***
Тэун обожает их дом в деревне. Старый, оставшийся папе от деда, небольшой и бедный, втиснутый между остальными домиками вокруг, оплетенный пыльными дорогами, и рассаженный вишневыми деревьями. Там совсем маленький дворик, с уложенным отцом газоном и старым ухоженным колодцем, в котором вода в любое время года чистая и холодная, прямиком из подземных источников. Тэун обожает эту старинность сохранившуюся в многолетней посуде, низком обеденном столике и сто раз перешитых папой перманентных полотнах в раздвижных дверях. Здесь стены пропитаны громким гоготом дедов и папиным шёпотом по вечерам, полы скрипят ностальгией по крошечным ступням поколений, комод на кухне хранит оставленные ещё малышом Чонгуком смешные каракули. У Тэуна всё детство и праздники прошли в этом доме, все счастливые моменты и воспоминания, что он хранит в своём сердце. У Чонгука эти воспоминания не только в сердце, но и в большой подарочной коробке, таящейся под диваном в маленькой гостиной. Там потрепанная голубая ленточка, как последняя весточка от мамы, почтовые марки и пожелтевшие письма, засохшие кисточки ягод с конфетного дерева и куча фотографий, пополнявшихся на протяжении всей жизни омеги. Он помнит, сколько дедуле в то время пришлось продать своей вышивки и стряпни, чтобы смочь сделать такой дорогой подарок любимому внуку. Сколько было счастья при виде новенького фотоаппарата, сколько ночей он не спал, переполненный предвкушением и сколько эмоций испытывал от каждого ценного снимка. Солнце на закате, дедули в обнимку за столом, мамина улыбка и блестящие глаза, школьные ворота, цветение сакуры и посиделки с друзьями. Затем первая любовь, его улыбка и букет полевых цветов прямо с корнями. Вечно замазанное углём лицо и смущенно прикрытые глаза в объятиях мамы Чонгука. Их первый раз. Не открытый, интимный, показанный в ямочках на пояснице и сплетенных обнаженных ногах. Чонгуку сейчас достаточно взглянуть на небо в полнолуние, чтобы вновь и вновь почувствовать вдоль позвонков то щекотливое скольжение подушечками пальцев, запах мокрого песка и подростковый трепет. Когда Тэуну было три, в их жизни появился великолепный Соджун, а дедуля по вечерам нежно гладил Чонгука по волосам и улыбался понимающе. — Если выйдешь замуж за другого, ты не предашь свою любовь. — С чего ты взял, что я еще люблю? Он бросил нас. А в коробочке его фоток больше, чем чего-либо еще во всем свете. Его глаза, нахмуренный взгляд, смех застывший широкой улыбкой на пленке, сосредоточенность лица во время работы, чуть смазанный силуэт от смеха снимавшего омеги. Большие ладони на открытом бедре, щетинистый подбородок и раскрытые объятия снимком во весь рост. Со временем чуть расплывшиеся участки картинки, ведь сколько слез было пролито, сколько сил приложено, чтобы от страха и боли предательства не сжать или сжечь то самое ценное, что осталось от первой любви. И возможно его любовь знала его слишком хорошо, чтобы не дать в итоге наложить на себя такого мнимого и слабого духом и без того покалеченного руки. Их маленькая совместная копия, начало и конец их любви, их вселенная, их альфёнок Тэун стал для омеги сильнейшем из возможных стимулов подниматься на ноги и поднимать. Его фотографии омега так и не смог сложить в коробку рядом со снимками его отца, от обиды глубоко в груди, маленького желания мести в отместку. Дедуля тогда посмеялся с этого, по его мнению, детского сада и подарил ему большой альбом, где зайчиков и ягодок в иллюстрации больше, чем мест для фотографий. Чонгук плакал долго, затем решил заполнять его лишь самыми светлыми и важными моментами жизни своего ребенка. Первый день, впервые сделанный шаг и увиденный снег, эмоцию от долгожданного подарка, радость при виде дворового щенка и, самая похожая на ту самую, улыбка во весь рот. Тэун никогда не был проблемным мальчиком, хоть не блистал дорогими вещами и стопками новенькой манги, не получал дорогих подарков и не ездил за границу, как некоторые из друзей. У него всегда был уравновешенный характер, склонность анализировать и хороший пример. Чонгук в роли этого примера старался успевать всё: учиться, работать, ухаживать за дедулями и уделять столько внимания сыну, сколько мог. Спустя годы у Чонгука так же, как и тогда мокнут глаза и сердце сжимается. Потому что этот маленький, но сообразительный альфа так знакомо сердцу хмурился при виде некрасивых синяков под глазами папы и обещал быть сильным и самостоятельным. Этого всегда было достаточно омеге, чтобы из раза в раз брать себя в руки и заряжаться энергией к следующему нелегкому дню. А для него каждый день был нелегким, тяжким, как весь бренной мир вокруг, подобием упавшего неба на плечи. С которым Чонгук справлялся только благодаря помощи своих стареньких дедуль и понимающего сына. С появлением Соджуна всё стало значительно проще и сложнее одновременно. Они познакомились в городе, случайно и немного неловко, как это чаще бывает в любовных дорамах. Чонгук альфе сразу в душу запал, а у него сын, долги и увядшее сердце. Но Соджун оказался упорным и прытким, достаточно терпеливым, чтобы в течении нескольких лет завоевывать доверие преданого когда-то омеги. Чонгук всё равно сдался нелегко и принял наконец предложение встречаться нехотя и с сомнениями. А когда спустя год Тэун назвал Соджуна отцом у него и вовсе вдруг случился нервный срыв. Мигом позабылись обиды и раны, не сопоставимые фотографии родных, омеге внезапно сильно захотелось сообщить своей любви о том, что у него есть сын. Однако, совершить это было невозможным, а Соджун пусть этой любовью не был, но очень скоро стал. Благодаря поддержке Тэуна, чувствующего от взрослого альфы настоящую безопасность и уважение по отношению к себе и своему любимому папе. Другого благословения Чонгуку и не надо было, и спустя столько лет он безмерно благодарен обоим своим альфам. У него замечательная семья, счастье и понимание в светлом доме. А большего ему и не нужно. Тэун так рад приезду, что прыгает с улыбкой по заросшему газону, размахивая тяжеленным рюкзаком под смех папы, идущего впереди. В доме все немножко запылилось, осело печалью и мраком, так что Чонгук на его пороге упирает кулаки в бока и вдыхает полной грудью настроенный на продуктивную генеральную уборку. Сильные мужчины не остаются в стороне, и пока омега освежает поверхности стен, интерьера и полов, Тэун увлеченно приводит в порядок засыпанной листьями двор, а Соджун берет на себя небольшой праздничный ужин. С наступлением вечера солнце прячется за высокими каменными стенами двора, холодный ветер вновь раскидывает по двору вишневую листву под восторженное оханье Тэуна. Семейный ужин проходит в обсуждении прошедшей дороги и планов на следующий день, из которых мальчишка незаметно пытается выскользнуть за имением в двух прижайших домиках своих таких же приезжих старых друзей. Они правда очень давно не виделись, так как не всегда приезжают в деревню одновременно, поэтому под цоканье Чонгука, снисходительно улыбаясь, Джун разрешает сыну провести с ними весь день. Ночью же альфа не скупится на извинения к супругу. Так что утром, обласканный и зацелованный Чонгук бабочкой порхает над завтраком, целует собирающегося сына в лоб и не боится после запрыгнуть на кольцо открытого колодца. У его мужа сильные руки, держащие за талию, возбуждающая хватка и сладкие поцелуи, пьянящие похуже всякого страха. Высокие стены служат защитой, любви их никто не мешает, когда Чонгук нетерпеливо скидывает с ноги ночные шортики и щиколотками давит мужу по пояснице, скрещивая руки за его шеей. Прохладный утренний ветер пускает мурашки по голой коже бедер, поверх которых альфа кладет свои ладони, чтобы согреть. Он еще пару раз бросает уточняющий взгляд к воротам их дома, но Чонгук слишком течен и тороплив, чтобы убеждаться в их уединении. В конце концов, они на территории своего имущества и вправе вытворять здесь все, что только захочется их душам. Омега тычется чмоками по всему лицу, как слепой котенок в поисках молока, и щебечет ласковым голосом на вдохах и выдохах. До тех пор, пока Джун не входит в него наконец с осложняющим дыхание хрипом, вынуждая выгнуть все шейные позвонки и захлебнуться в эмоциях. Секс — это всегда хорошо. А с любимым альфой он лучше, ярче в сотни раз. Чонгук доказывает это снова, умудряется царапать спину мужа сквозь футболку, мелодично стонет, закатив глаза, скулит, подставляя чистую шею под мокрые смазанные поцелуи, и полностью себя доверяет, свисая вскоре половиной себя над темнотой колодца. Соджун держит его крепко, контролирует процесс с одной только первоначальной целью: доставить дорогому омеге удовольствие. И это касается не только секса, ведь все, что бы не делал альфа, благоволит улыбке Чонгука. Как и медовые блинчики после, которые они поедают, сидя на крыльце, укутанные в плед. Тогда Чонгук намеренно ничего не видит в том, чтобы слизать остатки меда с губ Соджуна, и только смехом заливается, когда взгляд напротив обещающе темнеет. Папа альфы бесстыдно пошутил бы о том, что это одна из основ крепкого брака, но Соджун жмется торсом к вспотевшей спине омеги уже на кухне, дышит вторым дыханием и шепчет слова любви на ухо, меняя угол проникновения. Вечером у Чонгука улыбка от уха до уха, россыпью морщинок у глаз. Тэун помалкивает, но косые взгляды с откровенной "бэ" эмоцией никто не отменял, отец своим подмигиванием легче не делает. Перед сном они дружно прогуливаются по окрестностям, делают снимки на память, альфы дурачатся и Чонгук вновь чувствует себя самым счастливым на свете. А следующим вечером, пока мужчины подготавливают машину к дороге, он, словно проходит ритуал, достает свою обшарпанную временем коробку и сдувает слоя пыли, успевшие залечь поверх оставленных им в прошлый раз отпечаток пальцев. Омега давно уже не плачет при взгляде на любимое лицо, что смотрит на него в ответ завсегда серьезными глазами, лишь улыбается и понимает: каким бы доставляющим боль не было прошлое, оно самое ценное и дорогое его сердцу. И если бы была возможность встретиться с Тэхёном снова, в руках Чонгука обязательно оказалась бы камера, чтобы после вновь открыть эту коробку и поверх всех старых воспоминаний положить новое заключительное, с чистым облегченным сердцем. Соджун появляется на пороге внезапно и так же резко затыкается при виде знакомой ему вещицы на коленях мужа. Его лицо любовно смягчается, появляется улыбка при встрече с блеском в глазах Чонгука. — Прости, — шепчет омега, хихикнув, но не прекращает перебирать снимки, сам не понимая зачем. Его просто это успокаивает. Альфа присаживается рядом и хранит молчание, не осуждает и не ревнует к прошлому, вросшему крепким корнем в сердце любимого супруга. Порой становится невозможным отказать себе в том, чтобы понаблюдать за ним наглым образом, влезть в выстроенное в такие моменты личное пространство Чонгука и жадно проследить за каждой мелькнувшей на его лице эмоцией. И самые живые, потаённые на дне застывших чувств первой любви, искрами в глазах вот-вот являются пред альфой со снимком другого мужчины в чуть дрожащих омежьих руках. Со старой полароидной бумаги на них смотрит уставший юноша, развалившийся в кресле, явно после тяжелого рабочего дня, с шапкой едва ли держащейся на самой макушке и взглядом мимо камеры, прямиком на Чонгука, делающего снимок. Соджун бросает на омегу секундный взгляд и лишь на микросекунду дергается от удара током; Чонгук видит любовь в глазах со снимка, обожание и нежность, от того улыбка на губах становится мечтательной, особенной, той, что никогда не могла принадлежать Соджуну. Но снова: это ведь безобидное прошлое, отголоски счастья, которые как бы внезапно не ворвались, не в состоянии сдвинуть нынешнюю жизнь омеги. Мужчина целует любимого в висок и вызывает у него мгновенные слёзы на глазах своей не скрытой искренней поддержкой. — Никто не вправе отобрать у тебя эти моменты. И нелепо громко всхлипнув, Чонгук грубо протирает глаза, чешущиеся от влаги, прежде чем начать укладывать всё обратно в коробку. Соджун оставляет ещё один поцелуй на его щеке и уходит, предупредив, что они с сыном будут ждать его в машине. По возвращению в город семья заезжает в любимый ресторан, так и не определившись в дороге с ужином, и уже дома продолжает отмечать конец выходного дня готовыми блюдами. Поздним вечером, вновь стоя у туалетного столика и потирая руки кремом, Чонгук хихикает, глядя на мужа в зеркале, и подставляет шею его ухмыляющимся губам. В такие моменты, омега часто думает о том, что будь они бедны, он ни за что бы не променял такого мужчину на все богатства мира. — Мы будем теми, кто умрет, взявшись за руки? — Чонгук-и, — альфа удивлённо смеётся и под громкий парный смех супруга, отходит к кровати, через спину кидая ему отражением грозный палец в воздухе. — Не романтично! — Это исправимо, — знающе гласит Чонгук и игриво поворачивается на пятках, чтобы медленным шагом направится к мужу, как можно более заметно виляя бёдрами. Под потемневшим взглядом мужчины, он взбирается на него сверху, встав на четвереньки, и раскачивается взад-вперёд, прежде чем застыть лицом к нему и выдохнуть в губы: — Свадебные костюмы добавят романтики? Альфе нужно чуть больше времени, чтобы понять суть сказанного ему таким горячо-флиртующим сладким голосом. Затем повалить хохочущего Чонгука на спину и властно подмять под себя. — Боюсь, что тогда мне снова придётся влюбиться, — Чонгук перестаёт смеяться, широко раскрывает глаза и шепчет:«Правда?» столь тронутым наивным голоском, что альфу накрывает ностальгией. Он бежит по едва заметным морщинкам любящем взглядом и останавливается на больших карих глазах любимого. — Но не понимаю, куда ещё сильнее, чем сейчас? И мокнут эти глаза стремительнее, чем мелькают мысли в голове. Состоящие лишь из благодарного «Спасибо» и проникновенного «Я тебя люблю», растворяющиеся в миллиметрах между целующихся горячих губ. И возможно не каждому дано такое чувство, но Соджуну безразличны остальные, когда его Чонгук так легко думает об их ещё далёкой, но совместной смерти. А над романтикой он, так и быть, потрясется сам.***
Тэуну холодно, из носа вот-вот польётся Чонбанг, но никакая непогода его не сломает, потому что альфа он или где. Тем более, пока в голове мелькает неуверенный и супер нежный голосок Лисана, Тэуну море по колено. Пусть даже вместо моря лужи осенних дождей и время уже не светлое, он обещал и обещание своё сдержит. В отличие от того труса, который, судя по истекшему времени, откровенно забил на их стрелку. Возмутительно. Моросящие капли с неба уже раздражают, юноша промок с головы до хлюпа в кроссовках, думать о том, сколько хлестких ударов полотенцем он получит за отсутствие шапки, не хочется. Живот начинает скручивать от голода, но этого недостаточно, чтобы сдвинуться с места в сторону дома. Тэун хмурит брови, поёживается и скрещивает руки на груди. Чтобы в следующую секунду встрепенуться и отскочить на шаг от испуга. — Шугливый какой, — произносит низкий прокуренный голос. Взрослый альфа, напугавший его внезапным кашлем над ухом, невозмутимо достаёт из кармана пачку сигарет. Тэун фыркает и встаёт в прежнюю позу, на этот раз обратив всё своё внимание на человека, остановившегося рядом с ним в пустом и тёмном парке. Свет от уличного фонаря позволяет отметить мелкие шрамы на лице, переходящие в морщины, слаженный профиль и неряшливо отросшие кучерявые волосы так же промокшие под дождём. Высокий, как отец Тэуна, он молча затягивается, сунув одну руку в карман штанов, и выдыхает дым в пространство перед собой, в которое задумчиво уставился. Тэун решает сделать то же самое и передёргивает плечами от холода, намеренно игнорируя уставившегося вдруг на него альфу. Ему ничуть не страшно, если что, он тоже альфа, в конце концов, просто немного юн и хлипковат. В воздухе вокруг смешиваются звуки дождя, машин и приглушённые голоса прохожих где-то вне парковой зоны. До тех пор, пока в эту смесь не вмешивается-таки любопытство незнакомца. — Ты, м`алый, чего забыл здесь? Голос у мужчины настолько сиплый, что мурашки, пробежавшие по спине, Тэун сваливает на него. — Стрелка у меня, — бросает он деловито и хмурится вперёд. Бровь у мужчины слегка выгибается. — На колготках? Тэун давится воздухом от возмущения, резко поворачивает голову и видит искреннее помешательство на чужом лице. Так, словно, для этого альфы нет понятия разбирательств в возрастной категории стоящего перед ним мальчишки. У него самопроизвольно копируется движение брови, от маленькой бури максимализма в груди становится теплее. — Я драться собирался. — О-как, — выдаёт альфа, уставившись на него внаглую. Сигарета у него во рту по половине стлела и промокла, а рука, тянущаяся к ней, так и осталась зависать в воздухе на полпути. — А ты умеешь? Тут парнишка стыдливо отворачивается и синхронно сгибает брови домиком. — Научился бы, — хоть и ворчит, но отвечает честно. Да и ответ логичен. Откуда знать, раз никогда не пробовал? На этот раз ведёт плечами от неловкости и следом оправдывается во имя своей задетой гордости. — Только этот трус походу решил не приходить. Альфа прыскает в смехе, таком же глухом, как тембр его голоса. Тэун заинтересованно бросает быстрый взгляд, чтоб посмотреть, как тот смеётся, и не замечает, как строит обиженную моську, недовольно раскрыв рот. — Это правда! Он засранец, который не даёт проходу одной омежке из нашей школы. Он достал её, а по-мужски с её друзьями говорить наверное смелости не хватает. — А ты тот друг, который тоже в неё влюблён? — мужчина усмехается по доброму и, взглянув на него быстро, Тэун видит неподдельную заинтересованность. Возможно поэтому, даже на столь личные вопросы, ему хочется отвечать. — Я тот друг, который влюблён в её друга, — несмотря на всё, смущение накрывает Тэуна с головой, он хмурится ещё угрюмее и настырно пялится перед собой, зацепившись взглядом за размытый силуэт ближайшего от них здания. Вызванный жар обманчиво отогревает тело, кажется даже от капель, упавших на щеки, поднимается пар. И незнакомец не делает лучше. Тэун сжимает губы в линию, когда слышит этот одобрительный грубый голос смеющимся «С козырей пошёл, м`алый. Молодец.» — Да не то чтобы.. — парнишка мыслями вслух, пока позади него в урну летит мокрый окурок. — Просто реально, омега сказала нет, значит нет, некоторые тупицы не могут этого понять. — Твой отец не говорил тебе, что дела можно решать словами? — Он только об этом и говорит. Альфы пересекаются взглядами и, как ни странно, Таун не чувствует страха рядом с незнакомцем. Неясно почему в голове возникают ассоциации с отцом, и наверное, поэтому парнишка спешит исправить фразу, оправдаться, как и было бы с родителем. — Я и хотел поговорить с этим челом, вообще-то. Серьезно и по-взрослому. Незнакомец фырчит и насмешливо оглядывается вокруг. — В тёмном пустом парке во время дождя., — а затем посмеивается, замечая как мальчишка закатывает глаза. — Хорош, хорош. Ты далеко живешь, м`алый? Могу проводить до остановки. Тэун хмурится. Пару минут они смотрят друг на друга, изучают и, если мужчина выглядит каким-то слегка растерянным и в чем-то неуверенным, Тэун размышляет стоит ли куда-либо двигаться с тем, кого он знает, от силы, минут пятнадцать. Однако времени на взвешивания решений не остается, мелкий противный дождь перерастает в ливень, и, сгорбившись от вновь прошедшей по спине дрожи, мальчишка морщится, и не замечает, как едва заметно глаза незнакомца удивлённо расширяются. Он скрещивает руки на груди и бубнит почти не слышно, что сам дойдет, не дурак же он, идти куда-то со странным взрослым мужиком. На что альфа ухмыляется, но молчит, и провожает долгим взглядом сорвавшегося с места ребёнка в сторону выхода из парка. Его знакомый резвый силуэт быстро пропадает в пелене проливного дождя, только тогда мужчина выдыхает застрявший в груди воздух и медленно направляется к тем же воротам.***
Утром Чонгук рвет и мечет. Во всяком случае, так видит его сын, сквозь слипающиеся взмокшие от саднения в носу веки. Два одеяла и плед не особо спасают Тэуна от холода, опухшие гланды затрудняют дыхание, нос больно трогать даже воздухом, что еле-еле пробирается в легкие, и со всеми остальными симптомами и высокой температурой ему, конечно, не до возмущений переживающего папы. До вечера бы дожить, поспать немного, да спится паршиво, ещё и контрольные работы пропущены в школе. Ни то чтобы его отчитывали за пропуска или низкие баллы, коих насчитать можно выше неба, но нарушенная дисциплина - его лишняя забота. — Меня не волнует, что там у тебя болит или вянет, — ворчащий вполголоса Чонгук заходит в комнату с небольшой суповой чашечкой на руках и стаканом чего-то определенно омерзительного на вкус. — но ты сейчас же поешь немного холодной ванили, и чтоб потом запил всё реповым молоком. Тарелка мороженого радует глаз, а вот от вида топленого с репой молока мышцы лица рефлекторно морщатся,и к сожалению, не сразу удается взять их под контроль. Глаза Чонгука возмущенно ловят эту реакцию сына, что, само собой, вызывает в нём очередную волну переживающих возмущений и выпуск банальных нравоучительных фраз. Тэун не смелится закатить глаза, как бы не хотелось, потому что под бровями больно режет и слушать продолжение не очень хочется. В конце концов, Чонгуку хватает пару минут, чтобы сбросить пар, измерить ребёнку температуру и в спешке удалиться к себе, дабы прийти в порядок перед началом рабочего дня. Когда Тэун кладет в рот последнюю ложку сладкого, в дверь стучится уже собранный к выходу отец. Соджун заразно улыбается, проскальзывая внутрь, и лохмачет сыновью макушку перед тем, как опуститься на кровать под его боком. — Твои страдания стоят того? — задает вопрос, словно насмехается. Но по-доброму, по-отцовски прикалываясь, вызывая ответную улыбку у сына. — Он так и не пришел, — Тэун огорченно отвечает с болью и жуткой хрипотцой, затем и не удивляется, когда отец чуть склоняется ближе и делает тон ниже, чтоб уж наверняка. — Папа вчера был занят твоим мокрым видом, но у меня то нюх получше будет. Не хочешь объясниться, чтобы твой отец весь день не провел в пустом самобичевании? Юноша широко улыбается, немного смеётся, после чего покашливает в кулак и тянется за ненавистным молоком. — Какой-то мужик постоял рядом со мной, пока курил. Соджун чуть хмурит брови, открывает рот, но тут же закрывает. Ответ он получил, а дополнительные вопросы можно оставить до момента полного выздоровления. Мучить больного сына последнее, чем он будет заниматься. Только как ни крути от самобичевания и размышлений, что он мог пропустить в жизни своего важного человечка, не избавиться. А пока, он целует смиренного сына в лоб, гладит ладонью по волосам и подмигивает, скрываясь за дверью. Чонгук врывается в комнату еще пару раз перед отъездом, повторяет режим приёма таблеток, напоминает, где, что и когда он сможет подогреть и еле как, тащимый за воротник мужем, уходит на работу. Привыкший в тяжелые моменты жизни держать себя в руках, Чонгук лишь пару раз вздыхает, нервно наносит крем на руки и чуть громче обычного хлопает дверью машины. Соджун остаётся без утреннего поцелуя, но только огорченно выдыхает, смотря бегущему омеге вслед. Бывает сложновато доказать своё существование, когда любимый неконтролируемо теряется в проблеме и тяжелом прошлом. Но, безусловно, не невозможно. От шумно сорванных с места колес Чонгук резко оборачивается и стесненно провожает машину взглядом. Хосок привычно потягивающий кофе с утра за обеденным столиком не подаёт вида своего присутствия, поэтому, когда омега поворачивается и случайно ловит его глазами, морщится от внезапного взвизгивания. — Что за доброе утро, Ун. — Негодник! — проходя мимо, Чонгук нервно замахивается шарфом, но тот мягко гладит альфу по щеке, от чего тот смеётся. — Тэ заболел. — О мой бог, — Хосок и не скрывает подкол, драматичней хватается за сердце при виде немигающего взгляда Чонгука-убийцы. — Обычная простуда? Язва желудка? Смертельно парализующий огненный понос? — Что? — от непонимания омега начинает улыбаться, в то время как коллега становится серьезнее. — Мой дед страдал как-то поносом. Страдал так, что сидя на толчке орал во всю глотку, что обосрет все котлы в аду. Было жутко. Чонгук смеётся, хлопает его по плечу и чувствует, что становится легче. Он и вправду слишком драматизирует. — Спасибо, Хоби, но нет. Обычная простуда. — Славно! — Хосок хлопает в ладони, но тут же смотрит на присевшего напротив омегу с всё таким же трагичным видом. — Унитазы нынче не прочные, знаешь, у меня как-то.. — О нет, нет, не продолжай! Хоби, я не хочу слышать очередную историю о том, как кто-то из твоих знакомых в эйфорие вытворил какую-то чертовщину. Альфа молчит какое-то время, обводя пальцем края кружки. Чонгук смотрит на него и снова смеётся, поскольку молчать тот не умеет, и вскоре откровенно обиженно бросает меткое “А вот и зря!” Благо в дверях появляется сонная мордашка Луи, и у него то хватает терпения и настроения полностью выслушать пригоревшие на языке Хосока истории. Которого не смущали даже клиенты, в недоумении моргающие от невольно услышанного. Пожалуй, Тру была и есть единственная, кто искренне и громогласно смеётся над бесстыжими баснями альфы. Чонгуку с Луи остается лишь переглядываться и виновато улыбаться клиентам, пожимая плечами. Ближе к вечеру ветер наконец утих, из-за туч посмотреть на город выскользнуло солнце, окрашивая мокрый мир вокруг оранжевыми романтичными красками. Чонгук обнимает себя за плечи, застыв на крыльце их салона, вздыхает, рассматривая медленно протягивающуяся дугой вдали широкую радугу. Её начало не видно за золотыми макушками деревьев ближайшего парка, как и не будет виден конец, опустившейся, скорее всего, за высотки стеклянных зданий. Прямо как летом: тихо, свежо и красиво. Омега улыбается с каждой хорошей мыслью шире, пожимает плечами и чуть покручивается корпусом, отпуская наконец утренние тревоги в воздух. Тэун чувствует себя уже лучше, и, судя по шуму на заднем фоне в телефонной трубке, ему хватило сил засесть в компьютерные игры. Колокольчик на входе гремит, и чуть повернув голову, Чонгук встречается глазами с Тру. Омега выглядит нервной и хмурится, достает из кармана пачку сигарет. Её кудри горят ещё ярче под вечернем солнцем, спадают выбившимися прядями вдоль лица и плеч, создают и подчеркивают природную неземную красоту. Чонгук каждый раз сдерживает восхищенные вздохи, и этот не стал исключением. — Что-то случилось? — задает он вопрос и почти сразу возвращает свое внимание на погоду. Тру молча втягивается какое-то время, делает глубокие вдохи и снова затягивается. Чонгук уже и не ждет ответа, отворачивается к солнцу с улыбкой на лице, но коллега собирается с силами. — Осень пробуждает во мне депрессию. Чонгук смотрит на её натянутую с легкостью улыбку, потухшие глаза. Навряд-ли в них просто отражается тлеющий пепел, в котором она хочет спрятать свой взгляд. — Но это же временно, — продолжает девушка, резко оторвав от сигареты глаза, чтобы затянуться. — У меня есть работа и друзья, которые позволяют мне донимать их. — они вместе хихикают над этим. — Даже если я одинока, я не умру в одиночестве. — Как трагично! — Чонгук фырчит, отворачиваясь, и Тру просто начинает гоготать. — Если начнешь умирать, загляни к Хосоку, вы друг друга стоите. — Это точно! — восклицает девушка сквозь смех, от грустных морщин между бровей ничего не осталось, как и от её брусничной сигареты. — Мне нужно чуть больше времени, чтобы захватить его крепость. — У тебя получится, — Чонгук улыбается и повторяет жест файтинг, который Тру вздергивает прежде чем зайти внутрь. Радуга полностью перекинулась через город, стала тускнее и шире, готовая уже раствориться. Возвращаться в салон не хочется, клиентов нет, да и играющий в змейку Луи достаточно громкий своему обычному поведению. Чонгук подтягивает молнию куртки, поправляет шарф и облокачивается руками о лестничную перегородку, настроенный провести ещё немного времени за приятным наблюдением. Стоит только удобно устроиться, легкий порыв ветра роняет чёлку ему на глаза и вместо того, чтобы убрать её движением руки, омега делает наклон головы и взмахивает ею в сторону, сопровождая свои действия шкодливым смехом. Его скользнувший без цели взгляд натыкается на препятствие, ветер вновь атакует, раскидывая в этот раз челку в стороны по лбу, открывая ненужный сейчас(никогда) ему взор. Секунда замирает в воздухе и тянется, и мир вокруг становится мутным. Чонгук успевает только намертво схватиться за железные перила, пока звон и удары сердца громом раздаются в ушах и колени внезапно теряют всю способность держать его на ногах. В голове, как в свободном полете, за мгновение пролетают картинки прошлого, вспышками, причиняющими боль глазам, так же стремительно застилающиеся горькими слезами. Всего в жалких десяти метрах от него так глубоко знакомый мужчина, стоящий у перекрестка ровной осанкой, натренированной когда-то в детстве, в свой плавный спокойный профиль потягивает сигарету, задумчиво уставившись в небо. С губ Чонгука тяжелым выдохом из груди слетает забытое языком имя, что спусковым крючком сталкивает влагу из широко распахнутых карих глаз. — Тэхен.. — как слабая мантра по ветру. Мужчина внезапно моргает, словно этот ветер, летящий на него, донес каждую букву, поворачивает голову, и мир в сердце Чонгука с треском и дребезгом хрусталя крошится под ноги.