Мальчику — голубая, Девочке — розовая. Впитывайтесь души В тушах оживая.
Огоньки засветились ярче и только начали выходить из своей зоны — весов, чтобы насытиться в тела, ожидая, что исполнительница продолжит свой стих, как… — Вот она! Взять ее! Ведьма испуганно осмотрелась и увидела за открытым дверным проемом охотников. — Вот сволочи… — Мыстанка резко побежала за зельями и нечаянно задела весы, а те, оттолкнувшись, сделали обороты по оси. Получилось так, что души поменялись местами, и теперь голубой огонек парил над розовым пледом, а розовый огонек над голубым. Ведьма вышла в обнимку с горой пузырьков и начала по одному кидать их в сторону охотников, надеясь тем самым отравить вредителей. — Уходи отсюда, люд недобрый! Вдруг ведьма почувствовала сильную плотность в районе живота. Посмотрев вниз, она увидела стрелу. Боль внезапно выросла до невыносимых острот. Вся жизнь, труд, будущее, потомство прошли перед глазами. Куда теперь пропадут ее дети? Они только появились на свет, как уже лишились матери. Кто опекает их? Кто спасет? Кто продолжит род? Нет, нельзя умирать. Нельзя. Однако прилетает еще одна стрела, убив все ожидания ведьмы насчет будущего. Собрав все силы и всю надежду на род, из уст Мыстанка осилила свои последние слова:Впитывайтесь души в тушах оживая.
После последних строк заклинания Ведьма упала лицом о землю и покинула мир живых-смертных. А в юрте, души, услышав приказ, закончили ритуал. Голубой огонек аккуратно спустился с вес и насытился в тело девочки, то же самое сделал и розовый огонек с мальчиком. Кожа младенцев моментально стала живой, дети резко открыли глаза и глубоко вдохнув, заплакали. Так на свет появились: Мальчик с душой девочки. И девочка с душой мальчика. Услышав детский плач из юрты, один из охотников — Манас, биологический отец младенцев, тут же ворвался внутрь. — Слава Богу! Живые! Дети мои! — Манас бросился к детям, убаюкивая их на руках. — Все-все-все, т-ш-ш, сейчас мы пойдем к маме, — он поцеловал одного ребенка в лоб, а другого в щечку. — Скоро вы будете дома, — охотник, обратив внимание на изделия ведьмы, осмотрелся и вышел наружу. — Абылай! Бери детей! Уходим отсюда, и поживее! Оседлав коней, охотники тронулись с места. А за ними наблюдала ведьма, не отставая от них ни на шаг. «Мои дети! Мои!». Призрак выглядел еще страшнее, чем сама Мыстан. Ее рот каркал всякое, пока долгий путь домой венчал о приближении к месту назначения. «Мои дети! Мои!». Если бы она сейчас была жива, ее кожа краснела бы от гнева и жадности. Ее убили, и так просто, стоило только тетиву отпустить. А детей забрали. Ее детей! Паника охватила ведьму с ног до головы, заставляя рвать волосы на голове. Яростная, как никогда, та бешено металась где-то сверху людей, с ненавистью она взирала на мерзавцев. «Украли моих детей! Украли!». Жалостливо порычав на весь лес, ведьма вновь начала проклинать, материть воришек, да носиться туда-сюда. Никогда не чувствовавшая себя настолько беспомощной, она поняла, что и словами проклятье не сможет оставить, нарисовать на бумаге, дабы сглазить, тоже не получится, а гнев на людей все равно растет с каждой секундой. Даже осознание того, что сделать она ничего не может, не остановило ее метении и бешенства. «Твари! Уроды! Гореть вам всем в огне!». А ведь с этим род ведьм может исчезнуть навсегда. Нельзя дать этому случиться. Хотя, это уже случилось. Последняя ведьма покинула свое тело, в котором могла взаимодействовать с миром обычных смертных. Теперь все обречено. Видимо, здесь должна появиться точка, сообщающая о конце истории ведьмы. Но она упорна. Она слишком зла сейчас, чтобы просто отпустить и принять все это. Если однажды ей все-таки удастся найти пригодное для жизни тело без души, это, конечно же, очень маловероятно, то она обязательно вселится в него. *** А дома, в белой юрте, сидела Рухия — уже какой раз вытирает глаза от слез. Рядом сидела соседка, подбадривая ее от горечи. — Не волнуйся ты так! Ну не плачь. Они обязательно вернутся! — А если не вернутся? Ой Господи, как же мне быть! Их с самого вечера нет, а уже глубокая ночь! Так и до утра будем ждать? Напрасно мы, сестра, напрасно! — Не говори так, сестра. Путь не малый. Должно быть, они уже обратно идут, — с крупицей надежды соседка вышла из юрты на степь, дабы посмотреть, не пришли ли их мужья. Темно, очень темно. Только небо освещалось звездами, отражаясь темно-синим пледом, что окутал все от восточных гор до западного леса, силуэтов деревьев, далеко — на самом горизонте. Соседка прищурилась и внимательно всмотрелась в дальнюю светящуюся точку, которая только вышла с леса, становясь все больше и больше. Стало ясно как день — они вернулись. Брови женщины поднялись от увиденного. Два младенца! — Они вернулись! — закричала женщина в сторону юрты, но от собственного плача Рухия ничего не услышала, тем более и сама соседка уже была далеко от дома, направляясь к охотникам. — Слава Богу! Живые! — Дорогая, — один из мужчин спустился с коня, целуя и обнимая жену. — Сестра, а где Рухия? — спросил Манас, тоже спрыгнув с коня. — Она дома сидит, плачет. Думает, что вы не придете. Взяв младенцев, мужчина вошел в белую юрту. Да, сидит и плачет. Как только мать увидела своих детей, уголки губ поднялись и углубились в щеки, в то время как по ним падали слезы. — Боже мой! Дети мои! — она вскочила с места и побежала, встала прямо перед мужем. Рухия взяла двух младенцев в свои широкие объятия. — Слава тебе Господь! Слава Богу! — ее губы чмокали щечки новорожденных. — Маленькие вы мои! — Нет! Это мои дети! Только мои! — ведьма еще все металась где-то рядом, не унимая свой гнев. — Мои! Манас с широкой улыбкой смотрел на это счастье, тоже мысленно благодаря Бога, что все получилось. — Так как же моя мать решила их назвать? — спросил он. — Она сказала, что не назовет их, пока не увидит, — Рухия все так же не бросала улыбку с лица, уже постепенно успокаиваясь. В юрте находился еще один человек, которому никто не решился обращать внимания до этого момента — мать Манаса. Все лицо покрыто морщинами, глаза стеклянные, словно бы та была покойна, а уголки губ от старости падали вниз, и даже с высшим усилием не поднимались хотя бы до прямой линии. Толстый слой кожи в районе век тоже спадал, давя на глаза словно кирпичи, и только через силу она держала их открытыми. Мать Манаса была настолько стара, что даже слова давались с тяжелым трудом. Старушка лежала на спине, ровно, словно мертвая в гробу. Лежала, ожидая смерти, так как знала, что она близко. — Мама! — закричал Манас, хоть и мать его была вблизи. — Вот ляльки твои, вот! — он сел сбоку, показывая одного из младенцев, жена села рядом с мужем, тоже демонстрируя дитя, слегка отпустив его от груди. Старушка медленно перевела взгляд. У нее задрожали губы, когда она так же медлительно открывала рот, чтобы что-то сказать. Но тут же остановилась. Кажись, она настолько близка к смерти, что начала видеть потусторонних. В руках у Манаса должна быть девочка, только почему плед, закрывавший ее тело, был синего цвета, а мальчик, лежавший в руках у Рухии, был окутан розовым? А среди них от ярости бушевала страшная старуха? Страшная, злая старуха парила в воздухе, крича что-то Манасу и Рухие. Вдруг ведьмин взор остановился на матери Манаса. Старуха прекратила кричать, а ярость смягчилась, переменяясь на удивление. Она аккуратно спустилась на землю и села рядом, изучая лицо умирающей. Ее взгляд снова стал злобным. Демон, а не человек! Она зашипела, точно зверь. — Это мои дети, слышишь? Мои! Мои Аян и Аида! Аян и Аида мои! — от страха глаза матери округлились, словно две копейки. Ее рот снова начал дрожать, дабы вымолвить молитву о спасении. Но получалось только одно: — А-а-а-ян… и Аида, — Захрипела старушка. — Что? Аян? Аида? — повторил Манас. — А что, мне нравится, — сказала Рухия. — Аян и А-а-ида. А-а-аян! И-и-и… и Аида-а-а! — голос засипел, дальше усилить старушка не смогла. После чего тело онемело, включая лицо и пальцы. Глаза ее медленно начали закрываться. Демоническое существо отдалилось. Все стало темным. Где-то сверху послышался ангельский голос: — Мир тебе, светлая душа! «Ох, Господь! Вот и смерть!» — произнесла душа старушки.