Paint This Town

Слэш
Перевод
NC-17
В процессе
61
переводчик
Автор оригинала: Оригинал:
Размер:
планируется Макси, написано 44 страницы, 2 части
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
61 Нравится 7 Отзывы 19 В сборник Скачать

Purple

Настройки текста
Примечания:

я красивые вещи беру и на лепестки разделяю, кую сталью сверкающие когти, чтобы небо ими пронзить. сохраняет потоп историю твою, как исследование, открытой, а лаванда есть морская волна из стекла, что заменила твой страх.

Марк просыпается под бледно-лавандовым потолком, и одинокий луч солнца светит ему между глаз, откровенный удар судьбы по его снам. Он ощущает на нёбе вкус всего, что когда-либо ел в своей жизни, а его конечности растекаются как желе, будто он распотрошил всю свою душу где-то вокруг только для того, чтобы остаться бескостным и бесцельным, человеческой бесформенной кучей головокружения. Он щурится, и холодное весеннее солнце мерцает в ответ сквозь его опущенные веки, а когда он дышит, то вдыхает аромат искусственного освежителя воздуха. Простыни пахнут хозяйственным мылом и слишком большим количеством стирок. Рядом с ним кто-то шмыгает носом и шуршит под одеялом. О, Марк понимает. Прошло так много времени с тех пор, как он последний раз занимался сексом, что он забыл как приятно чувствовать, что в твоем теле настоящая кровь, а не просто нервы, бесконечный стресс до следующего перепихона и кофеин. Другой парень тёплый, он спрятал голову под подушку, чтобы укрыться от позднего утреннего солнца, его тело запуталось в простыне, поэтому единственное, что Марк может видеть это изгиб плеча, бедро и подтянутую икру. У Марка сохранилось отчётливое болезненное воспоминание о упругой заднице этого парнишки, отставленной вверх, когда её владелец выгнулся, чтобы уткнуться лицом в подушку. Марк обхватил её ладонями, надавив большими пальцами на упругую кожу, и оценивающе посмотрел на спину мальчика, перед тем как разложить его как великое угощение, в ночном свете его кожа была тёмной. Всё происходило так стремительно, Марк почти ничего из этого не помнит. У него мелькают вспышки воспоминаний. Когда они появляются, у него болит голова. Парень под подушкой вдыхает и выдыхает, и это единственные звуки, которые он издаёт. Марк старается подняться так, чтобы не разбудить своего гостя, и едва не падает, когда его ступни касаются пола. Кем бы ни был этот мальчик, он заставил Марка чувствовать себя так хорошо, что тот едва в состоянии идти ровно, поэтому он только устало бредёт к комоду за несколькими таблетками обезболивающего из своей сумки. Утро пытается быть тихим, но его выдает усталый рёв машин внизу на улице и ленивый шепот дождя снаружи. Электронные часы на ночном столике показывают Марку, что уже почти одиннадцать утра. В соседних номерах остальная часть команды юристов скорее всего до сих пор спит. Вчера они планировали пообедать вместе, не позавтракать, не тогда, когда они все планировали быть в стельку после того, как наконец-то, наконец-то выиграли дело Клинта. По крайней мере, он встал рано, рассуждает Марк, поэтому у него есть время разбудить его ночную компанию, выпроводить прочь, принять душ, а затем спуститься вниз, чувствуя себя свежим и расслабленным впервые за последние полгода, и раздражать всем этим похмельного Джонни. Но сначала, боль. Боль должна уйти. У него не получается проглотить таблетку всухую, поэтому он использует фильтр для воды, чтобы наполнить бумажный стаканчик. Он слышит как незнакомец бормочет, жалуясь на слишком громкое шипение машины, но Марк выбирает в этот момент проигнорировать его. Холодная вода смывает таблетку и оставляет сладкий вкус. Будем надеяться, она смоет боль Марка тоже. Теперь, где его телефон? Он возвращается к кровати, роется в простынях. Парнишка двигается, и теперь Марк может увидеть его затылок и осветленные кончики абсолютно безвкусного, уродливого маллета. Господи Боже, у этого мальчика такая красивая задница, Марк может почувствовать в своих костях его стоны, если попробует подумать о вчерашней ночи. Марк не представляет, через сколько месяцев Джонни прекратит издеваться над ним, если узнает, что он провел ночь с парнем с осветлённым маллетом. Смартфона нигде нет, поэтому Марк сдаётся и начинает тормошить незнакомца. — Хей, эй ты, — зовёт он, получая в ответ лишь протестующий стон. — Давай, Спящая Красавица, тебе пора вставать. У меня нет целого дня. — -ак, — бормочет парень из-под подушки. — Да, я мудак, но у меня есть расписание и ты не можешь остаться. Он кладёт руку мальчику на плечо, готовый встряхнуть его, чтобы разбудить, и потащить к двери, если понадобится, и вдруг видит его. Блеск золота на своём безымянном пальце. Мозг Марка издаёт звук, который жутко напоминает звук выключения его старого ноутбука, пока его ладонь задерживается на обнажённом плече парнишки. Это кольцо. На его безымянном пальце. (А где ещё оно может быть? В конце концов, это обручальное кольцо, говорит раздражённый голос в его голове.) Он оглядывает изгиб рук парнишки, они мягкие, с небольшой мускулатурой, но загорелые, как у того, кто живёт под солнцем. Мальчик издаёт слабый вздох, когда пальцы Марка задерживаются на его запястье, и всё его тело напрягается — чувствительный — но Марку всё равно. Он с отчаяньем поворачивает руку парня к своему лицу и видит, что на ней тоже есть кольцо. Вспышки, вспышки. Шампанское, клуб, другое шампанское, текила, дешевое пиво и невероятно крепкие коктейли во втором, или нет, может быть, в третьем месте, куда они пошли. Они продолжали двигаться, прыгали по барам, потому что Джонни знает все лучшие места в Вегасе. Потом всё расплывается, но Марк помнит как заказывал ещё алкоголя, смеялся, трахал кого-то в привате, ультрафиолетовый свет делал высветленные кончики его волос похожими на глицинию в кислоте. Белый свет, красный свет, фиолетовый свет сияющие на граффити. Свадебная часовня. Блять, блять, блять. Джонни, ему нужен Джонни, понимает он. Даже если после этого над ним будут издеваться всю жизнь, ему нужен Джонни, потому что Джонни акула и он совершенно точно избавит Марка от выплаты алиментов своему дружку с маллетом и классной жопой. Этого не произойдёт. Марк не разрушит свою карьеру из-за этого. Незнакомец дёргается и пытается пошевелиться, но натыкается клетку из коленей Марка, расставленных на кровати рядом с ним. Он отдёргивает руку и зевает в подушку. — Прекрати шуметь, — говорит он, хриплый из-за сна, как одна из тех старых пластинок, которые он слушал слишком много раз. — О Боже, — тупо говорит Марк, и это делает своё дело, потому что незнакомец дёргается, резко просыпаясь и откидывает подушку в сторону, чтобы посмотреть на него. И Марк готов сказать ему: «О Боже, мы поженились, »— но внезапно это перестаёт иметь значение, ничего не имеет значения. Ни кольцо, ни растрёпанный длинный маллет парня, ни складки простыней, отпечатавшиеся на его щеке, или засохшие следы подводки и туши, которые размазались вчера по его лицу, пока Марк вколачивался в его задницу настолько глубоко, чтобы и самому почувствовать боль. Никакого Джонни, вообще никакого Джонни. Марку нужно позвонить Джэмину. Нужно позвонить ему, или Джено, или Ренджуну и сказать им приехать сюда и забрать обратно его тело — от баров Вегаса, от его дорогого мотеля, от тупого придурка, который набухался и женился на нём. Какого чёрта он здесь делает, почему никто не подумал сказать Марку держаться от него, блять, подальше. Глаза парня широко раскрыты, должно быть, он узнал Марка лишь по его голосу, но сейчас он смотрит на него, как на ядовитую змею. Марк замечает, как он бессознательно медленно отстраняется. — Какого хрена, — говорит Ли Донхёк, звуча на тридцать процентов уставшим и на сто сорок процентов как ночной кошмар из школьных дней Марка, один из тех, где ты обнаруживаешь себя гуляющим по школьным аллеям совершенно голым ниже пояса, за исключением подобного это кошмар, где парень, которого ты любил примерно три года или, может быть, десять, поцеловал во время выпускного бала и бросил через несколько месяцев после, просыпается с тобой в одной кровати и ведёт себя так, словно ненавидит тебя до глубины души. И у него маллет. — Какого хрена, — повторяет Ли Донхёк, натягивая простыни, чтобы прикрыться, и ища свою одежду, разбросанную по комнате. Один из его носков свисает с прикроватной лампы. Он выглядит так, будто жалеет, что находится здесь. Он выглядит так, будто жалеет о многом из вчерашней ночи. Марк вторит этому чувству. Донхёк встаёт, морщась от боли, то ли в голове, то ли в заднице, а может и в том и в другом. Он совершенно голый, у него высохшая сперма на бедрах и животе, и половина её не его, и ему, наверное, нужно в душ, но на нем уже рубашка и боксеры, и он уже наполовину в своих штанах, когда Марк выходит из оцепенения. — Постой, что ты делаешь? — Ухожу. Сейчас. Немедленно. Я не знаю, чем я думал вчера, но меня не должно здесь быть. — Подожди, — просит Марк — ты не можешь уйти. Донхёк игнорирует его. Он надевает свою обувь без носков, когда не может найти тот, что свисает с прикроватной лампы, хватает куртку и оказывается в дверях быстрее, чем Марк когда-либо видел его собирающимся — а у Марка было много шансов увидеть его одевающимся в прошлом. — Не уходи, — повторяет Марк — я думаю, мы должны поговорить об этом. — У меня нет времени на твой экзистенциальный кризис. Это была отличная ночь, давай никогда не повторим. Его рука уже лежит на дверной ручке, когда Марк вытягивает свою последнюю карту. — Мы поженились. Донхёк останавливается, открыв дверь наполовину. Марк не видит его лица, но видит как он смотрит вниз, на свою руку, на кольцо на пальце. Кажется, он смотрит на него очень долго, но на самом деле это короткий момент, затем он поворачивается, его лицо злое и мягкое, такое повзрослевшее и всё ещё такое молодое. Он смотрит Марку в глаза. — Я хочу развестись, — он отворачивается обратно и колеблется. Он будто утопает в своей кожаной куртке. Он не смотрит на Марка, но немного поворачивает голову в его сторону, чтобы Марк мог его слышать. Его осветленные волосы всё ещё спутаны, но он выглядит, вау… Он выглядит очень вау, и Марк не знает как описать свои чувства. — Мой адвокат с тобой свяжется, — только и говорит Донхёк, прежде чем захлопнуть за собой дверь.

💜

Адвокат Донхёка связывается с Марком менее чем через пятнадцать минут, когда Джонни входит в его номер и обнаруживает его полуголым на кровати в той же позе, в которой Донхёк оставил его, когда выбежал. Джонни объективно выглядит дерьмово, он будто запрыгнул в стиральную машинку и крутился в ней в режиме сушки несколько часов, он всё ещё пахнет водкой, но ярость в его глазах может ломать кости. — Какого хрена ты натворил, Марк? Марк может только беспомощно пялиться, пытаясь соединить воедино то, что только что произошло, но всё такое расплывчатое и запутанное, калейдоскоп моментов меняет цвет каждый раз, как он моргает. — Я не знаю, — пытается сказать он, но Джонни резко захлопывает дверь, заставляя их обоих вздрогнуть от боли, когда звук эхом отдаётся в их пустых чувствительных головах, как пуля, отскакивающая от каждой стены их сознания. — Я… даже не помню, как мы встретились, я не помню, что мы делали… я не знал, что в моей постели именно он, пока он не обернулся, и у него было кольцо, и у меня было кольцо, и теперь я не… — Марк, — говорит Джонни, и Марк чувствует необходимость сделать шаг назад, потому что он уверен, если Джонни сумеет схватить его, то точно задушит — Марк, ты мне нравишься, ты лучший младший адвокат в этой фирме, я рекомендовал тебя начальству, потому что знаю тебя уже почти десять лет, ты умный, способный и обладаешь удивительной рабочей этикой. Но какого хрена, Марк Ли, у тебя была одна работа. Держаться, блять, подальше от брата Тэёна. И какого чёрта ты сделал? Марк смотрит вниз. Стук в висках почти такой же громкий, как в груди. — Я ничего не помню о вчерашней ночи, — отвечает он — я не знаю, что помнит Донхёк, я не знаю, подошёл я к нему, или он ко мне, я просто… я даже не знал, что он здесь. У него грёбаный маллет. — Он смотрится мило, — говорит Джонни — его поклонникам нравится. Марк кивает, хотя понятия не имеет, что у Донхёка за поклонники и что у них за проблемы, раз им нравится его маллет. Джонни долго смотрит на него, а потом качает головой, вздыхая. — Чёрт возьми, ещё слишком рано для этого. Где свидетельство о браке? — Откуда я, чёрт возьми, знаю? — Бля, надень что-нибудь, умойся. Я хочу, чтобы ты через полчаса спустился вниз в приличном виде и по возможности со свидетельством. Давай разберёмся с этим, пока его брат не узнал и не прилетел сюда, чтобы кастрировать вас двоих. Марк дергается, когда дверь хлопает во второй раз.

💜

И вот Донхёк, с тёмными волосами, веснушками, сгоревшим носом и маргариткой за ухом прислоняется к стене в задней части спортзала после репетиции хора, в глубокой синей тени цвета индиго, как вампир-перевёртыш, пахнущий солнечным светом, когда один из одноклассников Марка предлагает ему закурить. Марк почти встревает в разговор — какого чёрта, какого хрена, Донхёк был его надоедливым соседом, пацаном, который каждый день ездил в школу на маленькой практичной машине мамы Марка, со вмятинами на серебряной краске из-за плохих навыков парковки, и никто не мог предложить ему покурить, не в смену Марка. К счастью, Донхёк сам сказал «нет», подняв руки в знак извинения и покачав головой с улыбкой. — Прости, приятель, я главный солист в хоре. Не могу похерить свой голос. Потом он посмотрел в сторону, он поймал взгляд Марка, и его глаза немедленно загорелись. — О, смотрите, моя машина уже здесь. — А ты не пойдешь с нами в торговый центр, Пит? — спросила одна из девушек, рыжеволосая, выше Донхёка на целую голову. Они встречались, внезапно вспоминает Марк, несколько недель Марк и Донхёк ездили на одной машине только утром, после уроков Донхёк убегал рука об руку с Далией-Дороти-Дениз-как-там-её. Вскоре они расстались, и Марк не спрашивал, а Донхёк не рассказывал. — Прости, Ди, может, в следующий раз? Домашка такая сука. Она пожала плечами и вежливо кивнула Марку. — Ты правда отказался от сигареты из-за своей позиции в хоре? — спросил Марк. Донхёк обнял его за плечи и наклонился так близко, что Марк мог почувствовать запах его шампуня, что-то фруктовое и молочное, типа персикового йогурта. Солнце безжалостно светило им в лицо, пока они шли к машине. — Я сделал это, потому что мне показалось, что тебя хватит инсульт, — Донхёк кинул на него знающий взгляд. — Это вредно для твоих лёгких. — Я знаю. На самом деле мне плевать на хор, — и это была ложь, на которую Марк не хотел указывать — но также мне плевать на их мнение. Хорошо, подумал Марк, кивая самому себе и открывая дверцу машины, чтобы сесть внутрь, пока Донхёк делал то же самое с другой стороны. Когда за рулем была его мама, Марку не очень нравилось ездить с Донхёком. Им всегда не хватало места на заднем сидении, сейчас они повзрослели, и были слишком гордыми, чтобы претендовать на переднее сидение после того, как ругались за него в начальной и средней школе. Сзади всегда было тесновато. Колени Марка стукались о колени Донхёка при каждом ухабе на дороге, и он чувствовал нервный тик в правом бедре Донхёка, дрожь, дрожь, против его собственной, пока Марк не переставал понимать, чьё бедро дрожит сильнее. Однако, как только он получил права, поездки с Донхёком стали… крутыми. Донхёк всё время жаловался на музыку, настаивая на том, чтобы забирать флешку с их школьным плейлистом для дороги, чтобы каждую ночь добавлять новые песни и удалять старые. Марк позволил ему делать это, но потребовал полный контроль над кондиционером, потому что легко замерзал. Когда он отказался включить его, Донхёк просто опустил окно, медленно, целеустремлённо, не разрывая зрительного контакта с Марком, и начал свистеть на каждую собаку, которую видел, пока Марк, наконец, не сдался. Они вместе пели Billionaire Бруно Марса и слащавые песни Джастина Бибера. Машина была старой и пахла маминой машиной, и иногда там были складные зонтики или туфли, которые забыла мама Марка, или кларнет брата Марка, или забытые обёртки от снеков, когда младшая двоюродная сестра попросила Марка отвезти её на тренировку по софтболу. Ничего из этого не имело особого значения в конкретном воспоминании, потому что в какой-то момент Донхёк потянулся и коснулся пальцами крыши машины, и его рубашка задралась, дюйм за дюймом, дразняще медленно, открывая его мягкий живот, и Марк думал, что в его голове есть место только для тупого дерьма типа выпускных экзаменов, и дискуссионного клуба, и волонтерской работы в местном приюте для животных с его двоюродным братом Джено, и переезда навсегда из этого дерьмового города, но затем внезапно весь его разум был Донхёк, Донхёк, Донхёк.

💜

В конце концов Марк не находит свидетельство о браке. Он обшаривает всю комнату дважды, но находит только второй носок Донхёка, тот, который не висит на лампе, бархатный чокер, смятый под простынёй, и дешевое серебряное кольцо под кроватью, хотя, в отличие от остальных вещей, он не уверен, действительно ли оно принадлежит Донхёку. Когда он спускается вниз с пустыми руками, Джонни определённо не рад, но у них всё ещё самолёт, на который им нужно успеть, и прибытие их такси, кажется, отвлекает его от тирады, которую он был готов обрушить на Марка. Почти. — Ты хотя бы помнишь, где вы поженились? Или ты хочешь, чтобы я обзвонил все церкви в Вегасе, пока не нашёл нужную и попросил у них копию свидетельства? Марк чешет затылок, Джонни стонет и откидывается на спинку кожаного сиденья такси. — Ты вообще уверен, что вы поженились? — спрашивает он, давя себе на виски. — Я помню… кое-что, — отвечает Марк, гадая, насколько безопасно говорить о том, что он помнит. Джонни достаточно близок с Тэёном, чтобы на данный момент быть для него как семья. И он всё ещё его наставник на работе, и ему определённо не нужно знать, что Марк сделал с Донхёком на заднем сидении такси, которое отвезло их обратно в отель. И ещё раньше. Или после этого, — Я совершенно уверен, что мы были в церкви, так что есть большая вероятность, что мы поженились. — Это я и предполагал. Донхёк сказал, он тоже помнит часовню. Пацан становится диким, когда пьян, но он ничего не забывает, когда просыпается, так что раз он сказал, что вы поженились, значит, так оно и было. Значит, Донхёк помнит. Марк хотел бы поговорить с ним, спросить, что, чёрт возьми, произошло этой ночью. Что Донхёк делал в Вегасе? Когда и как они встретились? Ему не нужно спрашивать, что произошло после этого, потому что совершенно ясно, что они не могли удержать руки от друг друга в пьяном угаре (что не удивительно, учитывая, что отсутствие страсти определённо не было причиной, по которой Марк бросил Донхёка в конце старшей школы). Но, чёрт возьми, он правда хотел бы знать, кому из них пришла в голову замечательная идея пойти в часовню и просто… — Можем ли мы вообще считаться женатыми без какого-либо юридического подтверждения этого? Я имею в виду, что нет ни свидетельства о браке, ни каких-либо юридических обязательств, так брак действителен? Он уже знает ответ, но он все равно должен спросить. Джонни посылает ему острый взгляд. — Если это было законное место, то брак действителен. И если он действителен, вам нужно развестись, или это может вызвать серьёзные проблемы в будущем, в том случае, если вы снова захотите пожениться, — Джонни морщится, прикрыв лицо рукой — Плюс, это Донхёк. Ты знаешь, почему это так сложно. Чем скорее мы это сделаем, тем лучше для вас обоих. У Марка не хватает духа что-нибудь ответить на это. Такси останавливается перед аэропортом. Джонни выходит первым, чтобы открыть дверь для старшего юриста, который вчера днём проводил подведение итогов, и Марк торопится сделать то же самое со второй машиной. Это довольно редкий случай, когда вся их команда задействована в одном деле, но они все приехали в Вегас для этого судебного процесса. Мошенничество, растрата, подтасовка средств, прокурор даже пытался вкинуть в дело отмывание денег. Их клиент, председатель одной из крупнейших компаний в стране по производству продуктов питания, выиграл дело – или, вернее, команда Марка выиграла дело. Марк всё ещё официально находится под присмотром Джона Со, и самостоятельно он мог работать только над несколькими мелкими делами, но руководство фирмы настаивало на том, что это будет формирующим опытом, поэтому он должен был поехать вместе с ними. И даже если он мог только молча сидеть рядом с Джонни на протяжении пары последних дней, он многому научился, получил бесплатную поездку, а после того, как они выиграли, столько алкоголя, что ему хватило до конца жизни, и бесплатно, так что он не может действительно жаловаться. — Это то, как ты выигрываешь дело, — сказал ему Джонни после первого раунда выпивки вчера вечером, уже немного невнятным голосом. Был ли их клиент невиновен? Конечно же, нет, Марк совершенно уверен, что мистер Кейдж видел достаточно доказательств вины этого человека, чтобы иметь возможность закрыть его в тюрьме примерно на двадцать лет, если бы он захотел, но мистеру Кейджу – и Джонни Со, и Марку Ли, и всей остальной команде – не платили за то, чтобы они поступали правильно. Им платили только за то, чтобы они уберегли клиента от решётки. И они проделали очень хорошую работу, несмотря на то, что их клиент был чист как сточный колодец на сервисной станции. — Ты бросил нас вчера вечером. Аэропорт переполнен, шумно. Механический голос объявляет об отмене рейса в Мумбаи. Джонни ведёт их группу к терминалу, а Марк лениво болтает с миссис Томас, пока они находятся на проверке багажа. Она спрашивает, было ли ему весело после того, как он исчез, и он слабо улыбается и говорит, что жалеет, что выпил так много. Это заставляет её рассмеяться, глаза весело щурятся, красные губы широко растягиваются, а каблуки стучат по полу. Другой помощник адвоката поворачивается на звук и посылает в сторону Марка понимающую ухмылку. — Я уверен, тебе было очень весело, малой. — Прекрати издеваться над ребёнком, Клайв! Она снова поворачивается к Марку. — Я работаю над новым делом, и я хотела бы, чтобы ты помог мне с ним, — говорит она ему, пока они игнорируют очередь, чтобы проскользнуть через быстрый вип проход — я уже спросила Со, и он сказал, что ты можешь присоединиться ко мне в понедельник, так что не забудь хорошенько отдохнуть, когда доберёшься домой, Ли. Домой, думает Марк, пока самолёт с грохотом взлетает, и большой город, блестящий город, город который никогда не спит, становится всё меньше и меньше, его огни исчезают в тёмно-фиолетовых облаках. Самолёт приземлится всего через несколько часов в другом большом городе, другом блестящем городе. Дом там, где твоё сердце, а сердце Марка определённо в Нью-Йорке. Так было всегда. Десять лет прошло с тех пор, как он покинул сонный солнечный городок, где вырос вместе с Донхёком, его пыльные дороги и маленькую аптеку на пути в школу, торговый центр за холмом, бассейн, розовые и синие цвета, которые, казалось, вышли из эстетичной ленты в инстаграме, смешиваясь в бесконечную фиолетовую петлю. Донхёк работал там спасателем три лета подряд, нанятый по рекомендации брата, а Марк работал в киоске мороженого за двоих, всегда тайком принося ему бесплатный фруктовый лёд во время перерывов. Марк оставил позади и их. И Донхёк, и он сам носили выцветшие рубашки с широким воротником, их затылки розовели от солнечного света, а волосы на руках светлели. Он оставил их позади в погоне за своей мечтой. Он смотрит в иллюминатор, и золотой блеск его обручального кольца отражается на тройном стекле, как потерянная звезда на фоне неба цвета индиго. Марк закрывает глаза, чтобы не видеть этого. Оставлять его там больно, но снять его прямо сейчас выше возможностей Марка.

💜

Первое, что делает телефон Марка, как только включается, пиликает тремя уведомлениями, соответственно от Джэмина, Ренджуна и Джено. Джэмин называет Марка мудаком. Что ж, заслужено. Ренджун называет мудаком Донхёка. Необычно, но по странному характерно. Джено присылает Марку ссылку, которая оказывается статьёй о померанцах, потому что, очевидно, его девушка хочет завести собаку, и она спамит ему статьями о собаках, и ему ничего не остаётся кроме как отправить их Марку с комментарием о том, что кошки были бы в десять тысяч раз лучше. Марк смотрит на кольцо на своём пальце. Это подделка. В конце концов, он снял его в самолёте и проверил, оно не было ни золотым, ни серебряным. Он не помнит, ни где взял его, ни как, но он помнит, как оно звякало о кольцо Донхёка, пока они трахались в отеле, их пальцы переплелись на хлопковых простынях, неуклюжие и скользкие и скорее автоматические, чем получающие удовольствие – секс, как коленный рефлекс, как будто тело Марка было натренировано погружаться в другое, без разницы был его разум здесь или нет, был его член твёрдым или нет, под сладкую колыбельную алкоголя. Марк берёт такси до своей квартиры. Это дорого, но таковы преимущества работы в очень известной и супер дорогой юридической фирме. Даже если ты внизу пищевой цепочки, ты всё равно лучше, чем тот, кто вообще не в ней. И Марк, может быть, сейчас на самом дне, но он молод. Он начал работать в фирме в прошлом году, только что выпустившись из колледжа, готовый покорить весь мир. Это была стажировка, которая превратилась в испытательный период, как сказал мистер Кейдж, будто Марк оформил подписку на нетфликсе. Один месяц пробного периода не в роли кофейного мальчика, а в роли юриста. Делаешь хорошо – остаёшься. Разочаровываешь – сваливаешь. Вот так работают возможности, либо ты их, либо они тебя. Что скажешь? Марку кажется, что ответ на этот вопрос вертелся у него на кончике языка всю его грёбаную жизнь. Его квартира пахнет затхлым воздухом и хлопковым освежителем воздуха. Алекса приветствует его, но в остальном здесь тихо, почти одиноко. Марк раздвигает шторы и открывает окна, расставляет створки в стороны, как крылья чайки на фоне ночного неба. Это маленькая квартира, и она не такая дорогая, как могла бы быть, учитывая, сколько Марк зарабатывает в месяц, будучи прославленным помощником адвоката. Внутри всё новое – новая мебель, новые книги, новые фотографии, которые Марк напечатал в фото ателье. Здесь есть одна единственная фотография Донхёка, Ренджун сфотографировал их всех на полароид своего двоюродного брата, когда они летом 2012 отправились на озеро. За всё время, которое они провели вместе, им даже в голову не приходило делать какие-либо фотографии. Для чего им фотографии, когда они всегда были вместе? Марк фыркает. Ни фотографий их дружбы, ни фотографий их отношений. Вполне естественно, что и фотографий их брака тоже нет. Очень скоро Джонни придёт с документами, и Марк подпишет их, и даже эта последняя тонкая красная нить судьбы, соединяющая его с Донхёком, будет разорвана. Всё это к лучшему, рассуждает он, как и всегда.

💜

Почему-то, в детских воспоминаниях всегда солнечно. Одно из двух: солнце, или Рождество, по крайней мере, но у Марка не так много рождественских воспоминаний с Донхёком. Большую часть года отец Донхёка жил на нефтяной платформе у берегов Новой Шотландии, а во время весенних каникул вся семья Ли ездила в Канаду, чтобы провести с ним хотя бы пару дней. Марк помнит, как они грузили багаж в такси, потому что у них не было машины. Мать Донхёка так и не получила права. Тэён получил, но когда он накопил достаточно денег, чтобы позволить себе машину, Марк был уже на пути к поступлению в университет и переезду из их городка. Донхёк обычно переходил через всю улицу, чтобы попрощаться с Марком в четыре утра до того, как уехать, даже если они попрощались за день до этого, и Марк сказал, что будет спать. Марк никогда не спал. В какой-то степени было больно отпускать Донхёка. Марк знал это только потому, что его мама и мама Донхёка были хорошими подругами, но семья Ли всегда была на грани отъезда. Мама Донхёка хотела воссоединиться с мужем в Канаде и единственное, что их останавливало это деньги – деньги на машину, деньги на новый дом, деньги на переезд, деньги на все иммиграционные дела. — Ты хочешь уехать? — спросил однажды Марк у Донхёка, сидя на крыльце, и солнце светило им в лицо, потому что в воспоминаниях всегда было солнечно или Рождество и у Марка нет никаких рождественских воспоминаний с Донхёком. — Разве это имеет значение? Если мама захочет уехать, я уеду. — Но чего хочешь ты? Донхёк так и не ответил, но Марк подумал, что то, как упрямо он каждый год бросал камушек в окно Марка в начале зимних каникул, когда улицы были темны и наполнены лишь холодом и усталым урчанием мотора такси, хотя он сам сказал Марку, чтобы он просто спал и не провожал его, то, как он колебался перед дверью, не зная, уйти или подождать ещё одно мгновение, то, как его лицо расплывалось в улыбке, когда Марк открывал дверь – более того, тепло его тела напротив Марка, его пальто было холодным, но там, где оно было расстёгнуто, Марк чувствовал тепло Донхёка на своей груди через их рубашки – они были ответом, нужным Марку. Донхёк не хотел уезжать. Донхёк хотел остаться. Так что Марк обнимал его в ответ и надеялся, надеялся, что возникнут новые проблемы, он надеялся, что денег не хватит, он надеялся, что Ли поймут, в конце концов, что в действительности они не справлялись. Он надеялся, что Донхёк вернётся, потому что он был единственным, кто делал их маленький дерьмовый город хотя бы немного терпимым.

мне думалось раньше, что ты неприкасаем, но ты всего лишь укоренился так глубоко, что потоп оставил тебя стоять, памятник твоему собственному горю цвета индиго.

Квартира Марка крохотная, но светлая. Все окна и белые цвета – скудный минимум для выживания. Отсюда не открывается красивый вид, потому что прямо перед домом есть ещё одно здание, современное чудище из стали и стекла, и это единственное, что Марк может увидеть с балкона своей гостиной, но когда солнце садится, закат отражается от стали и стекла этого здания, отхватывая его пламенем, и Марк получает лучшее минутное впечатление, на которое он только мог надеяться. Рассветы приглушённые, сонные, обычно серые, в лучшие дни почти лиловые. На следующее утро после возвращения из Невады Марк просыпается с тяжёлым сердцем и чем-то, застрявшим в горле, будто маленькая древесная лягушка потерялась у него в трахее. Он, должно быть, снова рассматривал кольцо перед тем, как пойти спать, но сегодня утром, когда усталость и оцепенение вчерашнего дня прошли, он должен взглянуть в лицо невероятной правде. Он напился, каким-то образом встретил свою школьную любовь и поженился с ней во время отменной ночи в Лас Вегасе. Классно. Ему нужен Джэмин, потому что даже, если Джэмин на стороне Донхёка, он единственный из друзей Марка, кто может не спать – сколько сейчас времени на Западном Побережье? – в четыре часа утра в воскресенье. Марк слушает три телефонных гудка прежде чем Джэмин, конечно же, сбрасывает. «Ты мудак», пишет он Марку через несколько секунд. «Я не хочу с тобой разговаривать». «Я ведь не сам поженился, понимаешь? Я просто хочу узнать, что он делал в Вегасе и была ли наша встреча действительно совпадением». Марку не нужно ждать. Джэмин сразу же перезванивает ему. — Что ты имеешь в виду, было ли это совпадением? Конечно, это совпадение. У нас есть Марк-блок, никто даже имени твоего не может назвать в его присутствии. Поздравляю, ты стал табу. Донхёк и шагу не сделал бы в штат, в котором есть ты, даже если бы ты ему заплатил. Ух ты, это ранит. Заслужено, полностью заслужено, но всё равно ранит. — Да, я знаю, я разбил его несчастное сердце. Это было, сколько, восемь лет назад? Я устал ссориться со всеми только потому что бросил его. Вы тоже мои друзья. — Да, конечно, мы твои друзья, Ли, мы все продолжаем разговаривать с тобой, разве не так? Голос Джэмина по телефону резкий. Резче, чем обычно. Ему не нравится разговаривать об этом с Марком – среди их друзей Джэмин был ближе всего к Марку, но в то же время он был тем, кто был в обиде дольше всех, после того, как Марк выпустился и просто уехал, бросив Донхёка с разбитым сердцем. Их дружба восстановилась, но эта тема всё ещё остаётся болезненной для одного из них. Он, должно быть, тоже устал, наверное, у него была ночная смена. Или же будет раняя утренняя. — Ты был придурком, поздравляю, но ты был хотя бы последовательным придурком. Ты уехал, никогда не возвращался, никогда пьяный не звонил ему посреди ночи, рыдая о том, что ты снова хочешь быть с ним. Он правда надеялся на что-то такое, знаешь? Прошло два года, прежде чем он перестал ждать. Ты обрываешь связи, но ты хотя бы обрываешь их навсегда. Так потрудись обьяснить, что за хрень произошла вчера ночью? Марк вздыхает. — Я не помню всю ночь. Мы были уже пьяными, когда встретились, наверное, потому что я шатался по барам с коллегами, Джонни тоже. И, я думаю, он был уже вдрызг пьян. Мы вроде как занимались сексом в привате — признаётся Марк и слышит, как Джэмин резко втягивает воздух — и ради всего святого, я не даже помню, знал ли я, что это он. — Он сказал, что ты знал. После этого следует долгая пауза. — Ладно, это возможно. Мне нравился Донхёк. Дело никогда не было в том, чтобы мне не нравился. Он нравился мне восемь лет назад, и судя по тому, что я помню о двух прошлых ночах, я до сих пор хочу его. Достаточно сильно. Делай с этим, что хочешь. «Хочу его», «достаточно сильно», это не то, как Марк описал бы, что он чувствует к Донхёку, если бы он был честен, но это Джэмин, а Джэмину не нужна его честность. Джэмину нужна его кровь. — Что насчёт женитьбы? — спрашивает Джэмин, а Марк качает головой, несмотря на то, что парень на той стороне его не видит. В его памяти о вчерашней ночи насчёт женитьбы почти ничего не сохранилось. Джэмин цокает и тихо матерится. — Слушай, мне скоро нужно идти, моя смена начинается через сорок минут, через десять я должен быть в машине. Но к слову, я знаю, что это была не твоя вина или что-то в этом роде, но Донхёк этим не доволен. — Донхёк был пьян так же сильно, как и я, — говорит Марк и впервые в его голосе слышится злость. Он серьёзно не понимает, почему всегда должен быть плохим парнем, когда дело касается Донхёка — мы оба поженились. Мы оба занимались сексом. — Не похоже, чтобы я воспользовался им. Не похоже, чтобы я был доволен. — Меньше всего ты должен быть доволен этим, Марк, — слышится шорох, вероятно, Джэмин пытается надеть пальто, держа трубку — я не говорю, что ты виноват, я говорю, что он разозлится. Он и так был зол на тебя, хотя его злость даже не имеет отношения к этой ситуации, но от этого не легче. Имей это в виду на случай, если всё станет ужасно. Ужасно? Ужасно насколько, удивляется Марк. Он слышит, как хлопает дверь, как Джэмин бежит вниз по ступенькам. Тихий звук открываемой машины. — Кажется, ты занят, мне тебя отпустить? — Да, я уезжаю, — Джэмин, кажется, глубоко вздыхает. — Марк? — зовёт он в последний раз — убедись, что точно полностью оборвёшь все отношения, снова. Ради вас обоих. Марк бормочет что-то в ответ, но Джэмин уже попрощался с ним и завершил вызов. Они говорили лишь пару минут, но небо уже достаточно рассвело. Марк бредёт в сторону кухонной зоны, открывает холодильник и выуживает оттуда закрытую пачку молока и банку растворимого кофе. Он садится за кухонный стол в компании только жужжащего холодильника и смотрит в окно через всю гостиную. В доме на противоположной улице кто-то, наверное, уснул с включённым светом, и жёлтое свечение их окон медленно поглощается дневным светом. Он должен был спросить у Джэмина, чем сейчас занимается Донхёк. Наверное, он мог спросить у Джонни, но Марк определенно не рискует говорить о Донхёке с Джонни. Он хотел бы знать – чем Донхёк занимается, что делал в Неваде, почему маллет. Он хочет спросить Донхёка, что за чертовщина произошла в Вегасе, потому что Марк абсолютно ничего не знает. Это правда было совпадением? Каковы шансы? Папка, полная документов, которые ему нужно разобрать, перепроверить и внести в базу данных до понедельника, наполовину открытая лежит на кофейном столике. С кружкой тёплого латте Марк направляется в центр комнаты. Бесполезно думать о Донхёке. Как тогда, когда они были подростками, как тогда, когда они расстались, это бесполезно. Марк в Нью-Йорке, со своей работой адвоката, своей маленькой дорогой квартирой, своей смехотворной зарплатой. Донхёк это сон, воспоминание о солнечном дне. Как бы ни хотелось Марку позвонить ему и спросить у него что-нибудь, ты ничего не можешь спросить у воспоминания. А что касается настоящего Донхёка, то, судя по тому, что ему сказал Джэмин, последнее, что он хотел бы сделать это поговорить с Марком. Марк вздыхает, садится на диван и закрывает папку. И тут раздаётся звонок в дверь.

💜

Маллет исчез, понимает Марк и на мгновение эта мысль настолько велика, что заполняет весь его мозг, как воздушный шарик гелием, подпрыгивая в черепе в ленивой попытке выбраться наружу. Маллет исчез, и это тот самый Донхёк, которого помнит Марк, Донхёк из солнечных воспоминаний, а не рождественских. Чистый, загорелый, хорист, в слишком большом свитере, украденном у брата, получившего его от одного из своих коллег, в пастельных конверсах и голубых джинсах, объект всех самых сладких фантазий Марка в старшей школе – о, как же сильно он хотел держать Донхёка за руку и покупать ему попкорн. Второе он всё-таки делал, неохотно, с притворным раздражением. На первое ему никогда не хватало храбрости. — Привет, — говорит Донхёк, звуча равнодушно, равнодушнее, чем Марк когда-либо слышал от него. Это разрушает иллюзию, напоминая Марку, что это не тот семнадцатилетний мальчик, который жил по соседству и стучался к Марку, чтобы попросить подвезти его до торгового центра. Лицо Донхёка по-прежнему выглядит мягким, даже с суровым выражением на нём, но челюсть более чёткая, а черты более резкие. Донхёк никогда не смотрел на Марка с такой враждебностью. — Привет, — отвечает Марк. Он смотрит на Донхёка и, когда становится ясно, что больше он не услышит ни слова, отступает в сторону, пропуская Донхёка вовнутрь. Донхёк заходит медленно, кидает свою куртку на диван Марка, как у себя дома. Как будто он здесь завсегдатай. Это не сочетается с тем, как он смотрит по сторонам, пристально оглядывает пространство, словно хочет пометить его, схватить и сжать между пальцами. Марк позволяет ему это сделать. Он открывает холодильник, достаёт оттуда безалкогольный напиток. — Итак, — говорит Марк, прерываясь, чтобы прочистить горло, потому что, вау, это было неловко, больше писк, чем слово — что ты делал в Лас Вегасе? Никаких светских разговоров, никаких хождений вокруг да около, напоминает он себе, как будто ты в суде. Сразу к делу. Он предлагает напиток Донхёку, но парень отказывается, качая головой. — Сначала работа, потом удовольствие, — отвечает Донхёк, пока идёт к окну. У Марка нет времени гадать, были эти слова с двойным смыслом или нет, потому что Донхёк цокает, когда выглядывает наружу, а затем на мгновение поворачивается к нему. — Она крохотная, — говорит он — я ожидал чего-то большего от адвоката твоего уровня. Тон намеренно нейтральный, и почему-то он звучит даже агрессивнее, чем если бы был откровенно насмешливым. — Я ещё не полноценный адвокат, — отвечает Марк, не обращая внимания на приманку. Он открывает содовую для себя и прислоняется спиной к стойке. Силуэт Донхёка выглядит высоким на фоне окна, весь из ног и изящества. Чёрный на фоне лилового рассвета. Сегодня один из тех лучших дней. — И всё же это хорошая работа. Джонни рассказал, сколько ты зарабатываешь. Это привлекает внимание Марка. — Неужели? Ты его спрашивал? Донхёк поворачивается обратно, но не приближается. Он прислоняется к стеклу, настолько далеко от Марка, насколько это физически возможно, так что они стоят в противоположных концах комнаты, как боксёры на ринге, ожидающие разрешения атаковать. Марк видит, как уголки его губ поднимаются в маленькой улыбке. — Конечно, я спрашивал. Я же должен знать, как у моего дорогого мужа обстоят дела с цифрами, — это вызывает маленькую вспышку злости в Марке, и выражение его лица не остаётся не замеченным. Улыбка Донхёка исчезает так же быстро, как и появилась. — Впрочем я ожидал чуть больше от тебя. Смотря на всё это, — он быстро обводит комнату взглядом — я бы сказал, что я совершенно точно разочарован. Это того стоило? Того, чтобы оставить нас позади, оставить меня позади, только чтобы оказаться отсиживающимся в этой маленькой квартирке, делая копии документов, предназначенных для людей более важных, чем ты? О, Джэмин предупреждал Марка, что всё будет ужасно. Дело в том, что Джэмин, со своей влюблённостью в Донхёка, своими жалкими маленькими чувствами к Донхёку, с которыми ему нечего было делать, – потому что у него не было шанса, потому что Донхёк принадлежал Марку – никогда не был лучшим другом Донхёка. Марк был. И как бы сильно они ни любили друг друга, как бы ни тосковали и ни кружили вокруг, как бы ни жаждали и ни засовывали руки в штаны по ночам, думая друг о друге, в первую очередь Марк и Донхёк были друзьями. А друзья ругаются. И то, как они ссорились, грязно, мелочно и подло, Джэмин никогда не видел. Марк же наоборот, видел Донхёка ужасным слишком много раз. Он не нуждается в советах Джэмина. Не тогда, когда речь о Донхёке. — Ты пришёл сюда, чтобы позлорадствовать? Показать мне, как много я потерял? — делает он ответный выпад. Он пришёл за этим, Марк и так знает — Это того стоило. Я бы не отказался от своего выбора. Это был правильный выбор и ты это знаешь, все знают. Донхёк фыркает и скрещивает руки на груди. Его пальцы утопают в рукавах свитера, и он так мило выглядит, это почти делает Марка нежным, но он скорее ударит Марка, если тот покажет это. — В данном случае нет правильного или не неправильного выбора, Марк. Есть только одно решение, которое ты принял в одностороннем порядке, не задумываясь о том, что другие люди могли бы чувствовать по этому поводу. — Я принял это во внимание, — бормочет Марк — я очень долго и упорно думал об этом. Я не поговорил с тобой об этом, конечно, но я не просто собрал свои вещи и ушел, не подумав о том, как ты будешь себя чувствовать. — Значит, тебе просто было всё равно. Это сказано, чтобы ранить Марка, но скорее всего Донхёка ранит сильнее. Может быть, это правда, наверное, Марк так сильно переживал, что в конце получилось так, что ему стало всё равно. — Значит, не было, — говорит Марк, потому что уже восемь лет прошло. Он не дал объяснений тогда, не даст и сейчас. Некоторым вещам суждено быть, некоторым – нет. Джэмин прав, ему надо оборвать все связи, как в прошлый раз. Ему нужно прижечь эту рану, иначе они оба умрут, истекая кровью — Прошли годы, Донхёк. Я был мудаком, я причинил тебе боль. Мы двинулись дальше. Мы все двинулись дальше. Ты должен отпустить это. Он ждет горькой отповеди, жестокости, замаскированной мягким голосом Донхёка, бури. Ничего этого не происходит, и в этот момент Марк чувствует, как по спине пробегает дрожь. — Неужели? — спрашивает Донхёк, в основном мурлычет и ухмылка возвращается снова — Это не то, что ты сказал той ночью. О, и если это не заставляет Марка чувствовать себя неловко. Если он не заставляет его чувствовать себя загнанным в угол. Донхёк должен это понять, потому что ухмылка немного расширилась, не настолько, чтобы Марк понял, что Донхёк осознает, насколько сильно Марк сейчас уязвим. — Ты не помнишь, не так ли? — говорит он, облизывая свою нижнюю губу, как кот после сливок — Ты звал меня по имени, ты называл меня Хёком, будто мы всё ещё были вместе, когда ты трахал меня, а потом забыл обо всём этом. Несправедливо. Это так несправедливо. Это маленькое дерьмо. Марк помнит кое-что. Он помнит, как слизывал соль с ключиц Донхёка в клубе, засасывал его язык, как безумно вспыхивал свет над их головами, как коктейль у Донхёка в руке расплескался на запястье Марка, сиренево-голубой цвет. Он помнит, как шептал имя Донхёка. Он думает, что, может быть, забыл, что они с Донхёком не виделись много лет. Даже сейчас он изо всех сил пытается помнить, что они не друзья, не любовники, ничего. Теперь ничего. Он ставит полупустую банку содовой на стойку. Может, он не забыл, может быть, он знал, что это был Донхёк, может быть он помнил всё это время и просто плевал на это. — Что ещё я сделал? — спрашивает он. Донхёк идёт через комнату и расстояние между ними трескается и крошится под его ногами, становясь всё меньше и меньше. Пока совсем не исчезает. — Ты сказал, что пожалел об этом. Ты сказал, что тебе жаль, — говорит Донхёк. На его челюсти дёргается мускул, и Марк не знает, он правда не может сказать, является это признаком того, что он врёт, или того, что говорит правду — И какого хуя, Марк, я напился так, что я, блять, поверил тебе.

💜

Донхёк сидит у Марка на диване, а Марк приносит стул из-за кухонного стола, потому что если есть что-то, что он не хочет делать, так это сидеть рядом с Донхёком. Вот так они могут смотреть друг на друга через кофейный столик, между ними мигает маленький огонек на закрытом ноутбуке Марка. — Ты помнишь место? — спрашивает Марк, и Донхёк качает головой. — Не очень. На тот момент я ничего не соображал. Я был в стельку пьян, когда встретил тебя. — Ты... Ты узнал меня? Ты знал, что это я? Донхёк облизывает свои губы. Он думает об этом. Не о правде, он прекрасно знает, понял он, что это Марк, или нет. Он думает о том, какой ответ хочет дать, как много он может позволить знать Марку. В этом весь он. В контроле. Он был таким, когда они были детьми, легко читаемым, если только вы не читали его неправильно. — Я знал, что это ты. А ты знал, что это я. — Если ты знал, что это я, почему тогда пошёл со мной в приват? Глаза Донхёка становятся шире, брови подлетают вверх. — О, так ты помнишь это. — Я помню некоторые вещи. Но среди нас двоих всегда я был более восприимчив к алкоголю. Я не удивлён, что потерял контроль, я очень удивлён, что это сделал ты. — Мы бы на вечеринке... У меня... Недавно я достиг большой цели на работе, и я отпустил контроль над ситуацией, понимаешь? При упоминании работы Донхёка брови Марка взлетели вверх, но Донхёк, похоже, этого не замечает. Он дует губы, привычка, которую он, вероятно, никогда не терял с подростковых лет. — Иногда я позволяю себе расслабиться. Ты прекрасно знаешь, что в прошлом у меня было не так уж много возможностей делать это. А потом ты ввалился в дверь, бормоча что-то о том, что перепутал комнаты, — о, Марк помнит это, он еле как добрался до туалета и плеснул водой себе в лицо, пытаясь вспомнить своё имя, фамилию, где он, чёрт возьми, был, крепкую водку в горле, какой дерьмовый коктейль для него выберет Джонни, чтобы его стошнило, а на обратном пути он открыл не ту дверь, и... — Ты был таким горячим, Боже, я не видел тебя много лет, и ты был в костюме, и раскрасневшийся, и твой галстук был распущен, и твои волосы были мокрыми, а я был пьян и подумал, что ты выглядишь горячо. — Ты так подумал, мм? Он не хотел, чтобы слова вырвались наружу, не хотел, чтобы эта маленькая ухмылка тронула его губы. Это просто происходит. Это что-то пробуждает в Донхёке, какую-то первобытную ярость, всё его тело выпрямляется и напрягается, превращаясь в броню, его язык острый, как копьё. — Да. Ты просто мудак. И обычно я не трахаюсь с мудаками – что уж там, в обычное время я не стал бы трахаться с тобой даже за деньги, но позавчера ночью? Я был на вершине мира, и я хотел тебя, и ничего не могло помешать мне получить то, что я хочу. Ну, ты мог бы, но ты тоже хотел меня. Конечно, он хотел, думает Марк. Конечно, он тоже хотел Донхёка. Не было ни единого мгновения в его жизни, когда он не хотел бы Донхёка, с того момента, как он возбудился, наблюдая за тем, как его лучший друг поднимается, чтобы сесть на бортик бассейна, как мистическая русалка, его плечи покрылись загаром ещё в солнечном мае. Это было переменой в жизни. Через несколько недель Марку исполнялось семнадцать. С тех пор он хотел Донхёка, как воздуха. Со временем он решил, что это желание не является для него приоритетным. Он имеет в виду дыхание. Со временем он стал хотеть и другие вещи. Он узнал, что можно утонуть в хорошем сексе, и в алкоголе, и в работе, но это желание оставалось с ним, постоянно, как заноза в боку. Донхёк и его сияющие ключицы, Донхёк и его маленькие родинки. Донхёк и то, как он самодовольно улыбался, когда понимал, что внимание Марка сосредоточено на нём. Донхёк и его способность заставить Марка перестать дышать. Молчание между ними одновременно и чужеродное и привычное. Марк понимает, что Донхёк ждёт. Он хочет ответного объяснения. Он хочет чего-нибудь от Марка, чего-нибудь, чего угодно, после стольких лет. И Марк не уверен, что есть что-нибудь, что он может дать Донхёку, что сделает его счастливым. — Я скучал по тебе, — говорит он. — Я давно сделал свой выбор, вместо тебя я выбрал всё это дерьмо, и я знаю, что ты будешь вечность припоминать мне это, и ты имеешь полное право, однако я всё равно скучаю по тебе. И когда я увидел тебя, я тебя захотел. И я был слишком пьян, чтобы подумать об этом и понять, насколько плохой была эта идея. Донхёк почти рычит на эти слова, но Марк останавливает его, прежде чем он станет действительно ужасным. — Ты же знаешь, что это была плохая идея, — говорит он. — Это первое, о чём ты подумал, когда протрезвел. Ты презираешь меня. Это было плохой идеей для нас обоих, и ни один из нас не был в том состоянии ума, чтобы подумать об этом и остановить, и так оно и случилось. Извини. Я не могу изменить прошлое, и мне очень жаль. Я не сожалею, что хотел тебя, я сожалею, что сделал с этим что-то. Как сказал Джэмин. Полностью оборвать. Но это совсем не похоже на абсолютный разрыв, то, как лицо Донхёка морщится, а затем снова разглаживается, в невозмутимости. То, что проходило через него, не исчезало, а просто оседало, как отходы, загрязняющие дно пруда. Не аккуратный, не полный разрыв отношений, вообще нет. Донхёк поднимает взгляд, и Марк давно оставил попытки прочитать его, однако он не может не заметить острие гнева. — У тебя нет права скучать по мне. — Но я скучаю. Я даже не сожалею об этом, эти чувства мои. — Ты ничего с ними не делаешь. — Это тоже мой выбор. Они могли бы поговорить об этом тысячу раз, но Марк знает, что Донхёк не спросит его, почему. Почему ты выбрал скучать по мне, когда мог быть со мной? Почему ты такой тупой? Почему? Донхёк не станет спрашивать, а Марк не хочет отвечать. Донхёк вздыхает. — Это всё? — спрашивает он. — Думаю, да, — отвечает Марк. Донхёк моргает, кивает, больше самому себе, чем Марку, и поднимается. Он не ждёт Марка, чтобы тот проводил его до двери. Он просто берёт свою куртку и идёт туда сам. — Мой адвокат скоро с тобой свяжется, — говорит он, те же самые слова, которые он сказал, когда они виделись в последний раз. Он уходит, ничего больше не сказав, а Марк через закрытую дверь слышит стук его обуви об пол в коридоре. Вот и всё, догадывается Марк, последние клочки его прошлого, последние нити его влюблённости, Ли Донхёка, уходящего из его жизни. (Вот и весь Донхёк для тебя. Он был таким, когда они были детьми, легко читаемым, если только вы не читали его неправильно.)

💜

Когда Марк думает о доме, он ощущается вне времени, город, что помещён в стеклянный шар. Зимой кто-то перевернёт его, и бледно-лиловый снег засыпет улицы, сердито кружась вокруг, пока владелец снежного шара будет трясти его, трясти, трясти. Летом всё было ленивым, будто смотришь фильм в замедленной съёмке. Донхёк проснётся в полдень во время летних каникул и перейдёт через улицу в своих шортах и шлёпанцах, чтобы вторгнуться в комнату Марка с кондиционером. Они будут заниматься своей домашней работой. Ладно, Марк будет заниматься своей домашней работой. Донхёк будет играть в покемонов на своём геймбой колоре, лёжа на животе на кровати Марка и болтая ногами в воздухе. Он никогда не был хорош в учёбе, Донхёк. Более того, он никогда не умел делать хорошо то, чего не хотел. Он делал самый минимум, чтобы его не выгнали из хора за плохие оценки, но никогда не мечтал об университете, он никогда не мечтал о будущем. — Кем ты хочешь быть, когда вырастешь? — Марк спросил у него однажды. (Это был только первый раз, но он спросит не единожды, он спросит ещё много раз, по мере приближения его выпускного класса, и у него были заявления на поступление в университеты, не дающие ни спать, ни жить, а Донхёк выглядел так, словно единственное, что было важно это новый клип шайни или новости о бывшей Ренджуна.) Донхёк даже не оторвал взгляд от баттл тауэра, своего Тифлосона, своего блестящего игрового рекорда. Он не смотрел на Марка. — Счастливым, — сказал он. Счастливым. Вот, кем хотел быть Донхёк. Такой простой ответ заставил Марка почувствовать стыд за свой. Он никогда не думал о счастье. Он хотел быть успешным. Он хотел зарабатывать деньги. Он хотел покинуть снежный шар, пузырь ленивых дней, ощущения того, что ты находишься во власти судьбы, встряска, встряска, встряска, и ты не можешь не кружиться вокруг, как снег, как всё остальное. — И как ты собираешься этого добиться? Донхёк пожал плечами. Он поморщился. Как он делал это перед одними из тех сложных математических примеров, которые он не знал, как решить самостоятельно, на которые он смотрел в течение получаса, прежде чем попросить Марка решить за него. (В большинстве случаев Марк тоже не знал ответа, но, по крайней мере, вместе они могли сказать, что пытались.) — Разве счастье это то, чего нужно добиться? — спросил он, пока его пальцы бегали по кнопкам его маленькой приставки, маленький мир становился бесконечным в его маленьких руках. — Ну, в какой-то степени, — ответил Марк, вертя в руках шариковую ручку — Тебе нужны деньги, чтобы быть счастливым, никогда никто не был счастлив, пока боролся за то, чтобы свести концы с концами. Донхёк прекратил играть. Он не выиграл – пока нет, потому что Марк не слышал музыку успешно завершённой битвы – он только прекратил играть. Он не ответил. Он не ответил, пока Марк не обернулся и не увидел, что его лучший друг смотрит на него с улыбкой на лице. Он выглядел совершенно счастливым. Он определенно таковым не был. Так легко было прочитать его неправильно. — Ну, я счастлив. Марк никогда в жизни так сильно не краснел. Конечно. Конечно, он знал, он знал, что семья Донхёка борется. Вот, почему их отец не мог жить вместе с ними. Вот, почему его брат не учился в университете, а работал в закусочной, в аптеке, на всех случайных работах, которые только мог найти, чтобы помочь со счетами. Вот, почему они не могли позволить себе кондиционер и Донхёку нужно было приходить и бездельничать у Марка. Он знал, но просто забыл. И всё же, Донхёк был. Большую часть времени. Счастливым. Извинение застряло у Марка в горле. Он должен извиниться, но не расстроит ли это Донхёка ещё сильнее? Если и было что-то, что Донхёк ненавидел, так это жалость. В любых глазах, и в глазах Марка больше, чем в чьих-либо ещё. — Забей, — сказал Донхёк, улыбаясь — я имею в виду, забей на извинение. Но, может быть, никогда не забывай этого. Людям не нужны деньги, чтобы быть счастливыми. Людям нужна семья и друзья. И развлечения. — Я не согласен, — сказал Марк, радуясь, что Донхёк хотя бы не был зол. (Не злился, действительно?) — Не совсем, по крайней мере. Донхёк засмеялся. Музыка битвы продолжала играть. Его пальцы застыли над кнопками, не двигаясь. — Ого, ты такой продажный, Марк Ли, экстраординарный бойскаут, который пришёл, чтобы остановить меня от курения за спортзалом и напомнить мне сделать математику, на самом деле заботится только о деньгах. — Деньги очень важны. Без денег я застряну здесь навсегда, — нахмурился Марк. — Ты так говоришь, будто быть здесь это очень плохо. Я здесь. Джено здесь. Джэмин здесь. Ренджун здесь. Твоя семья здесь. Что, если я хочу больше? Думает Марк. Что, если я мечтаю о горизонтах и оранжевых облаках, не розовых, не нежно-белых, не цветах облаков, усеивающих небо нашего дурацкого городка, мечтаю о тех густых, стремительных, серо-стальных облаках, что укрывают собой мегаполис, становясь оранжевыми и золотыми, впитывая в себя огни города. — Ты выберешь деньги вместо меня? — спрашивает Донхёк и в этот момент музыка вообще прекращается. Донхёк больше никогда не задаст этот вопрос ещё раз, но два года спустя этот вопрос снова всплывёт, в конце выпускного класса Марка, напечатанный невидимыми чернилами на письме Марка о поступлении в Йельский университет. Но то был семнадцатилетний Марк, который мечтал о том, чтобы покинуть свой городок, но ещё больше мечтал о том, чтобы утонуть между бёдер Донхёка. Он легко улыбнулся, и это не выглядело, как ложь, потому что ею и не было – а если бы было, Донхёк бы знал, потому что он всегда хорошо читал чувства Марка, но эта улыбка не была ложью – и поэтому Донхёк улыбнулся в ответ. — Конечно, я выберу тебя. Я всегда выберу тебя. Звон выигранной битвы наконец-то заполнил комнату. Марк снова погрузился в свои записи. Донхёк что-то напевал себе под нос. Они оба улыбались.

пока ты рисуешь карты бесконечного будущего, королевские города в реку ржавчиной истекают, небоскрёбы, что свои преследуют стальные скелеты, подобно тебе, преследующему свою пустоту.

Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.