Simple text

Иногда Степа задумывался над тем, дремлет ли вообще Всезнамус хоть раз в сутки. Как не придешь после своих несложных дел (например, дрочка на Бибера) в студию, он всегда где-то поблизости, даже если не перед камерами. Бодр, весел и готов как отвечать на письма ребят, так и проводить научные экскременты. «Откуда у этого козла только здоровье берется?» Степа пробовал пару раз опаздывать, и ничем хорошим обычно это не заканчивалось. Всезнамус заставлял Степу уже после передачи смотреть с ним вместе мелодрамы типа «Клона» и заливался слезами, утыкаясь ему в плечо. Отстирывать одежду, измазанную соплями — такое себе дело. Особенно, любимый костюм петушка. На следующий же день Всезнамус мог требовать повторить увиденное слово в слово строгим, непонятным тоном, говорящим скорее о том, что он слишком увлекся переживаниями и забыл о сюжете напрочь, потому во всем надеялся на своего верного голубого ученика. Попав так пару раз, Степа вскоре научился заканчивать страдать херней за два часа до начала эфира. Итак, Всезнамус как обычно в студии, камера включена, но развратных и привычных действий пока не предвидится, так как профессор что-то увлеченно рассматривал в микроскоп. Он даже не окликает пасынка, чтобы поприветствовать, кажется, настолько увлечен, что даже не услышал его шагов. Степа пожал плечами и с разбегу подскочил к Всезнамусу со спины, крикнув прямо в ухо: — Профессор! Тут Всезнамус подскочил, очки его быстро упали с носа, он закричал от испуга так громко, что Степа аж дернулся. — Степа! — выкрикнул он, вытаращив глаза. — Нельзя же так подкрадываться! Они же могут быть по-прежнему на деревьях! Кто знает, что будет, если их потревожить? Степа закатил глаза, вспоминая о гуках. Откуда их профессор взял здесь, в телестудии, ему было абсолютно непонятно, но после дня, когда один из телезрителей в письме пообещал убить Всезнамуса, а во время прочтения его письма где-то за дачным сортиром послышалась автоматная очередь, стал часто смотреть на потолок. Где ему там виделись деревья — непонятно. Степа не стал задерживаться на этих воспоминаниях, готовясь к тому, что скорее всего все испортил, и сейчас начнется. Всезнамус же, понервничав минуты три, вдруг встал со своего места и ударил Степу по плечам, заставляя все внимание перевести на себя. «Опять секс?» — растревожился Степа, так как сегодня вздрочнул уже раз пять и попросту не мог об этом думать, это только Всезнамус может по десять и еще потом начать приставать. Степа читал это желание по озорным огонькам в глазах профессора, но ошибся. — Степа! Я на пороге научного открытия! — Ой, здорово! А какого? «Ну, это еще ладно», — подумал Степа, хотя от кала с чаем его тошнило до сих пор. Профессор же, взяв ученика за плечи, подвел его к столу, где стоял самый обычный микроскоп и предложил в него взглянуть жестом. Степа на всякий случай быстрее, чем Всезнамус смог сообразить, сел на стул, а то мало ли подозрения про секс еще имеют место. Он с интересом заглянул в окуляр, держась одной рукой за штатив. Увиденное его озадачило. Перед ним был обычный лист бумаги, где тысячу раз подряд, в столбик, по диагонали и криво, причем профессорским почерком, написано: «Simple text». Степе ничего понятно не было, наверное, должно быть смешно, но ему смешно не было. Он оторвался от разглядывания картинки. — Профессор, что это? — О, вижу, я смог тебя заинтересовать! — радостно хлопнув в ладоши, отозвался Всезнамус, до этого на удивление спокойно ждавший момента, когда Степа это увидит. На миг к Недотепкину пришло понимание, что это не просто так. Что решается нечто важное. Профессор же, выразив свой щенячий восторг, уже раскрыл рот, чтобы рассказать о своем открытии, но был прерван грубым криком той бабы, что всегда «Представляет!» — Да здоровайся уже, мудак! Запись идет! Всезнамус удивился, а потом хлопнул себя рукой по лбу. — Точно! — тут он прокашлялся, быстро пригладил волосы, заставил Степу встать, а потом повернулся к камере: — Здравствуйте, теребители писек! С вами передача «Хуячу на дачу!» С вами гей-сэр-профессор и его голубой помощник Степа. Недотепкин быстро кивнул зрителям, которых он никогда не встречал в окрестностях дачи, и оператору, которого он никогда не видел (правда, Недотепкин об этом и не задумывался ни разу, так как ему было насрать), а потом вновь задал вопрос Всезнамусу: — Профессор, так что с вашим открытием? — Все-то ты хочешь узнать! — погрозил пальцем Всезнамус, а потом начал объяснять: — Ты видел надпись в окуляре, так? — Да, видел, — кивнул Недотепкин. — Это страшные слова, Степа! — таинственно возвестил профессор. — Что же они означают? — Эти слова всегда означают завершение чего-либо, когда они появляются, настает конец! — Конец света? — Нет, ты что, вовсе нет. Когда появляются эти слова, то всегда завершается все. — Что все? Профессор тяжело вздохнул. — Наша передача, Степа. — А-а-а-а-а-а-а-а-а… Так это же хорошо. Профессор нахмурился и тут же стукнул Недотепкина по голове. — Нет, это совсем не хорошо. — Ладно, вам виднее, — потирая ушибленный лоб, сдавленно отозвался Недотепкин. — Смотри, я записал их на бумажку, чтобы как следует рассмотреть. А потом, с часами проведенными перед ними, стал задумываться, как от них избавиться. — Но зачем? — растерялся Недотепкин. — Что бы наша передача никогда не заканчивалась, и мы могли продолжать наш прямой эфир вечность! — А как помогло этому записывание слов на бумажку? Всезнамус низко наклонился и зашептал: — В этот раз я сделал это раньше, чем другие! У них все закончилось и не начиналось всю эту ночь! А у нас началось и еще не скоро закончится. Степа чувствовал, что его мозги закипают от столь сложных формул успеха. Глаза его выражали полное отсутствие мысли, где можно было увидеть на всю радужку синий экран с ошибкой. Он мысленно призывал письмо от зрителя, чтобы отвлечься от только что услышанного. Всезнамус же захихикал, а потом сказал: — Степа, а ты знаешь, что эти слова называются «титры»? — Нет, — голос Недотепкина звучал так, будто бы он и не здесь вовсе. — Хорошо, — кивнул Всезнамус, отворачиваясь, чтобы надеть маскарадный костюм. Сегодня это будет уточка. Замерший на месте Недотепкин понимал только одно — сегодняшняя передача закончится не скоро. И ему придется довольно долго ублажать прихоти профессора, последняя его мысль была даже немного слезной: «Как же я его ненавижу». Камера с давно обрезанным проводом и не передающая даже помех по-прежнему смотрела на обоих.