строгий, но обволакивающий, и Сакуса растворяется в нём, пока сам Осаму разжимает его стиснутые в кулак пальцы – медленно, по одному, постепенно ослабляя внутреннее напряжение. Но даже после не отпускает его раскрытых ладоней ни на секунду, тут же с силой переплетает их пальцы, и произносит с напором, выделяя каждое слово: — Всё будет хорошо. Ты мне веришь? Сакусе кажется, что он слабеет. Силы уходят из ног, из рук, из всего тела одновременно. Их сцепленные в замок ладони – всего лишь маленький участок соприкосновения кожи с кожей, но если Киёми откроет рот, из него обязательно вылетит жутко смущающая, романтичная туфта. Например, глупая, сахарная мысль, что Осаму сейчас держит вовсе не его руки. Что словами, участием, теплом только что дотянулся до самого его сердца и крепко сжал в своих больших ладонях. Киёми не может себе этого объяснить – словами так точно, и потому молчит. Лишь наклоняется вперёд, прижимаясь лбом ко лбу Осаму; кожа горячая, руки, зажатые между их телами, ощущаются ещё отчетливей, а Сакуса зажмуривается, выдыхая тихое «да».       Сакуса доверяет ему. Густой застоявшийся воздух с трудом протискивается в лёгкие, Сакуса загнанно дышит, отчетливо ощущая сопротивление, преодолеваемое грудной клеткой с каждым вдохом и выдохом. Потолок, кажущийся бесконечно чёрным в темноте комнаты, плывёт перед глазами от недостатка кислорода, а некогда прохладное бельё обжигает спину, собираясь в складки под лопатками. Даже кровать под ним не кажется надёжной опорой – затуманенный взгляд ищет Осаму, порывисто спускается ниже: к груди, к животу – туда, где его тёплый рот с особой тщательностью изучает каждый сантиметр кожи Сакусы, заставляя его покрываться мурашками. Во рту пересыхает, и язык будто прилипает к нёбу, когда он пытается позвать его. Из горла вырываются лишь какие-то свистящие хрипы, слабо похожие на имя, но Осаму, чуткий до мелочей, особенно внимательный для него, тут же вскидывает взгляд. Но и это собраться не помогает – тяжелое, вязкое возбуждение в серых глазах буквально пригвождает Сакусу к простыням. Он судорожно цепляется за ткань, сминая её до характерного треска, когда Осаму подтягивается выше и оказывается с ним лицом к лицу. Смотрит, не отрываясь, с хитрым прищуром, собирая мелкие морщинки в уголках глаз, пока его ладони напористо скользят вдоль тела Сакусы, млеющего от нехитрых ласк. — Киё-ё-ё-ми, — Осаму любовно тянет гласные, проводит кончиком носа по коже шеи, потревоженной его губами-зубами, и от того ещё более чувствительной – ранки сладко зудят, заставляя рвано выдохнуть сквозь сжатые зубы. — Киёми, ты залипаешь, — горячий шёпот обжигает ушную раковину, а зубы мягко прихватывают мочку – Сакуса ещё пытается сдерживаться, пока Осаму вдруг не толкается бедрами, притираясь к нему плотнее, не оставляя между их телами ни сантиметра – кожа к коже. И тогда Сакуса стонет, низко и протяжно, не узнавая собственного голоса, зато отчетливо чувствую застывшую самодовольную улыбку Осаму. Да, он залипает. Залипает так чертовски сильно, что забывает дышать. Потому что улыбка Осаму, взгляд Осаму, душа и тело Осаму, нависающее над ним тяжёлой тенью, всё это в полной власти Сакусы, но ему каждый раз так мало, что в голове пульсирует одна только жадная мысль: «моймоймой». И от неё так спирает в груди, что хочется схватить его обеими руками и с силой вжать в себя, чтобы хоть на мгновение стать единым целым. Чтобы он наконец тоже понял, что делает с ним, и перестал так легкомысленно улыбаться. — Ты… Одной рукой Сакуса переплетает их пальцы и сжимает так крепко, что вены под кожей вздуваются, а второй хватает его за щёки – притягивает обратно к лицу, и самодовольная ухмылка мигом стирается под его напором. …мой. Он не уверен, действительно ли произнёс это вслух или же это был лишь очередной выдох, задушенный его напряжением. Может, у него просто на лице всё написано, потому что Осаму вторит ему тихим «твой» и накрывает руку своей, разжимает напряженные пальцы и обезоруживающе льнёт щекой к раскрытой ладони. И улыбается, снова улыбается, но теперь мягко, будто успокаивая его не к месту вздыбившиеся эмоции. Будто это правда поможет – будто его красивое лицо и широко раскрытые, жадные глаза не заставляют сердце Сакусы подскакивать к самой глотке. Сакуса поджимает губы, хочет что-то сказать – или сделать, но искренне не знает, что именно, и тогда Осаму ловит его растерянный взгляд, уверенно ведёт ладонь ниже: от щеки, по взмыленной шее до тяжело вздымающейся груди. Отводит чуть влево, и когда первый удар его сердца, будто электрический заряд проходит сквозь кожу Сакусы, тот не смеет двинуться с места. Даже собственное дыхание кажется слишком громким в образовавшейся тишине. Он прислушивается к ощущениям: удары такой силы, будто сердце в любой момент может проломить ребра и остаться у него на ладони. Сакуса непроизвольно впивается ногтями в его кожу, оставляя красноватые следы-полумесяцы. Это похоже на момент такого желанного им единения – Сакуса уверен, стоит ему проверить, и окажется, что его собственное сердце подстроилось под чужой ритм, бешено бьющийся под ладонью. А потом Осаму вдруг проводит языком по пересохшим губам и шепчет: — Я здесь. Доверься мне. Великие поэты наверняка описали бы выражение лица Осаму как «вожделение». Или «привязанность». «Любовь». Единственное, что может Сакуса – это уткнуться в уголок подушки носом и прикрыть слезящиеся глаза локтем, пряча горящее от смущения лицо. В груди давит, будто он целиком проглотил воздушный шар – дышать невероятно тяжело, но вместе с тем до ужаса хочется радостно рассмеяться. «Я здесь». Сакуса хочет сказать это так же легко и прямо, как это получается у Осаму. Хочет выразить свою привязанность словами, а не гипертрофированными эмоциями, но смущение душит, а Осаму, покрывающий не спрятанную часть лица поцелуями, ничуть не облегчает ему задачу, потому что не требует. Никогда не требует от него чего-то сверх меры, никогда не просит чего-то взамен, и оттого только больше хочется отдать ему всё. Только Сакуса не знает как. Даже не может выразить то, что чувствует, поэтому надеется на время – долгие годы, чтобы «я здесь» никогда не понадобилось произносить вслух. Поэтому, когда Осаму провокационно кусает его предплечье, заставляя убрать его от лица, Сакуса не сопротивляется – раскидывает руки в стороны, позволяет себе открыться ещё чуть-чуть, хоть так, и тихо бубнит, отвернувшись в сторону: — Как будто я бы лёг под мужчину, которому не доверяю. Осаму лишь на секунду удивленно вздёргивает брови. Смотрит с весёлым, но не издевательским прищуром и не затягивает паузу до неловкой. — Ты ужасен. — И из его уст это звучит как восхищение, к которому Сакусе ещё предстоит привыкнуть. Он уверен, у него для этого достаточно времени, а пока – он сам хватает Осаму за плечи и притягивает ближе, стирая игривую улыбку требовательным поцелуем.