Хаски и его белый котёнок ученик

«Ученик Чу Ваньнин приветствует учителя». Чу Ваньнин был первым и самым молодым учеником Мо Жаня. Он был любопытным белым котёнком, который исследовал мир с решительным, невинным очарованием. Юноша никогда не согласится, чтобы его сравнивали с котёнком или с каким-нибудь другим очаровательным существом, но в глазах Мо Жаня он всегда будет таким. В самом начале обучения Мо Жань взял пятнадцатилетнего Ваньнина поесть и бездумно заказал только острые блюда, которые он сам любил. Чу Ваньнин съел один крошечный кусочек, за которым последовал приступ кашля, раскрасневшееся лицо и пара обиженных, слезящихся глаз. Тогда Мо Жань понял, что его ученик не переносит острой пищи. С виноватым видом он заказал бутылку подслащенного соевого молока, чтобы облегчить ожог, а затем с восхищением лайки, столкнувшейся с котёнком, наблюдал, как молодой человек украдкой понюхал напиток, прежде чем осторожно сделать крошечный глоток на пробу. Довольный огонек засиял в этих глазах феникса, смягчая всё его лицо, и розовый язычок, казалось, лизнул подслащенные молоком губы. Это был первый раз, когда он увидел выражение искреннего удовольствия на лице Чу Ваньнина. Мо Жань почувствовал нелепую гордость за себя. Конечно, будучи тупым псом, он совершил ошибку, отметив, как сильно Чу Ваньнин наслаждался напитком, и даже поддразнивая, как разочарован тот был, когда ничего не осталось. Чу Ваньнин немедленно опроверг оба утверждения, выражение его лица было таким, как у человека, которого обвинили в чем-то подлом. Довольный, Мо Жань рассмеялся и заказал ему ещё, от чего у мальчика действительно встали дыбом волосы. До конца ужина он не поднимал глаз, отвечая только односложными, холодными, вежливыми фразами. В конце концов Мо Жань выпил молоко сам. С тех пор Чу Ваньнин не выпил ни капли сладкого молока: по крайней мере в присутствии Мо Жаня. С тех пор Мо Жань не мог больше смотреть на своего маленького ученика, не видя пушистого котёнка, притворяющегося тигром. (Ну, не притворяющегося, на самом деле.) Если Мо Жань был гением с врожденным талантом в одной конкретной области, то Чу Ваньнин был гением в своей способности обучать себя любой дисциплине, которую он намеревался освоить. Его каллиграфия сама по себе была живописью, его мастерство в игре на гуцине было таким, словно Бог спустился и решил показать смертным, как должна звучать музыка, его редкие картины подавали надежды и вызывали у всех, кто их видел, меланхоличные эмоции, а его знание литературы было просто потрясающим. И не только в искусстве он преуспел: его боевые формы были прекрасны в движении, его стрельба из лука была олицетворением элегантности, и даже то, как он шел, будто ноги никогда не касались земли; он перетекал с места на место. По мере того, как он рос и совершенствовал свою дисциплину, Мо Жань знал, что Чу Ваньнин вполне может стать равным ему, если не лучшим. Он уже начал создавать и записывать свои собственные заклинания и техники, такие как цветок-посланник и терморегулируемый барьер. Его абсолютное совершенство было тем, из-за чего каждый человек, который знал его лично или знал о Чу Ваньнине, не мог не задаться вопросом, для чего это маленькое божество вообще нуждалось в учителе? Конечно, на пике Сышэн было обязательным для каждого ученика обучаться у старейшины, и они не могли просто нарушить это правило, даже для такого талантливого молодого заклинателя (особенно потому, что сам Чу Ваньнин не позволил им этого). Он также отказался от должности приглашенного старейшины, заявив, что слишком молод и незрел для такой ответственности. Что было бы правдой, если бы это был кто-то другой. Итак, хорошо, он хотел делать всё правильно, без поблажек! Какой стимул, какой прекрасный пример праведного совершенствующегося. «Восхитительно, — согласилась секта, — просто восхитительно!» «Но почему? — со слезами на глазах спрашивали они. — Почему из всех людей он выбрал именно Тасяня?!» Неужели наивный маленький бессмертный был одурачен красивым лицом и героической репутацией Мо Жаня? Это не значит, что он хороший учитель, ах! Мо Вэйюй, чувствуя себя глубоко обиженным, был проигнорирован, пытаясь оспорить это. В то время как Мо Жань был самым могущественным старейшиной в секте и, вероятно, даже лучшим заклинателем своего поколения, если не самым лучшим заклинателем, он, очевидно, не был очень хорошим учителем. На пике Сышэн старейшины должны были читать лекции раз в семь дней, и, ну, Мо Жань не очень хорошо объяснял другим то, что для него было просто врожденным пониманием. И вообще, он не был очень терпеливым и сострадательным человеком. В течение первой недели не менее восьми учеников со слезами на глазах жаловались лидеру секты, что не понимают лекций Мо Жаня. Думая, что это из-за недостатка опыта, лидер секты Сюэ собрал старейшин вместе и заставил Мо Жаня научить их простому заклинанию в качестве практики. Собрание быстро перешло в сердитые красные лица и проклятия с обеих сторон, причём трое из старейшин удерживали Мо Жаня, а двое других сдерживали кричащего старейшину Луоси. — Как это «теперь возьми немного Ци и толкни» было так трудно понять?! Что значит «толкать куда»? Это заклинание, а не телега! После этого лидер секты Сюэ решил освободить Мо Жаня от любых лекций. С тех пор он отвечал только за форму меча и рукопашный бой, потому что мог по крайней мере распознавать и исправлять плохие позы. Кучка грубиянов. И что с того, что у него не было особого терпения, когда дело касалось бездарных учеников? «Почему в этой секте так много ничтожных учеников? С нами все будет в порядке?» Он сказал это вслух, и с тех пор немногие ученики действительно хотели следовать ему как своему учителю. И его это вполне устраивало на самом деле. Мо Жань предпочитал бродяжничать и ходить на задания, а не оставаться на пике Сышэн и нянчить щенков. Поэтому, естественно, старейшины были в полном ужасе, когда Чу Ваньнин подошел прямо к Мо Жаню на следующий день после его прибытия, представился с безупречным поклоном, а затем заявил, что хочет стать его учеником. Всех присутствующих объединяла одна мысль: нельзя терять такой талантливый бутон. В течение месяца многие, очень многие люди пытались и не смогли отговорить упрямого молодого совершенствующегося. Когда стало очевидно, что он принял решение, некоторые начали с отчаянной надеждой предполагать, почему Чу Ваньнин выбрал Мо Жаня несмотря на то, что он был непригоден. Мо Жань был старейшиной, который не читал лекций, не был рядом так часто, и у него не было других учеников, конкурирующих за старшинство. Он, без сомнения, позволил бы Чу Ваньнину быть полностью независимым, в то же время технически подчиняясь правилам секты. Кроме того, Мо Жань был наделен теми же ресурсами, что и любой другой старейшина, а без конкуренции это означало, что Чу Ваньнин в любом случае будет иметь свободный выбор ресурсов для совершенствования. «Да, — решили все, вздохнув с облегчением, — это имело смысл». К тому же, это не повредило бы ему, потому что у его учителя была отличная репутация. Это не принесло бы этому маленькому богу позора, учиться у знаменитого Мо-цзунши. Во всяком случае то, как это выглядело со стороны имело большее значение, чем реальность. Мо Жань, снова глубоко оскорбленный, на этот раз даже не смог возразить. В конце концов, он также понятия не имел, почему Чу Ваньнин выбрал именно его. Ответ, который он получил когда спросил, был прохладным: «Потому что это ты». Мо Жань всё ещё не был уверен, что это комплимент. Но ладно. Мо Вэйюй, пожав плечами, взял Чу Ваньнина в качестве своего первого ученика. Он вполне ожидал отдаленных отношений, но получил ровно противоположное. В первые два года своего наставничества Мо Жань практически везде брал с собой Чу Ваньнина. Через несколько дней после того, как он принял его, он сказал своему новому ученику, что спускается с горы с миссией которая займет недели. Ранним утром следующего дня Чу Ваньнин появился в дверях с упакованной сумкой Цянькунь и сверкающими детским ожиданием глазами. Потрясенный, Мо Жань колебался между желанием пойти в одиночку и нежеланием погасить это волнение. В конце концов он пожал плечами и взял мальчика с собой. (И, возможно, именно репутация Мо Жаня как странника и обещание приключений на самом деле привели Чу Ваньнина к выбору такого учителя. По крайней мере, эти рассуждения Мо Жань мог понять.) Удивительно, но они прекрасно ладили, и Ваньнин легко выполнял, а иногда и отдавал приказы. Молодой ученик также знал, когда нужно действовать самостоятельно, и был целеустремленным и решительным совершенствующимся, который редко причинял Мо Жаню какие-либо неудобства во время миссий. Только через полгода, двенадцать миссий и одну серьезную травму Мо Жань понял, что эти поездки, вероятно, слишком опасны для шестнадцатилетнего ребенка. Но Ваньнин отказался остаться после того, как его вылечили, с безжалостной легкостью противостоя каждому его нерешительному возражению, и к тому времени Мо Жань настолько привык к нему, что ему стало странно душно при мысли о расставании. Снова пожав плечами, Мо Жань просто исследовал несколько сильных защитных решеток, запеленал своего белого котёнка в столько, сколько смог вшить в его мантию, и они продолжили, как и было до этого. Два года и одно уродливое осознание спустя, Мо Жань стал глубоко сожалеть о том, что взял этого невинного маленького цветочного бога в ученики. После этого миссии прекратились, и время, которое учитель проводил с учеником, перешло с "от рассвета до заката" к "нескольким минутам в неделю". В конце концов, он перестанет скучать по нему. Как когда-то привык к голоду. В конце концов, он вырос, питаясь объедками. — Запястье, — приказал Мо Жань, махнув Чу Ваньнину, чтобы тот подошёл к нему. Мальчик явно колебался, его ресницы трепетали, прежде чем он осторожно приблизился, демонстрируя полное доверие. Мо Жань взял протянутую руку, эти скрюченные пальцы с идеальными ногтями в виде ракушек, обычные три слоя ткани одежд, которые чопорно поднимались по его ладони. Он положил пальцы на покрытый тканью пульс и направил свою Ци в духовные каналы молодого человека. В хороший день сила Мо Жаня была тиранической. Его метод совершенствования, по сравнению с Чу Ваньнином, был грубым и жестоким, подходящим для совершенствующегося, который использовал свою силу для размашистых движений и жарких сражений. Следовательно, его Ци проявлялась как горячий поток лавы под кожей, едва прирученной и редко послушной. Сегодня, однако, его прикосновение было похоже на прикосновение крыла бабочки, демонстрируя такую совершенную хирургическую точность, что это заставило бы позавидовать даже лучших целителей. Чу Ваньнин не смог бы почувствовать больше, чем тень ощущения в течение трех ударов сердца, которые потребовались Мо Жаню, чтобы проверить его духовное ядро и увеличить его почти пустые запасы Ци ровно настолько, чтобы убедиться, что он вне опасности. Мо Жань немедленно отстранился, а Чу Ваньнин нахмурил брови. Старейшина сложил руки за спиной в лучшей имитации седобородого мудреца и неодобрительно фыркнул. — Нин-нин, ах. Ты решил свести с ума бедного старейшину Таньлана? Сколько раз он предупреждал тебя, чтобы ты не перенапрягал свое ядро, да еще и так близко к отступлению? И снова он слегка раздраженно нахмурился, услышав это прозвище, но промолчал. Чу Ваньнин был никем иным, как порядочным человеком, и он никогда не стал бы делать что-то настолько грубое, как спорить со своим учителем. (По крайней мере, не на публике, или когда он знал, что не может победить.) Мо Жань чуть было не отчитал его за то, что он так долго ждал, чтобы позвать на помощь, но в последнюю секунду прикусил язык. Чу Ваньнин никогда бы не позволил чему-то вроде злобы или гордости встать на пути чего-то столь важного, как барьер призрачного мира, но такой выговор резко уменьшил бы вероятность того, что, если это произойдет снова…он все равно позовёт Мо Жаня. На пике Сышэн было много других старейшин, и достаточное количество из них вместе могло бы восстановить барьер или задержать духов достаточно долго, чтобы Ваньнин сделал это сам. Но он позвал меня. — Этот ученик переоценил себя, — признался Чу Ваньнин, сжав челюсти и опустив глаза. Он выглядел обиженным и смирившимся, его глаза покраснели, — Прошу учителя назначить наказание. Мо Жань отступил. —Иди в зал Яньло. Что бы они не решили. Он решил, что на этой неделе отработал положенное ему время «учителя и ученика». — Сейчас, бумаги от лидера секты, вероятно, достигли огромной высоты в мое отсутствие, так что… — Мо Жань замолчал, понимая, что это оправдание, вероятно, было самым худшим. Он вновь обратил внимание на грязную одежду, которую носил, и на то, как близко стоял к Чу Ваньнину, достаточно близко, чтобы тот почувствовал запах дешевых благовоний и пота. Мо Жань с надеждой сделал ещё один небрежный шаг в сторону, настороженно оглядываясь назад… Чу Ваньнин посмотрел на него сквозь ресницы и… а вот и гнев. Мо Жань собрался с духом. — Нет никакого правила в секте, запрещающего ученикам чинить призрачный барьер в отсутствие старейшины, учитель. — Спокойно поучал Чу Ваньнин, — И, естественно, как на твоего ученика, на меня также ложится определенная ответственность, пока ты… рядом. Мо Жань поморщился. Поскольку он проводил так мало времени на пике Сышэн, обычно всего неделю или около того между миссиями, во время его пребывания призрачный барьер автоматически становился его ответственностью. Некогда абсолютный разделитель между жизнью и смертью, первоначально созданный самим небесным императором, за последние столетия сильно деградировал и разрывался до четырех раз в год. Мо Жань вдруг понял, что Чу Ваньнин не просил помощи у кого-либо ещё, скорее всего потому, что это означало бы, что Мо Жань покинул свой пост по не очень уважительным причинам. Его дядя и другие старейшины сойдутся на него всей толпой, если узнают, и тогда это будет не Чу Ваньнин, стоящий на коленях в зале Яньло. — В таких случаях, — продолжал его так называемый равнодушный ученик, — Старейшина Цзелюй поручил бы учителю этого ученика лично вершить наказание. Мне пойти и подтвердить? Мо Жань слегка кашлянул в кулак. — Ах, это, в этом нет необходимости. Лучше не тратить свое время зря, так что… тогда писания. Ты скопируешь писания. Сто раз! Мельчайший блеск в глазах феникса мгновенно пробудил в Мо Жане чувство опасности. — Этот ученик осмеливается спросить, какая коллекция, по мнению учителя, лучше всего подходит для этого нарушения? — А-а? — у Мо Жаня не было времени даже попытаться придумать ответ, когда Чу Ваньнин плавно продолжил. — Может быть, тридцать нефритовых свитков добродетели великого мастера Се Го? — Хорошо… — Или сорок шесть строф под названием «ответственность и честь» старейшины Синь Шанхэ? — Что... Чу Ваньнин безжалостно перечислил ещё пять вариантов, каждый длиннее предыдущего, и его голос с каждым разом становился всё менее милосердным. — Учитель, их слишком много, чтобы назвать. Этот ученик дерзок и просит вашего снисхождения последовать за ним в библиотечный павильон. Ваньнин прочтет тебе их все, чтобы ты смог правильно выбрать ему наказание. Он не стал дожидаться ответа Мо Жаня, повернулся и направился к лестнице, спускающейся с горы. Мо Жань почти видел распушившийся хвост и обнаженные когти. Он почесал в затылке, колеблясь между тем, чтобы последовать за ним и послушно принять наказание своего ученика или сделать его ещё более злым, пытаясь убежать. Почему-то он был уверен, что какие бы отрывки из священных писаний ни избрал Чу Ваньнин, они будут полны критики и осуждения проституции в частности и плотских удовольствий в целом… Мо Жань прекрасно знал, насколько Чу Ваньнин был ханжой. Его резкие требования отражались не только в высоких воротниках и рукавах до ладоней, но и в самом методе совершенствования. Чу Ваньнин практиковал форму умственного развития, которая призывала к сдержанности и полному отказу от земных желаний. Во время одной из прошлых миссий очень красивая дочь служащего взглянула на его ученика и, по понятным причинам, потеряла своё сердце. Во время их недельного пребывания на постоялом дворе, каждый вечер после их возвращения дева, с глазами лани, приходила с руками полными выпечки или омолаживающих супов. Это чистое маленькое божество не бросило на неё ни единого взгляда, жестоко упрекая: «Дева Су, мужчины и женщины, как известно, должны держаться на расстоянии». Мо Жань разрывался между жалостью к этой бедной девушке и облегчением от того, что их миссии больше ничто не помешает. Чу Ваньнин был таким везде, он проявлял больше интереса к кисло-сладкой рыбе или чипсам из лотоса, чем к другим человеческим существам. В течение двух лет Мо Жань наблюдал за лицом этого маленького ученика, когда они шли через толпы, встречались с другими привлекательными совершенствующимися, останавливались в роскошных дворах, окруженных хорошенькими служанками и красивыми солдатами. Ни намека на интерес, ни малейшего проблеска любопытства или повторного взгляда. Единственная случайная попытка Мо Жаня спросить, была ли у Чу Ваньнина когда-нибудь возлюбленная, привела к яростным красным глазам и пугающе подобающей дистанции, которая длилась неделю. Мо Жань понял намек. Этот совершенный бессмертный был увлечен только спасением человечества и совершенно не интересовался удовольствиями, которые оно могло предложить. Или, что более вероятно… возмущен этими удовольствиями. (Он помнил красные глаза и бледное выражение лица в первый и единственный раз, когда Чу Ваньнин застал его выходящим из борделя. Его яростное «позор!» нарушило приличия настолько, что Мо Жань был шокирован. Чу Ваньнин побледнел, немедленно извинился и отправился в зал Яньло искать наказания за «неуважение к старейшине».) Он никогда больше не упоминал об этом, но это не означало, что его неодобрение не было выражено другими, более творческими способами. Каждый метод был безнадежной попыткой превратить этого позорного учителя в праведного, достойного Чу Ваньнина бессмертного, которому он действительно гордился бы следовать. Если бы это был кто-то другой, Мо Жань был бы либо взбешен, либо насмехался бы над таким вопиющим лицемерием. За исключением того, что это был Чу Ваньнин — этот человек придерживался именно того, что практиковал сам. Он был так же совершенен, как и выглядел, и не мог понять, почему другие не могут последовать его примеру. На самом деле, мир, вероятно, был бы более спокойным местом, если бы было больше таких людей, как он. Мо Жань не хотел, чтобы эта нежность была чем-то запятнана. Ах, Мо Вэйюй, Мо Вэйюй, твой ученик так хорош. Так мучительно хорош. Жаль, что его учитель оказался полной противоположностью. Вздохнув, Мо Жань перестал притворяться, что у него вообще есть выбор и последовал за Чу Ваньнином, его губы изогнулись в нежной, беспомощной улыбке. — Нин-нин, давай сначала пойдем в зал Мэнпо, а? Этот мастер слишком давно не ел приличной еды. Зал Мэнпо был общей столовой секты, и их еда была абсолютно восхитительной. Однако, поскольку этот регион предпочитал острые блюда, обычно было мало блюд, которыми Чу Ваньнин мог насладиться. Тем более что его гордый ученик не любил признаваться в своей любви к сладостям и ел их только в том случае, если Мо Жань делал то же самое. — Он ещё не открыт, — последовал холодный ответ. Мо Жань спрятал улыбку, поскольку это не было отказом. — Естественно, учитель будет готовить сам. Мне очень хочется хорошего рыбного отвара и, может быть, сладкого пудинга с тофу? Мо Жань внимательно следил за выражением его лица, замечая легкое заинтересованное трепетание ресниц, разгневанные брови. Ухмылка боролась за то, чтобы появиться, и только долгая практика в уговорах Чу Ваньнина сохраняла невинное выражение его лица. — Солнце ещё не очень высоко. — Наконец сказал Ваньнин, — Лучше читать при дневном свете. — И на полный желудок, — услужливо согласился Мо Жань. Если бы его желудок был счастлив, возможно, этот котёнок немного смягчил бы наказание Мо Жаня.