Свободные отношения.

— Ты серьезно считаешь, что это тебя спасёт? Келли прекрасно умеет успокаивать. Сейчас он стоит, привалившись плечом к дверному косяку и смотрит, ухмыляясь, как Доминик судорожно носится по комнате, распихивая многочисленный мусор по ящикам. Количество мусора явно превалирует над количеством ящиков, и хорошо бы Доминику взять пакет, сгрести в него хлам и вынести во двор, к мусорным бакам, но «Нет, Келлс, здесь куча всякого нужного, я просто не успею всё это разобрать!» Поэтому что нужное, что ненужное, запихивается, спрессовывается и запирается до момента, когда семейная обстановка стабилизируется. Она (обстановка) и не расшатывалась бы, но Харрисон последний месяц не был ни на одном уроке физики, что не могло не быть чревато последствиями. На сегодняшнем собрании его отцу явно выскажут абсолютно всё, что накипело в черных душах этих мерзких училок. Келли другу сочувствовал, но дозированно. Дом был далеко не ангелочком, хотя милые, почти детские щеки и нос-пятачок и могли произвести подобное впечатление в первые секунды знакомства. Стоило Харрисону открыть огромный, блестящий клубничной помадой, рот, как собеседнику моментально становилось ясно: перед ним либо больной, либо бессмертный. А рот Доминик открывать любил, и делал это как к месту, так и не очень, ввиду чего учителям парень не слишком-то нравился. Особенно физичке. И, если сперва всё обходилось регулярным «Харрисон, закрой рот и сиди смирно», то, спустя некоторое время, учительница просто стала выгонять Доминика из класса. А почему нет? Лекции он не слушал, задания списывал, контрольные проваливал, а болтал при всём этом на весь класс. Уставшая бороться с непутёвым подростком женщина просто стала, заслышав хоть малейший шорох, без зазрения совести гнать Харрисона в коридор, советуя подумать над поведением. Первые три раза Доминик послушно выходил и стоял в коридоре, а после третьего просто не появился на уроке. И так продолжалось месяц. И всё бы ничего, кому он, в конце концов, там нужен, и учительница явно не жаждала снова видеть его в своем кабинете, однако злость на гиперактивного парня вряд-ли куда-то ушла, и теперь, во время родительского собрания, она уж точно не упустит шанса рассказать Харрисону-старшему о прогулах и поведении его сына. Поэтому сейчас Доминик, заполнив хламом все имевшиеся ящики, лежал на полу, скрывшись своей верхней половиной под кроватью, а нижнюю выставив на обозрение Келлса. Тот в полной мере использовал возможность полюбоваться и бесстыдно смотрел, склонив набок блондинистую голову.  — Да, считаю! А что мне ещё делать? Тебе везёт, ты своё уже отмучился, бьешь партаки и в ус не дуешь. А мне знаешь как ввалят за эту чёртову физику? Срань господня, откуда тут столько пыли-то?! Дальше Келли слушать не стал. Отец Доминика должен был уже скоро вернуться, а Колсону необходимо было смыться минут за пятнадцать до его прихода. Общение шестнадцатилетнего сына-старшеклассника с двадцатилетним татуировщиком Харрисон-старший бы точно не одобрил. Особенно если бы узнал специфику этого самого общения. Похлопав, вместо прощания, по все ещё выглядывающей из-под кровати пятой точке друга, Келлс открыл окно и выпрыгнул во двор, благо дом у Харрисонов был одноэтажный, и такой метод проникновения внутрь, как бы это ни звучало, травмами не грозил. — Бросаешь меня, сволочь разрисованная?! — услышал Колсон, уже выбегая за калитку и направляясь прямиком в сторону своего, пусть и разваленного, зато приватизированного жилища. Прошло около пяти часов, прежде чем Келли, едва различая что-то в кромешной темноте, подтянулся на руках и ввалился в комнату, стараясь производить минимум шума. Он не предупреждал о том, что придет — вряд-ли после возвращения отца у Доминика все ещё был при себе телефон. Харрисон-старший не был тираном, и быстро остывал (иначе, вероятно, его сын бы не косячил так часто), но денёк-другой Дом будет ходить с кнопочной «нокией» и жаловаться Келлсу на свою непростую судьбу. — Эй, маргинал-прогульщик, подвинься! — Громко шепнул Колсон, запуская холодные, покрытые кольцами и браслетами руки, под одеяльную кучу, в которой с трудом угадывался силуэт друга. Доминик фыркнул и откатился к стене, невольно сбрасывая колсоновы руки и окончательно заматываясь в одеяло, как в кокон. — Придурок. Я тут, может, страдаю, а ты только об одном и думаешь… — Келли понимает, о чем, по мнению Дома, он должен думать и усмехается, пристраиваясь на освободившейся половине кровати. Лица Доминика он не видит, но знает — тот сейчас надул губы и сморщил нос, делаясь ещё больше похожим на декоративного поросёнка, каких заводят долбанутые богатые дамочки. Постепенно глаза привыкают к темноте, а Дом, видимо устав дуться, выглядывает из одеяла и тянется к губам Келли: привычно, по-детски ревниво, собственнически. У них это уже вместо приветствия, и Колсон каждый раз думает, что, хоть отношения у них вроде как и свободные, Доминик грохнет любого, кто подойдёт к Келли ближе, чем на сто метров, просто потому что такой уж он человек. Все происходит быстро. Кто в шестнадцать лет вообще долго держится? Пятнадцать минут с раздеванием — и вот они уже лежат под одеялом, восстанавливая дыхание. Келли ведёт рукой по мягкому боку, спускается ниже, бесцеремонно сжимая пальцы на бедре. Доминик что на вид, что на ощупь — зефирина, и у Колсона, кажется, фетиш на эту мягкость. Харрисон шипит от крепкой хватки и в отместку кусает Келли куда-то в шею, шепча перед этим: — Сволочь… Келлс ржёт в подушку, сам не зная от чего. — Сильно ругался? — Немного отойдя, спрашивает Колсон, скорее из приличия. Он уже знает, как проходят в семье Харрисон подобные вечера, и ничего нового ему сейчас не расскажут, но он чувствует, что Дом ждёт повода, чтобы немного поныть. — Он… Не ругался сегодня… — С какой-то странной интонацией вдруг говорит Доминик, и Келли удивлённо приподнимает брови, — Вошёл, посмотрел на меня, разочарованно так, и потом ушел спать. Келлс… — Колсон мычит вопросительно, переваривая внутри столь неожиданный поворот в их диалоге. Несмотря на то что, кажется, все обошлось куда легче обычного, Дом звучит пугающе-тихо и как-то настороженно, — Ему, наверное, рассказали про нас. Про то, как ты целовал меня возле школы, помнишь, неделю назад? Он никогда раньше так на меня не смотрел… В этот момент Келли хочется провалиться сквозь землю. Иисусе, ну как так-то?! Стоило всего раз, один-единственный раз позволить себе лишнего, и то рано утром, когда возле школы ещё ни души… Лишь бы это не было правдой. Меньше всего Колсону хотелось получить клеймо педофила — и без того хватало проблем. Все ещё немного шокированный, Колсон смотрел на Дома, уже отчётливо разбирая в темноте черты его лица. Мягкие щёки, огромный рот, нос-пятачок, а глаза круглые и смотрят растерянно, будто ища защиты. Защиты, которую, увы, Колсон не может дать. Не говоря ни слова и не задавая вопросов, он встаёт с кровати и начинает одеваться, выуживая свои вещи из бесформенной кучи на полу. Доминик какое-то время глядит все также растерянно, а потом снова отворачивается к стене, кутаясь в одеяло. Не хочет смотреть. Келли его понимает и, бросив последний взгляд на одеяльный кокон с выглядывающей из него красной макушкой, выскальзывает в окно, направляясь бегом по привычному маршруту. Придя домой, Колсон проверяет телефон на предмет новых сообщений. Доминик был в сети шесть с половиной часов назад.