лунное затмение медово-сладкое на моих зубах. я продолжаю мечтать о возвращении, как о сдержанном обещании, как о невозможном рассвете, всплывающем из ядовито-тёмных волн.
Последствия первой за восемь лет встречи Марка и Донхёка до разочарования банальны. Марк доделывает свою работу, ест банан на обед и заказывает китайскую еду на ужин, смотрит кабельное, сидя на диване с ноутбуком, открытым на каких-то файлах с работы, и едва тронутыми пакетами еды на кофейном столике перед ним. Когда он с разочарованным фырканьем закрывает ноутбук, то оставляет на нём жирное пятно, полумесяц кисло-сладкого соуса, в который вы макаете свои слойки с креветкой, в холодном свете квартиры обвиняюще светится красным на его драгоценном макбуке. Марк фыркает. Он полностью вытирает его, прежде чем завалиться на кровать, телефон приклеен к его рукам. Ренджун написал ему пятьдесят минут назад, чтобы спросить, всё ли в порядке. Он, должно быть, снова говорил с Донхёком. Оно такое сухое, типичное сообщение Ренджуна, но тот факт, что Ренджун смог оторвать глаза от своей докторской диссертации на достаточно долго, чтобы подумать о Марке – в определённом смысле скорее поражение, чем победа. Марк не знает, что ответить. Он не в курсе, как много знает Ренджун. Он не знает, будет ли это иметь значение. «Я в порядке», пишет он в конце концов Ренджуну. Ренджун просматривает сообщение, и Марк видит маленькие точки под его именем, пока тот по несколько раз набирает и удаляет ответ. Ага, думает он, я тоже. Переписка не очень хороший способ поговорить об этом. Он знает, что Ренджун хочет для них обоих только хорошего – а ещё выжить в аспирантуре, не убив своего научного руководителя – но иногда вещи просто не случаются. Марк засыпает полностью одетым. У него хватает присутствия духа только на то, чтобы поставить несколько будильников и выбрать костюм на завтра, прежде чем вырубиться, как свет в глубокой темноте комнаты.💔
Вся ночь пронеслась так, что Марку показалось, будто он только на секунду закрыл глаза, а когда открыл их, самым монотонным бип-бип уже звенел будильник. (Раньше Донхёк ставил Марку будильники, и один из его партнеров также пытался это делать, потому что это было так обыденно и скучно, но Марк попросил его прекратить, потому что некоторые вещи принадлежат только Донхёку, а некоторые являются способом изгнать его, как нечистую силу). Марк нажимает на кнопку повтора сигнала и засыпает примерно на пару секунд, прежде чем его врождённое чувство вины и мысленный образ красных цифр на цифровом будильнике заставляют его встать. Он принимает душ и бреется, всё его тело оживлено какой-то нервной энергией, которая заставляет его постукивать пальцем по каждой встречающейся поверхности. Ренджун всё-таки ничего не отвечает. Марк проверяет остальные сообщения – в основном рабочие письма и спам. От Джонни ничего не слышно, что успокаивает и пугает одновременно. От Джэмина тоже ничего – не то что бы Марк ожидал, что он что-нибудь скажет. Тем не менее он должен знать. Если Ренджун знает, то Джэмин тем более. Может быть, это странная тревожность, пронизавшая обычно мирную утреннюю рутину Марка, может быть, это сохранившаяся обида Донхёка, но Марк хочет написать Джэмину первым, быть злым, быть мелочным, спросить, когда его лучший друг перестал принимать его сторону, сказать ему: «Да, я оборвал отношения, как ты и хотел, теперь он весь твой, чтобы наверстать упущенное». Это будет низко, даже для него. Донхёк нравился Джэмину ещё со средней школы, но Донхёк никогда не интересовался им в этом плане. Было достаточно легко понять, когда Донхёк увлечён чем-то – хором, своей работой спасателя на полставки, играми, танцами под непонятные кпоп песни перед огромным зеркалом у Марка в комнате (или во втором школьном спортзале, который использовался клубом художественной гимнастики, куда Донхёк мог заходить только потому, что однажды во втором классе старшей школы засосал Сару), мировой географией. В тот же момент, как он решал, что ему что-то нравится, он полностью отдавался этому. Тоже самое было и в случае с Марком. Марк несколько лет бредил о его губах, и Донхёк никогда не выглядел так, будто он понимал намёк, пока случайно, в один день, до него вдруг не дошло и тогда жизнь Марка превратилась в сущий ад. Весь тот год Марк наблюдал за тем, как Донхёк заигрывает с ним с целью, стремлением и приличным количеством злости, и не мог заставить себя сделать с этим хоть что-то. Может быть, ему вообще не нужно было ничего делать, но Марк не жалеет о том, что в последнем классе старшей школы ходил с Донхёком на свидания в зал игровых автоматов, на пляж, в бассейн, сидел с ним на капоте своей машины под глубокой синевой ночного неба – слишком боялся держаться за руки и всё равно делал это, ел такое же клубничное парфе на обед, Донхёк облизывал розовую пластиковую ложечку с озорством во взгляде. Он не жалеет о том, что оставил всё это позади и не жалеет, что это у него было. В метро, как обычно, полно народу, и Марк, не выпуская из рук портфель, слушает новости в своих эирподсах. Когда он приезжает, Джонни нет в офисе, и Джейсон, новый стажёр, останавливает Марка в дверях, чтобы сообщить, что Джонни звонил и сказал, что заболел. Это успокаивает и пугает сильнее, чем если бы от него не было вообще никаких вестей. Джейсон, который учился вместе с Марком в Йеле на юридическом и с которым Марк делит неловкое воспоминание о том, как они напились и прыгнули в общественный фонтан после особенно отвратительной экзаменационной сессии, напоминает Марку о том, что сегодня он должен помогать миссис Томас. Он послушно кивает и присоединяется к женщине в её офисе, даёт ей кратко рассказать о её новом деле, помогает организовать документы и звонит их внешним сотрудникам для оценки. Джейсон забирает его на обед в старбакс под их офисом, спасая от гор бумаг, скопившихся у него на столе. — Она хоть лучше, чем Джонни? — спрашивает он о миссис Томас, между тем как откусить немного сэндвича и сделать глоток кофе. Марк пожимает плечами. — Джонни заставляет меня работать немного меньше, но обычно он даёт мне больше обязательств. Она же, по сути, просто свалила на меня весь мусор. Но, знаешь, это тоже опыт. Джейсон кивает, пытаясь скрыть свою зависть. Он скорее всего не получит такую же возможность, какую получил Марк – работать в фирме – но эта стажировка всё равно станет очень хорошим дополнением к его резюме. — Господи, как бы мне хотелось поехать в Лас-Вегас вместе с вами. Я слышал, что у тебя была действительно дикая ночь и ты исчез со звездой ютуба или что-то типа того? Марк растерянно моргает, а потом смеётся ему в лицо. — Что? Кто сказал тебе такое? — О, Господь, знаете, это было бы намного лучше, чем пожениться с ебучим парнем, чьё сердце ты разбил в выпуском классе. Но Джейсон не смеётся вместе с ним. — Синклер! Он сказал, ты пошёл в туалет, и в какой-то момент он отправился искать тебя и обнаружил тебя с коленом между ног того парня из невероятных игровых вызовов, тем американо-корейским ютубером с щенячьими глазами, он очень нравится моей сестре. Фулл сан, вроде бы? — Американо-корейский ютубер? — медленно повторяет Марк. — Осторожнее, парень, половина твоего сэндвича капает тебе на бедро. Марк смотрит вниз и чёртыхается, умудряясь одновременно спасти и свой обед и костюм от падения на него огромной капли соуса. — Это было близко, спасибо. Так о чём ты там говорил, Фуллсан? Это имя ютубера? — Ты разве не знаешь? Если верить Сину, твой язык был у него в глотке. Чувак, как это, трахаться со знаменитостью? Парень недавно получил пятьдесят миллионов подписчиков на своём канале, моя сестра не затыкалась об этом. Требуется секунда, чтобы включить телефон и вбить имя на ютубе, но к несчастью для Марка, его обеденный перерыв закончился. После полудня работа кипит, и он заставляет себя сосредоточиться, когда миссис Томас в третий раз ругает его. Слова Джейсона становятся длинной линией звука посреди статичного шума, линией, которая возвращает его обратно к Ли Донхёку, его игровому юзернейму, Хэчан. На английском это значит полный солнца.💔
И вот тут-то хронология событий запутывается. Марку нравится думать о Донхёке, как о милой, наивной угрозе, сирене, что искушала его, сидя на бортике бассейна со скрещёнными ногами, в рубашке спасателя, прилипшей к стройной груди. О Донхёке, улыбающемся перед тем, как наклониться и соскользнуть в воду, проклиная Марка осознанием того, что если он попытается дотянуться до него, то полностью погрязнет, нырнув в неизвестность. Недосягаемый, неприкасаемый. Этот Донхёк был секретом раздевалки, для которого Марк писал детские стихи, сравнивая его с огнём и сахаром и цветами заката, истекающего кровью в ночи; с ярко-красными шлёпанцами и выцветшими футболками. Он засунет их туда, где Донхёк никогда не найдёт их – между страниц его учебников по математике, внутри буклетов с лирикой в нелюбимых дисках Донхёка. Марку нравилось думать о Донхёке, описывая его, как маниакальную эльфийскую мечту, а не как реального, настоящего мальчика, кровь и плоть, короткие, густые ресницы и хлорка в волосах. У того настоящего мальчика не было звёзд в глазах, но он использовал вишнёвый блеск и носил свои самые короткие шорты только для Марка, загонял его в угол в переулке за залом игровых автоматов, между автоматом с сигаретами и открытой задней дверью в комнату для персонала – вообще они не должны были там находиться, но Джэмин работал в этом зале и позволял им пробираться к задней двери, когда у него были вечерние смены. Этот Донхёк, вросший в свою кожу и, подобно бабочке, выбравшийся из своего кокона, с полностью новыми мальчишескими очертаниями и старой мягкостью, с его руками на плечах Марка, с еле заметной щетиной на подбородке, потому что она поздно начала расти, со слишком длинными волосами, потому что у него не было денег на стрижку, а Тэён бы просто неровно обкорнал их. Он попробует непонятную выпивку, слижет блеск, оставив только потрескавшиеся губы и привкус жвачки и дешевого пива – химозная клубника и алкоголь, самая вульгарная комбинация, и всё же он заставит её работать, так, как может только он. У этого Донхёка хватило наглости лизнуть Марка в рот, чтобы ощутить вкус алкоголя, который Марк украл из рук Ренджуна, просто чтобы доказать, что он не на сто процентов хороший мальчик, в конце концов, он может быть крутым – достаточно крутым или Донхёком, чтобы взглянуть на него. А этот Донхёк, о, он не просто смотрел. У него хватило наглости заявить о себе, но не довести дело до конца. Какое преступление, какой мальчик. На следующее утро Донхёк притворился, что ничего не помнит. Он сказал, что, видимо, был слишком пьян. — Не думай об этом слишком много, Марк, это не настолько глубоко. (И всё же, это было так. Для Марка это было глубоко. Глубина его чувств была тем же бездонным бассейном его снов о Донхёке, исчезающем сразу, как Марк попытался поцеловать его.) Этот Донхёк, как и тот, который восьмью годами позже соврал Марку прямо в лицо, был очень убедительным лжецом. Марк просто слишком хорошо знал его. Он знал, когда тот врал, знал, когда тот блефовал, знал, когда тот чувствовал себя не в своей тарелке. (И, в отличие от Маркова мистического образа Донхёка-сирены, у настоящего были липкие ладони и ярко-красные уши, он сомневался в своих решениях и боялся вызвать у Марка отвращение, и он был просто таким, таким болезненно человечным, что Марку больно, даже сейчас больно думать о нём. Так что он не думает.)💔
И всё-таки, как бы сильно Марк ни ненавидел думать о настоящем Донхёке – том, чьё сердце он разбил – только до определённой степени можно избегать того, кто живёт в твоей собственной голове, заполняя щели между работой и дешёвыми ночами в баре за разговорами с незнакомцами, чей рот никогда не будет достаточно мягким или в форме сердечка. Даже в своё отсутсвие Донхёк фыркает на маленькую квартиру Марка и безвкусную еду навынос, сидит на краю его рабочего стола, как призрак, своими шикарными бёдрами в старых джинсах, со скрещенными ногами, откинувшись назад, наблюдает за тем, как Марк тратит свою молодость на работу, чтобы получить осколок признания в мире акул. На нём красная толстовка на три размера больше, тени и блики на его коже, узор солнечного света, пробивающийся сквозь ветви сосен в парке за школой. Он отличается от освещения в офисе Марка. Как и его смех. Марк стряхивает с себя осуждающий смех – он чувствуется более реальным после того, как Марк услышал настоящий смех Донхёка всего лишь вчера – и садится в пустом после окончания рабочего дня офисе, игнорирует пачки документов, которые он должен рассортировать, покрывающие его стол и набирает два слова в поисковой строке ютуба. Полный солнца. Алгоритм исправляет на Fullsun. Лицо Донхёка появляется на превью последнего видео, там он с этим чёртовым маллетом, который Марк просто ненавидел видеть на нём. Лас-Вегас ВЛОГ + отмечаю 50млн подписчиков. Курсор Марка останавливается на ссылке, открывая её в новом окне, но вместо того, чтобы посмотреть её, он загружает страницу, пролистывая одно видео за другим. Там плейлисты для разных игр, в которые Донхёк играл или играет, затем немного для его личных влогов и вызовов и специального контента. Похоже, канал у него вполне налажен. Марк нетерпеливо кликает по панели, пытаясь добраться до последнего видео на канале – первого, которое Донхёк выложил. Это очень простое видео, прохождение ужастика, в который Донхёк играет, не показывая своё лицо. Название «Я до смерти пугаю себя, потому что вчера меня бросили», вышибает воздух у Марка из лёгких. Он пытается сглотнуть и понимает, что не может. Он закрывает страницу, закрывает браузер, выключает ноутбук и кладёт на него голову. Блять, блять, блять. * Нью-Йорк дышит туманом и дымом и его огни окрашивают их в красный на фоне серого неба. Марк может позволить такси до дома, но он жалеет, что взял его, когда его пальцы не могут перестать барабанить по стеклу и водитель бросает на него злобный взгляд. В такие моменты, когда мысли настолько громкие, что другие люди могут их слышать, намного легче ехать в метро. Громкие звуки заглушили бы тот первый крик Донхёка из его первого видео, такой сдавленный и высокий, что казалось, будто он плачет, а не испуган. Марк закрывает глаза и крепко сжимает кожаную ручку своего портфеля, чтобы занять руки. Он расплачивается рабочей карточкой и на этот раз не беспокоится о том, как он объяснит это менеджеру по бюджету – уже достаточно поздно, так что он может оправдать цену поездки домой соображениями безопасности. До лифта он больше не идёт, а спотыкается. Он прислоняется к зеркалу в лифте, потому что его колени, как желе. Он просто хочет принять душ, почистить зубы и уснуть, проспать эту неделю, этот месяц, этот год. Он по привычке проверяет почтовый ящик на случай, если ему придёт что-нибудь от одного из агенств на другом конце страны. К счастью, ничего нет, но именно тогда он понимает, страница с влогом Донхёка из Лас-Вегаса всё ещё открыта. Он и не думал смотреть его, он просто кликает по нему, чтобы закрыть, но прежде, чем он может, его взгляд падает на комментарии, в особенности на третий. Юзернейм звучит, как очень анонимная clary luz. Без фотографии, только яркий красный круг вместо аватара. Сообщение довольно короткое, но оно манит Марка, как пламя мотылька. в конце ты встретил своего бывшего в вегасе? лол💔
Джонни выглядит разрушительно, когда открывает дверь. Хорошо, думает Марк. По крайней мере их настроения совпадают, потому что он ещё никогда в жизни не чувствовал себя таким грозным. Росчерк грома, он настоящий шторм. — Марк, сейчас, мать его, два часа ночи, — пытается сказать Джонни, но Марк перебивает его. — Почему ты не рассказал мне о канале Донхёка на ютубе? — спрашивает он самым обвиняющим тоном, на какой только способен. Оглядываясь назад, он понимает, что это была не самая лучшая идея. Джонни прищуривается, как делает, когда его что-то раздражает в суде. Но тем не менее он спотыкается на этом вопросе, и Марк использует его замешательство, чтобы зайти. — О, и с чего вдруг это должно быть твоим делом? Ты и Донхёк расстались много лет назад. — А тебе не кажется, что я должен был знать? Не раньше, может быть, после того, что произошло в Лас-Вегасе? Я, блять, заслужил знать, о чём он говорит. Ты в курсе, что у него есть как минимум шесть пьяных влогов, где он поливает меня дерьмом? — Конечно, я в курсе, половина лайков на этих видео от Тэёна с разных аккаунтов. Какая тебе разница? Твоего имени нигде нет, если это то, что тебя беспокоит. Твоя карьера в безопасности, никто никогда не узнаёт, что у тебя была интрижка со звездой ютуба. Теперь ты рад? — Нет! Я не рад, я нихера не рад! Я просто хочу, чтобы всё это... закончилось... Я хочу, чтобы Донхёк подписал чёртовы бумаги и нахер свалил из моей жизни, но вместо этого он... он везде. Восемь лет его тщательного избегания спущены в унитаз, потому что я только что зашёл на ютуб, чтобы узнать, что на прошлой неделе во время прямой трансляции он сказал, что знает, что я буду в Лас-Вегасе и что он без понятия, что произойдёт, если мы встретимся. Какого хера это значит? — Окей, Марк, сейчас тебе нужно успокоиться... — Я ни хрена не успокоюсь, не говори мне успокоиться! Губы Джонни сжимаются, пока почти не исчезают у него во рту. Он качает головой. — Я сказал ему, что мы будем в Вегасе, — говорит он медленно, тщательно выговаривая каждый слог, будто общается с ребёнком. — Я сделал это, потому что не хотел, чтобы он столкнулся с тобой. Я надеялся, он отложит поездку, но он сказал, что вы никогда случайно не встретитесь, потому что этот город чертовски большой и какова была вероятность? — Ага, какова вероятность? — вне себя спрашивает Марк. — Похоже, он сам всё спланировал. Джонни прищуривается. — Он не стал бы, — говорит он, но в его голосе слышится неуверенность. Он много лет знает Донхёка, он знает, что тот способен на подобное. Дело в том, действительно ли он сделал это? — Мне нужно поговорить с Донхёком, — говорит Марк. «Мне нужно ударить его» то, о чём он думает. Он прекрасно может представить его, склонившегося над своим игровым креслом, со съехавшими вниз по носу очками, с почти сухими после душа волосами, в футболке с графическим рисунком, которая перекосилась в плечах, пока он нянчил уже четвёртую бутылку пива за трансляцию, покачивая ей, будто это чёртов бокал шампанского. — Ах, поездка в Лас-Вегас, она должна быть весёлой, я собираюсь встретиться с Феликсом, Чани и Янли, вау, я не виделся с ними со встречи с Сан-Диего в том году, и вы знаете, что забавно? — он делает большой глоток, запрокидывая голову и показывая линию шеи, сияющую в голубом свете компьютерного экрана. — Ооо, так хорошо, так приятно чувствуется... Так о чём я говорил? Ах, мой бывший тоже там будет, этот мудак. Представляю, что произойдёт, если мы встретимся, — у него стеклянные глаза и влажные губы, он вытирает их тыльной стороной ладони. Не может быть, что он сделал это не специально. Встреча – специально, секс – может быть, женитьба – точно нет, он не настолько тупой, чтобы сделать такое назло. Марк так сильно хочет его ударить. — Ну, тогда, блин, можешь пойти и сделать это сам. Я устал ругаться за вас двоих, дети, — говорит Джонни, с усталым вздохом опускаясь на диван. — Я весь день провёл, разговаривая с ним по телефону в попытке образумить, но, похоже вы оба хотите этой ссоры, так что думаю, я просто позволю ей случиться. — Что ты имеешь в виду? — Донхёк отказывается подписывать бумаги. Пожелал удачи затащить его в суд. У него достаточно денег, чтобы ты мог подать на него в суд и выиграть, и может быть, приобрести квартиру получше своей помойной дыры, в то время, как его банковский счёт даже не вздрогнет, это его слова. Так что иди, Марк, найди его и поговори с ним. Я устал играть роль посредника. Вы достаточно взрослые, чтобы разобраться самостоятельно. Ох, теперь он вообще не хочет подписывать бумаги? — Где мне его найти? — спрашивает он дрожащим от едва сдерживаемого гнева голосом. — Где и всегда. Они никогда не уезжал. Он всё ещё живет в Хизерфилде.💔
Билет на самолёт он купил импульсивно в порыве ярости, но потом всё свелось к расчётам. Марк благословит тот факт, что сейчас почти выходные и выбирает пятницу, используя свой последний на следующие три месяца день оплачиваемого отпуска. Затем заходит в интернет, арендует машину и снимает номер в мотеле в нескольких минутах езды от города. Родители Марка уехали из Хизерфилда три года назад, вслед за Меттью – их старшим сыном – после того, как он переехал в Орегон с повышением на работе, которое принесло больше проблем, чем пользы. Покидать дом, где они растили своих детей, было нелегким решением, но всем было ясно, что Марк никогда добровольно не вернется в Хизерфилд – не после того, каким образом он из него уехал – а Меттью и его жена изо всех сил старались самостоятельно вырастить своих трёх дочерей, работая в полную смену, чтобы покрыть стоимость нового дома. Старый дом в Хизерфилде спешно продали, чтобы купить более скромную квартиру в Портленде, что означает, что теперь, когда Марк наконец-то возвращается домой, у него по сути нет дома, в который он вернётся. Там есть только Донхёк, причина, по которой он не возвращался до этого момента, причина, по которой он наконец-то едет обратно. Там есть Донхёк и не будет дома Марка, гостиной, где они впервые встретились, маячащей перед большим окном тени драцены, режущей свет листьями, похожими на лезвия, выцветшего бордового дивана, на котором они смотрели футбол с отцом Марка и братом Донхёка, кухни, стола, вокруг которого они бегали, нарезая круги, пока играли в догонялки, когда были детьми, протекающей раковины, где они вместе мыли посуду – было негласным правилом, что сушка на Донхёке, когда он приглашает себя к Марку на ужин. Комнаты Марка, где они вместе цепляли звёзды на потолок и вместе приклеивали на стену постеры к фильмам, где они молча играли в видеоигры, убаюканные успокаивающим бормотанием на корейском, доносящимся из гостиной, когда их мамы разговаривали. В этой комнате они без конца целовались, в этой комнате они впервые занимались сексом, на тесной кровати Марка, на тонких простынях, Донхёк говорил, что никогда раньше не раздевался для мужчины, румянец забирался высоко на его щеки. Марк держал его за руку, говорил, что все в порядке, я тоже. После он вёл Донхёка вниз по ступенькам – после того, как они снова вместе оделись и собрались, не возвращаясь после подобного – на кухню, чтобы найти что-нибудь поесть. Они сидели на крыльце, пока солнце полностью не садилось за горизонт, рубиновое, кроваво-красное, кровоточащее в ночи, усыпанной звёздами, и они делили пачку попкорна, потому что это всё, что Марк нашёл, помимо мороженого, но для него было слишком холодно. — Мне кажется, я влюблён в тебя? — сказал Донхёк, наклонившись в концу, будто он задал вопрос. Здесь, в том же саду, в котором Марк всё разрушит спустя лишь месяц, Марк ответил. — Мне кажется, я тоже. Донхёк только кивнул, одарил его улыбкой – он задал вопрос, но тот был ответом – и съел последнее зёрнышко попкорна в громкой тишине позднего февральского вечера. Хуже всего, что Донхёк живет в том же доме, всего лишь на другой стороне улицы. Марку придётся идти перед остатками своей прошлой жизни и смотреть со стороны, как чужак, которым он стал, на герань, за которой ухаживает кто-то другой, на новые качели, которые установит кто-то другой, нарушая святость его воспоминаний. Он сделал всё так, но почему-то он всегда ожидал, что его решение обратимо, даже если он не хотел его менять. Глубоко внутри он хотел вернуться на лето и на Рождество, но у него не было времени и не было решимости. Он просто слишком сильно боялся упрямой любви Донхёка, упрямой ненависти Донхёка, самого Донхёка, прекрасного Донхёка, упрямого Донхёка. И когда он сидел в своей крохотной двухместной комнате абсолютно один, – его сосед уезжал обратно в Кливленд на День Благодарения, а потом на Рождество, а потом на летние каникулы, а потом соседи менялись и всё начиналось заново – он мог обмануть себя, думая, что расставание было такой хорошей идеей, что у него не было бы времени вернуться, даже если бы он и Донхёк всё ещё были вместе. Так лучше. Так было лучше. Покончить со всем, пока ничего не испортилось. И всё же, всё было именно таким. Испорченным.💔
Симпатия к Донхёку не появляется внезапно. Вот осознание Марком того, что он гей становится внезапным, у него встает во время просмотра бейсбольного матча старшеклассников. Это случается не впервые, но впервые он понимает, что это связано с мальчиками, в частности с запасным питчером команды противника. Он думает, что-то не так с его членом на протяжении примерно трёх недель, пока его тело снова и снова сбивает его с толку, прежде чем в один день Тэён не загоняет его в угол у забора, когда он поливает цветы и не спрашивает: «Что случилось и почему ты игнорируешь моего брата?». Марк задыхается, как умирающая рыба и вываливает все свои внутренности прямо к ногам Тэёна, потому что его разочарование не пугающее, а всего лишь душераздирающее, и Марк не может выдержать его – и, наверное, также потому, что ему действительно нужен братский совет, но его собственный брат в Колумбии и не вернётся до самого Дня Благодарения, и Марк ну никак не может ему позвонить, чтобы задать вопрос о внезапной эрекции. Он чувствует себя дураком сразу же, как Тэён помогает ему соединить точки. Он мог бы додуматься до этого и сам, в своё время, он просто не ожидал, что это произойдёт с парнем. У Тэёна девушка, – они ещё много лет будут вместе и только после того, как они расстанутся, и она начнет встречаться с другой девушкой, Марк поймет, что они оба лгали миру, но не друг другу – но он выглядит так, будто понимает, когда похлопывает Марка по спине и говорит ему, что все в порядке, с ним все в порядке. — Это нормально, Марк. С тобой абсолютно все в порядке. Но я надеюсь, ты понимаешь, что моему брату тринадцать, и если ты не будешь вести себя с ним хорошо, я тебя кастрирую. Это, кстати, заставляет Марка усмехнуться. Донхёк грёбаный малыш с мягкими щёчками, высоким голосом и коротко постриженными волосами. — Он никогда не понравится мне в этом плане, — отвечает Марк. Взгляд Тэёна удивительно резкий для того, кто обычно очень нежен. — Без разницы, — говорит он. — Больше не игнорируй его. Он плачет, когда ты так делаешь. Так что Марк мирится с Донхёком и рассказывает ему полуправду о том, какое взросление пугающее и сбивающее с толку, и его тело меняется и поэтому ему нужен простор, и Донхёк смотрит на него и говорит: «Как по мне, ты прежний», а Марк неловко смеётся и сопротивляется искушению ответить: «Я не чувствую себя прежним». Они снова вместе обедают, вместе учатся и вместе играют в бейсбол и видеоигры, вместе устраивают ночёвки, и если у Марка иногда встает, это потому что он растёт, и это нормально, это случается со всеми. И не имеет значения, что это происходит именно тогда, когда он смотрит на других мальчиков. Иногда он говорит об этом с Донхёком, не о том, чтобы любить мальчиков, а о внезапных эрекциях и просмотре порно. Это заставляет его чувствовать себя нормальным, он всё ещё может общаться с Донхёком, даже если они разные. Донхёк говорит ему, что они должны сравнить у кого из них больше, и Марк сбивает его с ног, называет грубым и говорит, что у него точно больше, потому что половое созревание Донхёка ещё не наступило. Они борются часами, неловкость постепенно сменяется облегчением. По крайней мере, у Марка всё ещё есть его лучший друг. По крайней мере. Симпатия к Донхёку не появляется внезапно. Марку требуются годы, чтобы принять, что нет, Донхёк больше не ребёнок, и да, он горячий и Марк, может быть, хочет купить ему все тако, какие он хочет и поцеловать его до и после. Требуется пройти через двух подружек Донхёка и Марка, глотающего желчь и отказывающегося спрашивать что-либо о них, потому что это больно, и избегающего Донхёка так незаметно, как он только мог – а значит, очень заметно – и Донхёк злится и дерётся, и дерётся, и дерётся, и снова дерётся, но Марк позволяет себе любить Донхёка, когда Донхёк начинает тоже его любить, когда Донхёк целует его в переулке за залом игровых автоматов, а потом, на следующее утро, притворяется, что не хотел этого делать, и с того момента он не мог отвести взгляд от Марка. Марк никогда не узнает, что в конце концов спровоцировало большой гей-кризис Донхёка. Был ли это он, был ли это кто-то другой. Или он всегда был таким и никакого кризиса попросту не было, просто Донхёк проснулся однажды и решил, что он хочет Марка и он его получит. Не было достаточно много времени поговорить обо всех этих вещах, когда они были вместе, и в будущем Марк будет жалеть об отсутствии некоторых кусочков в истории — хотя бы потому что у него не будет другого шанса попросить их. В настоящем, которое на самом деле является прошлым, Марк смотрит на Донхёка и Донхёк смотрит в ответ, почти осмелев. На нём дешёвая помада и еле заметные тени на внешних уголках глаз и коралловые румяна на щеках, и он красит свои волосы – и целыми днями ругается из-за этого с мамой и братом, но первые две недели декабря его огненно-рыжие волосы горят великолепием, пока он не уезжает в Новую Шотландию, чтобы провести Рождество с отцом. Когда он возвращается, его волосы снова чёрные и единственные тени на его глазах – хмурый взгляд. Тэён говорит ему, что они ругались всё то время. Из-за его причёски, из-за его макияжа, из-за его планов на будущее. Последнюю часть он произносит вполголоса, и вид у него немного страдальческий. Марк знает, что родители Тэёна были разочарованы и в то же время испытывали облегчение, когда он решил бросить университет, чтобы работать на случайной работе, чтобы помочь со счетами. Он также знает, что они надеялись, что по крайней мере Донхёк поступит в хороший университет, возможно, со стипендией. Он знает, что Тэён тоже делал на это ставку, так усердно работая, чтобы дать своему младшему брату более хороший шанс на жизнь. Но Донхёк, похоже, не хочет хорошего шанса в жизни, и его средний балл определенно недостаточно хорош для хорошего университета, не говоря уже о стипендии. — Может быть, тебе стоит поговорить с ним, — говорит Тэён. — Дай ему немного мотивации. Держу пари, он поехал бы на восточное побережье только для того, чтобы быть поближе к тебе. И Марк действительно хочет поговорить об этом с Донхёком, дать ему советы и наставления и все книги, которые он использовал для подготовки к выпускным экзаменам и, может быть, отбросить своё достоинство и умолять его попытаться и приехать на восточное побережье только ради него, но потом он выходит на улицу и видит, как Донхёк делает снеговика перед лужайкой, его нос красный, его уши красные, одна красная прядь выглядывает из этого ужасного, покрашенного в домашних условиях чёрного, он весь такой красный среди снега, что белый кажется светло-голубым. Увидев Марка, он опускает глаза, словно немного стыдясь своего жалкого состояния: ни помады, ни косметики, ни красивых волос, а груз всех ожиданий, возложенных на него родителями, заставляет его сутулиться еще больше. Его глаза тоже немного покраснели и опухли, как будто он только что плакал. Он всё ещё выглядит прекрасно. Марк открывает рот и не думает о том, что из него выйдет. — Хей, хочешь быть моей парой на выпуском?так долго глядишь на солнце, и ты оставлен слеп, но свет никогда не был наказанием, твоё тело никогда не было тайной, что предназначено сохранить.
Марк не говорит своим родителям о том, что собирается вернуться в Калифорнию. Он не говорит ни Джэмину, ни Ренджуну, ни Джено, даже если он хочет с ними встретиться и знает, что они всего в паре часов езды и легко могут организовать что-нибудь на выходные. Он не знает, сколько времени займёт эта история с Донхёком. Она могла затянуться на все выходные или же закончиться за несколько минут, как финал нарастающей кульминации на улице, что видела, как они растут. В целом, Марк не уверен, что у него будут силы на что-нибудь после разговора с Донхёком. Сейчас нет никакого после. Нет никакого плана, кроме как добраться туда. Так что первым делом, когда Марк приезжает домой, он упаковывает чистую одежду и свой ноутбук и возвращается обратно, чтобы забрать обручальное кольцо, чтобы он мог бросить его в лицо своему мужу. В поезде* в аэропорт он гуглит имя Донхёка и получает тысячи результатов. В основном, это статьи из тех инди-онлайн-журналов, которые пишут о подростковых вирусных явлениях, типа ютуберов или личностей из тиктока, а также множество фанатских страничек на фейсбуке. По-видимому, по сети циркулирует хороший кусок знаний фандома о чрезвычайно плохой первой любви Донхёка, даже с фанфиками о нём и его безымянном возлюбленном. На своих стримах Донхёк никогда не называл Марка по имени и не говорил, что он тоже был американо-корейцем, так что часть фанбазы Донхёка считает, что Марк это какой-то белый задира спортсмен. Это заставило бы Марка усмехнуться, если бы он не был так зол на Донхёка. Он так сильно зол, что даже не может начать разбираться, почему злится, причины лежат у него в голове, играя в кто громче крикнет. Тот факт, что Донхёк делился частями их отношений в интернете, частями, которые были священны для Марка и которые, как он думал, будут священны и для Донхёка (а именно, все части их отношений, потому что даже простое упоминание Донхёка на ютубе кажется Марку неправильным). Он знает, что ему негде чувствовать боль, но от этого она не становится меньше. Затем тот факт, что Донхёк всё ещё злится, и у Марка нет ни малейшего права испытывать боль из-за этого – однажды он убедился, что никогда больше не будет иметь никаких прав на чувства Донхёка – но разве это не было так давно? Не пора ли отпустить всё? В природе Донхёка быть искренним, почти кровавым в своих чувствах, но разве восемь лет не слишком большой срок для того, чтобы держать обиду? Донхёк грязно презирает жизнь Марка, всё это грёбаная несправедливость – Марк идёт на жертвы, усердно учится, держит голову опущенной всю свою жизнь, оставляя любовь своей жизни ради шанса на будущее, которого он хотел, и факт, что Донхёк, Донхёк, едва окончив старшую школу, сорвал большой куш и вытер его об лицо Марка, как он прогулялся по дому Марка и сказал, что тот слишком маленький, его гонорары от пятидесяти подписчиков на ютубе, жалкое неповиновение, из-за которого он отказывается подписывать грёбаные бумаги о разводе только потому, что он может себе это позволить. Факт, что он отказывается подписывать бумаги вообще на первом месте. Что за засранец. Из-за гнева Марк ёрзает в своём кресле в самолёте, просит бокал вина, чтобы успокоиться, но не получает даже его из-за грёбаной турбулентности. Турбулентность внутри него, повсюду. Более того, он не знает, планировал ли Донхёк, чтобы это произошло, даже в какой-то бесконечно малой части. Планировал ли он пойти в тот самый клуб, чтобы встретиться с Марком. Это выглядит низко, даже для него, особенно для него. Марк чувствует себя отвратительным, потому что какая-то его часть чувствует себя хорошо при этой мысли - мысли о том, что Донхёк до сих пор не может преодолеть его до такой степени, что Марк всё ещё имеет над ним такую власть. Другая его часть сходит с ума от всей этой ситуации, сердито и тревожно, и где-то в этой неразберихе самая рациональная часть, та, что анализирует и разделяет, задается вопросом, кто дал ему право преследовать Донхёка. Кто дал Донхёку право доводить Марка, чтобы тот делал такое из-за него. Никто. Он ведёт себя, как мудак, понимает он, и это нормально, потому что Донхёк тоже был мудаком. Машина, которую арендовал Марк, ждёт его в Сакраменто. Это японский внедорожник, дорогой с точки зрения бензина, но достаточно прочный, чтобы выдержать гнев неба, льющийся на улицы. В прогнозе погоды объявили дождь до конца выходных во всем штате, и Марк не может не чувствовать, что это как-то иронично. В воспоминаниях всегда лето или Рождество, но в реальной жизни идёт дождь. Это отвратительный вид дождя, когда тот так быстр и обилен, что вода не находит себе места, и дорога превращается в озеро, делая поездку опасной и медленной, пять часов вместо обычных трёх, утомительная и медленная поездка обратно в брюхо монстра его воспоминаний. Марк проезжает мимо деревьев и городов, названия которых звучат одинаково – что-то-там-вил, что-то-там-крик, что-то-там-лейк-сити – и все они выглядят одинаково, выглядят так же, как и город, в который он направляется. Он проезжает мимо бесчисленных белых полос на дороге, утонувших в грязной дождевой воде, мимо нагромождений грязи по краям улиц. Его дорогие часы блестят на фоне прерывистого трепетания дворников, вытирающих в форме полумесяца грязную воду на лобовом стекле. Красные цифры на приборной панели сигнализируют о том, что ещё только позднее утро, когда Марк добирается до окраины Хизерфилда, и только когда он проезжает мимо большой ржавой вывески «Хизерфилд» и въезжает в город, дождь ослабевает, показывая ему чужеродный пейзаж унылых, серых зданий и больших луж. Бассейн закрыт – похоже, что он был закрыт навсегда, здание закрашено граффити, окна разбиты за решетками. Вывеска исчезла, оставив после себя более чистую прямоугольную форму там, где она когда-то была. Большинство магазинов тоже закрыты, или их переделали во что-то другое. Машина Марка привлекает несколько любопытных взглядов жителей, но Хизерфилд достаточно большой, чтобы люди не слишком удивлялись новой машине в городе. На красном сигнале светофора внимание Марка привлекает флаер. Там большими готическими буквами написано «ВЫПУСКНОЙ 2020». Понятно, они сделали средневековую тему. Он будет в первую неделю мая, всего через несколько недель. Немного поздно. Выпускной бал Марка был в конце апреля. Тема сказочных огней. Донхёку каким-то образом удалось добыть цветочную корону, чтобы надеть её для фотографии, но они так и не смогли её забрать Светофор загорается зелёным, и Марк уезжает вниз по улице, не удостоив свою старую школу ни единым взглядом. Он сворачивает на знакомую, потрепанную среднюю улицу, по которой в детстве его мама возила его и Донхёка домой из школы. Там пусто и немного одиноко. Она выглядит больше, чем помнил Марк, но дома вроде как выглядят меньше, почти компенсируя это. Старый дом Марка, однако, выглядит так, как он выглядел всегда. В большей степени нормально. Вот что делает его чрезвычайно чужим. Это всё та же старая дверь, но вокруг сада новая ограда, хотя, вероятно, её сменил отец Марка, а не новый владелец. Всё те же старые качели и новые занавески на окнах, не те дорогие льняные, которыми гордилась бы мама Марка, а безымянные, простые занавески, без кружев, которые можно купить в универмаге. Это всё тот же старый ясень перед окном комнаты брата Марка, но вокруг него растут грязные одуванчики, так непохожие на аккуратные клумбы с геранью, которые нежно любила мама Марка. Он другой, он чужой, и все же он до сих пор сигналит домом Марку, и тот факт, что он не может припарковаться перед своей лужайкой и неторопливо пройти в гостиную, спрашивая, есть ли что-нибудь на обед, потому что он провёл всё утро за рулем и голоден, кажется предательством. Вместо этого Марк паркуется перед домом Донхёка. Он тоже выглядит точно так же. Пикапа Тэёна на подъездной дорожке нет. Хотя, как понимает Марк, у Тэёна, скорее всего, больше нет пикапа. Может, он вообще здесь больше не живет. Оглядываясь назад, он должен был спросить об этом Джонни, потому что мысль о звонке в дверь и о том, что дверь откроет Тэён – или, что ещё хуже, мать Донхёка – заставляет его желудок сжиматься от стыда. Некоторое время он сидит в машине, переводя дыхание. Он должен подготовить речь, но даже сейчас он не может привести свои мысли в порядок. Он просто знает, что ему нужно прокричать их Донхёку. Один взгляд на его телефон показывает ему уведомление с ютуба, пришедшее пятнадцать минут назад. FullSun сейчас в прямом эфире! Он в эфире. Маленький говнюк в эфире прямо сейчас, за этими стенами, в то время как Марк слишком окаменел, чтобы оставить свою машину. Он выходит из машины и захлопывает дверцу. Затем он звонит в дверной звонок.💔
Марк не рассказывает своей маме, что позвал Донхёка на выпускной. Она обнимает его, когда он получает письма о поступлении, целует в макушку, называет идеальным сыном и говорит, что он гордость семьи и что он собирается в разные университеты. Она делает ему его любимое рагу из морепродуктов, очень острое, как он любит, и говорит, что он может пригласить своих друзей, если захочет. У Донхёка и Ренджуна какие-то дела в хоре, и они не могут прийти – хотя мама Марка всё равно оставит немного тушеного мяса для Донхёка и его брата, как она всегда делала в течение многих лет – но Джэмин и Джено пришли, вежливо передавая приветствия своих родителей и слушая, как мать Марка бормочет, что её сын до сих пор не хочет сказать, с кем он идёт на выпускноё бал. — Он такой скрытный, этот мальчик. Он нам ничего не скажет. Марк вздыхает. — Я никого не пригласил, мам, перестань быть любопытной. — Это моя работа-быть любопытной! У тебя должны остаться восхитительные воспоминания о выпускном вечере. Марк раздраженно встречает взгляд Джэмина поверх стола, и разговор быстро переходит на тетю Джэмина, приезжающую на следующей неделе из Сеула. После ужина Марк освобождается от мытья посуды, только на сегодня, поэтому он и мальчики садятся в гостиной и ставят фильм о супергероях. — Так ты действительно никого не пригласил на выпускной? — спрашивает Джэмин. — Потому что я знаю нескольких девочек из моего класса, которые хотели бы получить бесплатное приглашение. Черт возьми, я бы хотел получить халявный пригласительный, если бы у меня его ещё не было. — Погоди, кто тебя пригласил? — Капитан женской баскетбольной команды, Доган. — Ниса? Как тебе удалось убедить ее? Джемин пожимает плечами. — Она поссорилась со своим парнем, и у неё не было пары. Я миленький, и мы можем поговорить о баскетболе. Хотя есть большой шанс, что она вернется к своему парню до выпускного вечера, а это значит, что мне придется идти самостоятельно, потому что у меня уже есть приглашение. Марк медленно кивает. Он даже не спрашивает Джено, который постоянно встречается с девушкой из дискуссионного клуба по имени Сара, которая до сих пор, после двух лет знакомства, произносит его имя, как будто оно французское. Они оба младшие, так что никто из них не пойдёт. Джэмин что-то яростно печатает в телефоне. — Так, ты знаешь Марту из моего класса по истории США? Она спрашивает, можешь ли ты пробраться туда, если ты действительно никого не пригласил... — Я пригласил Донхёка, — говорит Марк себе под нос. Джэмин перестает печатать. Марк сосредотачивается на Капитане Америке, накачанном стероидами, на экране, но он чувствует, что оба его друга смотрят на него. Они все слышат звон кастрюль на кухне, когда мать Марка всё убирает. Дверь открыта. Марк на мгновение ловит взгляд Джэмина. Он выглядит таким бледным, будто его вот-вот стошнит, хотя по большей части это просто свет телевизора. Он снова поворачивается к экрану, но не может сосредоточиться на изображениях. Краем глаза он замечает хмурый взгляд Джэмина. Капитан Америка уже в Германии, когда мама Марка поднимается наверх, и Джэмин начинает говорить, как только она ступает на лестницу. — Ты имеешь в виду, как друзья? Потому что люди не будут думать, что вы идёте как друзья. Марк бросает быстрый взгляд на лестницу, на свет, падающий со второго этажа, и смотрит Джэмину прямо в глаза. — Я тоже не думаю, что мы идём как друзья. — Что ты хочешь этим сказать? Разве ты не собираешься в Йель следующей осенью? Зачем ты это делаешь, если все равно собираешься уехать? — Ш-ш-ш, — говорит Джено, когда возвращается мать Марка. Джэмин бросает на Марка сердитый взгляд, и тот хмурится в ответ. Остаток фильма они проводят в молчании. Когда все кончается, Марк провожает своих друзей до двери. Его мать, возможно, всё ещё слушает, поэтому никто ничего не говорит. Они поговорят об этом завтра, думает Марк, даже если нет, они действительно не будут этого делать. (Они никогда больше не заговорят об этом, ни когда Марк и Донхёк начнут встречаться, ни после того, как они расстанутся, потому что Джэмин перестанет разговаривать с Марком после этого. Самое большое и злое «я же тебе говорил» в мире.) Не прошло и получаса после их ухода, как Донхёк вернулся. Марк видит, как свет в его комнате на противоположной стороне улицы мигает жёлтым в ночи. Поначалу Донхёк посмеялся над его предложением. Как будто это было смешно. Тогда у него был сердитый вид, такой если это шутка, то на самом деле не смешная вид. Затем он выглядел полным надежды. Потом снова разозлился. Постоянно менялся, как картина Да Винчи, в зависимости от угла, с которого вы ее смотрите. На его губах расцветали вопросы. А как же твои родители? А как же мои родители? А как же люди в школе? Но это был Донхёк, а Донхёк любил притворяться, что он не такой, как все. Всё под контролем. Бесстрашный. Поэтому он просто сказал «да». В тот вечер Марк сидит за своим столом и просматривает письма о приеме. Йель, Гарвард, Колумбийский Университет. Он также поступил в несколько университетов в Калифорнии. Он мог бы получить полную стипендию в Беркли, но кто бы выбрал Беркли после поступления в Йель? Джэмин прав. Он не знает, что делает. Но он так долго искал Донхёка. И Донхёк тоже хочет его. Они сами разберутся. Может быть.💔
Марк звонит в дверь и ждёт, снова звонит. Он не знает, как долго он просто стоит здесь, ожидая, затем он снова звонит долгих тридцать секунд, пронзительный звук такой громкий, что он слышит его через дверь. Он хмурится и отпускает его, сбитый с толку, думает о том, чтобы позвонить Джонни или Джэмину или кому-нибудь ещё и спросить их, где, чёрт возьми, Донхёк, когда кто-то звонит ему в дверь. — Дома никого нет. Он смотрит в сторону и видит высокую тёмноволосую девушку, которая смотрит на него из соседнего сада. На ней форма той же школы, в которой Марк учился восемь лет назад, и она выглядит ужасно знакомой. — Прошу прощения? — Дома никого нет. Арендатор уехал из города несколько дней назад. Он до сих пор не вернулся. Марк растерянно моргает. — Нет, извини, я совершенно уверен, что он дома. Насколько мне известно, он был здесь вчера. Она моргает в ответ, тоже сбитая с толку. Раньше у неё был розовый трёхколёсный велосипед. Марк хмурится, пытаясь вспомнить её имя. — Кого именно вы ищете? — Друг, кореец. Питер Ли? В тот момент, когда он произносит английское имя Донхёка, поза девушки меняется, и она смотрит на него самым осуждающим взглядом, на который только способен подросток. — Вы что, сталкер? — Что? Нет! — Как вы узнали его адрес? Он не называл его на ютубе. Марк смотрит на нее. — А ты разве не... — он щелкает пальцами. — Александра? Алекс? Алекс Гарсия, не так ли? Я нянчился с тобой, когда тебе было... пять? Она морщит нос, глядя на него, такая же растерянная, как и он. — Что? — Я раньше жил в этом районе. Я вернулся в город и решил заскочить, — говорит он, не совсем понимая, почему он оправдывается перед каким-то шестнадцатилетним ребёнком, которого видел слюнявым у себя на коленях тринадцать лет назад. Её глаза широко раскрываются. — А-а-а! Извините, извините, я думала, вы один из сумасшедших фанатов Пита. Однажды нам пришлось вызвать полицию, потому что какая-то девушка ночевала у него на крыльце, пока он отсутствовал. Вопиюще, — она пристально смотрит на него. — Погодите, разве вы не пропавший сын Ли? Тот адвокат, который не вернется? Это, собственно, и есть Марк. — Слушай, это... Питер дома? Потому что если его нет, то мне действительно есть где побывать. Она смотрит на него так, словно не может поверить, что он настоящий. — Ничего себе, это будет неловко, — бормочет она. Она качает головой, когда Марк не отвечает и просто смотрит на неё. — Он больше не живет в этом доме. Его семья переехала в Канаду три года назад. Они же его арендовали, так что теперь здесь другой арендатор. — Что? Нет! Мне говорили, что он никогда не покидал Хизерфилд. — Да, он... он остался здесь. Он купил дом. О, это будет звучать очень, очень плохо. Вы действительно понятия не имеете, не так ли? — Ты можешь... ты можешь просто сказать мне, где он? У меня действительно есть неотложные дела, и... В глазах этой девушки есть что-то похожее на жалость, и Марку это совсем не нравится. Но она быстро кивает и указывает на другую сторону улицы. На мгновение воцаряется тишина, Марк следует за рукой Алекс к своему старому дому, и это будто палец, указывающий на Луну, он не видит её за этими безымянными белыми занавесками, очень простыми, очень икеивскими, металлическим забором, дикими одуванчиками – не помпезно круглыми и хрупкими, прежде чем улететь, а золотыми, цветущими, с жёлтыми лепестками, немного сморщенными после последнего дождя. Он пристально смотрит, но ничего не видит. Он прислушивается, но на самом деле ничего не слышит. — Мне жаль, простите, я думала, вы знаете, потому что, понимаете, я думала, что ваши родители рассказали бы вам. Он купил у них дом три года назад. Кажется, он жил там с тех пор?💔
Донхёка окружает ореол нежности, или, может это последние минуты золотого часа, что освещает его перед тем как погибнуть. Поздним вечером скрипят качели во дворе Марка, а из открытого окна дома Гарсиа доносится слабое эхо старого мультфильма «Луни Тюнз» и взрыв смеха, за которым немедленно следует материнское «шшш». Это была невероятно тёпля зима, даже по меркам Кали, и она кажется больше августом, чем маем, кажется, что жизнь ускользает сквозь пальцы Марка, слишком быстрая для него, чтобы он разлил её по бутылкам в настоящем. Муравей взбирается на карандаш Марка и медленно пробирается к колпачку. Он осторожно опускает его на деревянный стол и смотрит вверх, на Донхёка, на сосредоточенные глаза, на темные, спутанные волосы, окружающие его лицо, на слабое жужжание на губах. Он сидит, скрестив ноги, на качелях Марка с раскрытой книгой на коленях, его глаза скосились от усилия читать по-корейски после стольких лет. Должно быть, он понял, что за ним наблюдают, потому поднял голову и встретился взглядом с Марком. — Что? — спрашивает он, потирая лицо, и Марку хочется опустить глаза и сказать: «ничего», но он этого не делает. Две недели назад Донхёк надел свой лучший наряд, свой наряд для хора, чтобы прийти на выпускной вместе с Марком. Они пришли поздно и пропустили фотографии, чтобы не привлечь слишком много внимания, и в конце концов они в основном зависали с Джэмином, пили пунш, добавив в него алкоголь, и оценивали наряды всех подряд. В конце концов, многие люди без пары проводят выпускной со своими друзьями. Вот только Марк попросил Донхёка уехать пораньше, чтобы они могли доехать до окраины города, остановить машину на гравийной дороге рядом с лесом и целоваться так, словно от этого зависела их жизнь. Донхёк так красиво раскрывается, когда хочет, целуется как тот, кто знает, как это делается, и хочет этого. — Ты собираешься рассказать своим родителям? — спрашивает он у Марка. Эта мысль была действительно ужасающей, но Марк был уверен, что его отец уже знал. У них есть только один компьютер в доме, и когда твой отец технический помощник, ты должен сделать очень много, чтобы удалить свою историю браузера. Что же касается матери Марка... она должна понять. Один из её сыновей уже подарил им внучек, так что, по крайней мере, это ожидание не падает на Марка. — Не сейчас, позже. Они не дадут нам оставаться в одной комнате, если я скажу им. Донхёк молчал. Он поджал губы. Свои разбитые губы. — Не говори им пока что, — сказал он. — Твоя мама скажет моей маме, а моя мама скажет моему отцу. Я имею в виду, что он уже знает, но я не хочу снова ссориться из-за этого. — Всё в порядке, я ничего не имею против того, чтобы держать это при себе... Но я думал, что тебе нравится и те, и другие. — Я попробовал и с теми, и другими. — И кто тебе больше всего понравился? Марк скорее чувствует, чем видит, улыбку Донхёка. — Я пока не уверен. Я думаю, мне нужно поцеловать побольше мальчиков. Их ладони нашли друг друга на механическом уровне, и Марк почувствовал нервозность в том, как Донхёк сжимал его ладонь, его флирт был немного неуверенным. Донхёк был кокетливым всегда, когда это не имело значения, но, очевидно, когда он волнуется, он немного задыхается, немного неуверен. Марк хотел снова его поцеловать, что он и сделал. С тех пор они часто целовались, обычно в комнате Марка. Но сейчас, когда солнце стремительно садится, Марку ничего так не хочется, как наклониться и чмокнуть Донхёка. — Я уезжаю в Йель через два месяца, — говорит он вместо этого. — Да, Марк, я вроде как догадался. Оставалось только выбрать между ним и Гарвардом. — Был ещё и Беркли. — Ну, я не думал, что ты так усердно учился, чтобы поступить в калифорнийский универ в Беркли. — Тебя не беспокоит, что я уезжаю так далеко? Донхёк закрывает глаза, выглядя как кот, греющийся под солнцем, даже если солнце почти совсем исчезло. — Почему это должно беспокоить меня? Ты всё равно всегда вернёшься обратно. Эти слова остаются с Марком ещё долго после того, как Донхёк уходит, сгорбившись возле забора, чтобы тот скрыл их от уличных огней, позволяя ему поцеловать Марка в щеку. В эту ночь он бодрствует, лёжа в своей кровати. На самом деле он не думает, что будет всегда возвращаться. Он ведь не собирается на восточное побережье только для того, чтобы вернуться в Калифорнию? Эта мысль преследует его несколько минут. Ему действительно нужно поговорить с Донхёком, решает он, прежде чем уснуть.💔
Марк игнорирует любопытный и немного жалостливый взгляд Алекс Гарсии, когда он выуживает запасной ключ из горшка с карпом кои рядом с дверью. Он всегда был там, и он знает, что Донхёк оставит его там, скорее по привычке, чем из-за чего-либо ещё. На этот раз он даже не звонит в дверь. Он просто заходит внутрь и захлопывает за собой дверь. Если Донхёк хочет оштрафовать его за незаконное проникновение, что ж, присаживайтесь, Марк вообще-то адвокат. А еще он муж Донхёка. И это дом, где они вместе выросли. У него есть смягчающие обстоятельства. В доме темно, потому что небо снаружи темное. На кухне Марка приветствует низкое гудение нового холодильника, одной из тех умных машин, которые умеют звонить по телефону. Он слышит, безошибочно, смех Донхёка, доносящийся с верхнего этажа. Видимо, он до сих пор ведёт прямую трансляцию. Так вот, за свои двадцать семь лет Марк совершил несколько весьма сомнительных и дерьмовых поступков. То, как он бросил Донхёка без объяснения причин, находится в самом верху списка, но вот это, оно определенно войдёт по крайней мере в первую тройку. Он делает глубокий вдох, прислушивается на мгновение к голосу Донхёка, бормочущего что-то о раздражающей игровой динамике в какой-то игре. Он так поглощён тем, что говорит, так счастлив. Он всё ещё носит кольцо, Марк знает, потому что Донхёк вчера тоже был в прямом эфире, и он засветил его несколько раз. (И конечно, некоторые из его подписчиков заметили его и спросили об этом, но он не ответил.) Есть большая вероятность, что он сделал это с небольшой надеждой, что Марк тоже будет смотреть стрим и увидит его, что он и сделал, потому что он такой мелочный маленький говнюк. В конце концов, всё сводится к этой мелочности. Их совместная жизнь закончилась много лет назад. Может быть, не физическое или романтическое влечение, оно всё ещё живо и даёт в голову, но после расставания они оба пошли дальше, делали свою собственную карьеру, встречались с другими людьми. Их маленькая встреча в Лас-Вегасе могла бы быть лишь помехой в великом положении вещей, точно так же, как секс друг с другом напоследок, секс, чтобы избавиться от зуда своей жизни, который был абсолютной вершиной их совместимости, которой они могли достичь только один раз друг с другом, когда были подростками (по крайней мере, Марк предполагает, что Донхёк не нашел другого лучшего или более полноценного секса где-то ещё, потому что сам Марк этого не сделал, и это по крайней мере частично объяснило бы то, что произошло в Вегасе). Дело в том, что они могли бы уйти из жизни друг друга, как железные дороги, спешащие в разные стороны после железнодорожной катастрофы. Они здесь, Марк снова здесь, потому что Донхёк не мог отпустить его. Он здесь из-за мелочности Донхёка, так что будет абсолютно справедливо – абсолютно справедливо – что он такой же мелочный, чтобы убедиться, что на этот раз Донхёк отпустил его навсегда. Вот почему он собирает последние крохи корейского языка, которые у него остались после почти десяти лет общения в основном на английском, стучит в дверь и объявляет на своем хилом корейском языке сотням тысяч зрителей ФуллСана. — Дорогой, я дома.💔
Они отправляются на озеро за день до дня рождения Донхёка. Не Марк и Донхёк, Марк и его друзья из выпускного класса, а Ренджун пробирается со своим кузеном Лукасом, и девушка Джено приходит со своей старшей сестрой, так что Джено тоже идёт, и, очевидно, пара Джэмина по правде не возражала, чтобы пойти вместе с Джэмином, так что Марк абсолютно не стесняется брать Донхёка с собой. Они не делают никаких фотографий, потому что Донхёк забыл зарядить свою камеру перед тем, как они уехали, но Марк делает несколько снимков на свой телефон, красота Донхёка сияет сквозь дерьмовое качество, когда он стоит на утёсе, раскинув руки, будто он король мира. — Убери свой телефон, Ли, вода потрясающая, — зазывает Донхёк, и Марк, улыбаясь, подбегает к нему. Это последняя фотография Донхёка, которую он делает. (Они никогда не были большими любителями фотографировать, между ними двумя. Донхёку нравилось жить настоящим, а не застывшими образами.) И всё же Марк будет вспоминать этот день в приглушенных красках, исчезнувших под яркими первыми послеполуденными лучами, без единого облачка в поле зрения, с солнцем, сияющим сквозь деревья, Донхёка, засыпающего у него на коленях после обеда, длинную тень от ресниц на щеках, стрёкот цикад, мягкий плеск воды, яркий смех Ренджуна, когда он побеждал в картах – он смеялся так сильно, что разбудил Донхёка, и он надулся, сонный и сбитый с толку, прежде чем спрятать голову под подол рубашки Марка. Поездка назад ощущается, будто что-то заканчивается, но также, как будто оно может длиться вечно, все эти деревья и звезды, и тихое ворчание Донхёка из-за радио. Они останавливаются у авто-кафе и покупают картошку фри, потому что она нравится Марку, и Донхёк кормит ей Марка, пока тот ведёт машину, притворяясь, что каждый раз промазывает мимо его рта. — Прекрати быть угрозой, мы попадем в аварию, — бормочет Марк, пытаясь укусить Донхёка за руку, когда картофелина утыкается ему в подбородок. — Ты не можещь попасть в аварию, если едешь слишком медленно, чтобы это можно было считать движением. Марк закатывает глаза и борется с желанием резко затормозить, чтобы заставить Донхёка заткнуться. Полночь наступает, когда они находятся в двадцати минутах езды от Хизерфилда, а Донхёк задремал под Airplanes рэпера B.o.B., являющейся часть старого летнего микстейпа, который он сделал для Марка два года назад. — Донхёк, Донхёк-а, — зовет Марк, переходя на корейский, потому что знает, что это делает Донхёка счастливым. — М-м-м, что? Мы приехали? Ответ приходит на корейском, потому что даже если прошло много лет, это все равно первый язык Донхёка, когда он пьян или сонный, и именно сейчас он спит. — С днём рождения. Улыбка Донхёка широкая и беззащитная. Он проверяет свой телефон. — На этот раз ты был первым, — говорит он, переходя обратно на английский. — Джэмин прислал поздравление в полночь, но я услышал твоё первым, так что я бы сказал, что ты выиграл. — И что же я получу за это? — Это зависит от обстоятельств, — бормочет Донхёк так тихо, что Марк напрягает слух. Он пытается выключить радио, но Донхёк останавливает его, боясь тишины или быть услышанным. Он не смотрит на Марка, когда спрашивает. — Насколько ты устал? Я тут подумал... Я могу заехать к тебе сегодня вечером. И Марк, Марк рад, что по радио всё ещё поют о самолетах и падающих звездах, потому что наступившая тишина поглотила бы его целиком. — Я... Ты хочешь заняться сексом? — Да, я думал об этом. Сегодня мой день рождения, ты уезжаешь в конце лета. Я хотел, если ты хочешь. Марк кивает. — Я хочу, — говорит он. — Тогда... к тебе домой? Марк думает о своих родителях, спящих через две комнаты от его. Он надеется, что комнаты Мэттью и ванной будет достаточно, чтобы обеспечить им хоть какое-то уединение. — Мне придется сказать маме, что я вернулся и ты останешься на ночь, иначе она может прийти проведать нас, и тогда нам придется объяснять, почему дверь была заперта. — Ладно. — И нам придется вести себя очень тихо, Донхёк. — Я могу быть тихим, — Марк бросает на него недоверчивый взгляд, и он надувается. — Если нет, можешь заткнуть меня. — Я действительно хочу заткнуть тебе рот прямо сейчас. Донхёк смеется, но немного нервно. Они больше ничего не говорят, пока Марк не притормаживает перед воротами, стараясь не загораживать выезд, когда его отец уедет завтра. Они на цыпочках пробираются внутрь, мимо кухни, где в углу грохочет старый холодильник. Он пахнет кимчи и кунжутным маслом, домом, и Марк будет скучать по нему. Его родители уже наверху, и Марк стучит в их дверь, чтобы сообщить маме, что он вернулся. — Донхёк останется на ночь, мы пойдем смотреть кино в мою комнату. — Да, дорогой, — еле слышно отвечает она. Он наклоняется, чтобы поцеловать её в щеку, и к тому времени, как он выходит, она уже снова спит. Отец так и не проснулся. Они по очереди умываются и чистят зубы, а когда Марк возвращается, Донхёк сидит на кровати, выпрямив спину, словно готовится к собеседованию. Марк садится рядом с ним и делает глубокий вдох, перед тем, как поворачивается, чтобы запечатлеть короткий поцелуй на его губах, его сердце, кажется, вот-вот разорвется. Они приняли душ у озера, но Донхёк до сих пор немного пахнет лесом, как будто он лежал на траве в течение нескольких часов, что он и сделал. Его руки тянутся к подолу рубашки. — Я никогда не раздевался для другого мужчины, — бормочет он. Тихо, как сказал Марк. — Я тоже. Он слышит каждый шорох, каждую расстегнутую пуговицу, и Донхёк снимает с себя одежду и отбрасывает её прочь, но Марку кажется, что это он обнажен, его кожа оттянута в сторону, чтобы показать беспорядок из пульсирующей крови в его теле, сырой плоть, бешеного учащенного сердцебиения и набухания его члена в штанах. — Иди сюда, — говорит Донхёк, и Марк падает в него, в тонкие простыни, в запах начала лета, в мгновение, которое, кажется, может длиться вечно, и уходит, прежде чем Марк успел хотя бы подержать его в руках.вкладывают ещё один шанс, светло-жемчужный и нежный, в руку твою. нет нужны смотреть, нет нужны ломать морской лёд, дабы дышать, пока не убедишься, что солнце восходит на другой стороне. я буду стоять, держась за слабую призрачную надежду, и желая того, чего ты заслужил. как же мне тебе сказать, что я не хочу будущего, в котором нет твоей улыбки?