Не говори о моих демонах

      В кабинете психиатра пахло лампой кварцевания, вчерашним плохо выветрившимся с пальто врача виски и уксусом. Доктор сидел напротив Сынмина и, нервно покусывая ручку, из раза в раз переспрашивал его, точно несмышлёного младенца, что вчера случилось.       Сынмин отстранённо глазел по сторонам и заученно повторял: ничего нет, никого не вижу, что было — не помню. Он и в самом деле почти ничего не помнил, кроме той белой вспышки, за которой исчез Бан Чан.       — Сынмин-а, — не унимаясь, вновь позвал врач, — ты должен ответить мне предельно честно. Твоя мама сказала, что ты вчера звал Бан Чана. Значит, ты его снова видел? Слышал?       Очередной раз помотав головой, Сынмин поджал губы:       — Я его не видел, не слышал и не знаю, что это было. И сейчас я его тоже не вижу, — предупреждая дальнейшее, заметил Сынмин. — И Хëнджина не вижу.       Всё было чистой правдой — Хëнджин сидел в коридоре, и технически Сынмин его не видел и не слышал, потому что тот ко всему прочему ещё и помалкивал весь прошедший день.       — Может, ты его слышишь? Он здесь, Сынмин-а? Твои друзья здесь?       Психиатр волновался больше, чем сам Сынмин, на его лбу даже появилась испарина, но позиция Сынмина была непреклонна: не видел, не было, не знаю, не помню.       — Что же, что же… Боюсь, Сынмин-и, предположить, что это было. Ты же пьёшь оланзапин?       Конечно.       — И никаких больше срывов?.. Знаешь, мне вот кажется, ты не очень настроен на беседы со мной?       Если бы Сынмин, как это бывало обычно, стал сейчас говорить, что думал, и рассказывать обо всех странных симптомах последней недели, оланзапином он бы не отделался. А он для начала хотел узнать, куда подевался Бан Чан — ведь не бывало так, чтобы его собственный бред, рождённый ошибками мозга, исчезал в белой вспышке посреди дня. За этим что-то стояло, и не суть важно, расстройство ли это, или Хëнджин, который «товарища» всё равно не любил. Хотя и по Хëнджину не сказать было, что он радовался. Даже грустил, напротив, молчаливо обнимаясь и будто пряча Сынмина в свой чëрный кокон.       — Это потому, что вы не спрашиваете ничего нового. Вот уже как тридцать восемь минут.       — Ты считал?       Считал Хëнджин вслух из коридора.       — У вас за спиной часы.       — Что же… Я прямо не знаю, не знаю. У меня буквально нет оснований тебя продолжать мучить. Через пятнадцать минут должна приехать твоя мама? Подождём?       Сынмин кивнул, потеребил зубами обсохшие губы и всё же спросил:       — Вы думаете, я заболеваю снова?       — Ты и не выздоравливал, — тоже нервничая, хоть уже и заметно меньше — видно, неформальное общение давалось этому человеку проще, — отметил врач. — От такого не выздоравливают. Но ты уже сколько… Полтора года без рецидива?       — Два, — так же житейски, по-простому ответил Сынмин.       Два года он не видел своих «хранителей» и не слышал их голос. А теперь всё и сразу, только Бан Чан исчез… Без него не то чтобы пусто, скорее просто никак — то он улыбался, гладил по голове и просил Хëнджина ну хотя бы не ругаться при их ребёнке. А теперь никак. Хëнджин только и делает, что липнет и просит не бросать его, не уходить, не позволять людям снова лишить их друг друга. Хотя бы друг друга.       — Я напишу твоей маме освобождение, лучше сегодня-завтра дома, ладно?       И почему нельзя было так разговаривать предыдущих сорок минут?       Впрочем, дома ему только и загибаться. Одному, сидя в комнате рядом с осязаемой галлюцинацией, которая едет крышей даже больше, чем он.       Может быть, после трёх придёт Джисон. Может быть. Но разве он не захочет поговорить о том же, о чём и врач? Это ведь он главный «свидетель» того переполоха, который себе сам устроил Сынмин.       Пожалуй, даже если он не сильно желает навестить, мама попросит хотя бы зайти на чай и проверить, как самочувствие её сына.       — Уверен, если ты хорошо отдохнёшь, от твоих «друзей» не останется и следа… Раз уж такое дело, то, чисто между нами, я думаю, это просто усталость от учёбы. Скоро сессия, не так ли?       — А вы неплохой психолог… — уже отстранившись и от психиатра, и от диалога, и от всего, что нагружало кабинет в целом, с лёгкой улыбкой отметился Сынмин. Ему было приятно знать даже не то, что лечащий врач считает новый приступ усталостью, а то, что он говорит это ему в лицо, а не передаёт маме вместе с запиской. Вот только фырканье Хёнджина, который всё слушал, испортило атмосферу «нормальности».       Мама уже в машине предупредила, что не сможет провести с ним весь оставшийся день, но честно обещала попросить Хан Джисона посидеть с ним после пар… Этот парень был единственным настоящим другом Сынмина, и то культивированным, потому что с такими, как Сынмин, в «естественной среде» люди не общались. Он сам не стремился к их обществу, заикаясь, говоря бред и иногда прыгая по шкале настроения от «очень грустный щеночек» до «безумно счастливый».       А ещё он отвечал друзьям ненастоящим.       Хёнджин продолжал сидеть на коленках, как в деканате, и иногда напоминать, что о его возвращении нельзя подавать никакого вида.       В общем, доехали быстро и без приключений. Мама завела Сынмина в дом и удостоверилась, что он, как любой другой нормальный студент, просто пошёл готовить кофе, и только после этого покинула квартиру.       Сынмин наконец вздохнул облегчённо и с одновременным обречением в голосе — он уже понимал, что совершил ужасное, не рассказав о том, что ему на самом деле плохо, но вместе с тем радовался, что притворяться больше не нужно.       — Спасибо, что не выдал меня… Я бы умер от скуки, если бы ты снова перестал меня видеть, — сев на стол, сразу заявил Хёнджин.       За годы «без» Сынмин успел позабыть, как парень выглядел, и теперь, осознавая свою преступную натуру, увлечённо стал его рассматривать: средней длины белые волосы, собранные в растрёпанный за последних два дня хвост, опухшие лисьи глаза с родинкой под одним из них и большие покусанные губы.       — Я не для тебя старался, — ставя возле него кружку, отозвался Сынмин.       Почему-то образ Бан Чана расплывался не так сильно.       — Всё равно спасибо. Я тебя тоже люблю.       И его рука уже потянулась за солью вместо привычного Сынмину сахара.       — Мг, я вижу.       — Ничего не могу с собой поделать, — пожал плечами Хёнджин, но соль всё же отставил. — Такова моя сущность.       И раз уж Сынмин всё равно хотел подвести кстати начавшийся разговор к их появлению и мгновенной пропаже Чана, начать сейчас было хорошей идеей:       — Сущность? Это типа как у меня и… тебя? Расскажешь?       Что может быть занимательнее, чем слушать плод собственного воображения?       — Я демон-хранитель, а не глюк. Да, я дьявольское отродье и не гадить не могу, но хранитель я прежде всего! А Чан — твой личный ангел.       — И… такие есть у всех? Тогда почему вас только я вижу?       — Не у всех. Обычно у кого-нибудь одарённого или особенного бывает свой ангел-хранитель, но это прямо с рождения, и про таких говорят «в рубашке родился». Хранители вроде меня — это прям исключение исключений, и нужны мы в основном самым-самым избранным, чтобы святоши их, не дай бог, не превратили в наивных амёб.       Звучало как начало истории о Гарри Поттере. Только с опозданием в восемь лет и наличием личного дела в психдиспансере.       — Так я избранный? — Кофе пилось отвратительно быстро для такого разговора.       — Не то чтобы. Я первый появился, ясно? А какие-то там ангелы просто испугались, что я тебя слишком испорчу, и прислали Чана сверху… Надеюсь, теперь они не спустят второго. — Хёнджин поёжился, сполз со стола и вновь, будто в трансе, приблизился к Сынмину, усаживаясь на его колени и укрывая большими перепончатыми крыльями. Он был таким живым, настоящим с этими холодными прожилками на них, с частным горячим дыханием, со своими руками, что сминали рубашку!.. Разве мог он быть ошибкой Сынмина?       К дыханию прибавилась влага — Хёнджин шумно втянул в себя побежавшие по шее Сынмина сопли и ещё крепче обнял.       — Я твой хранитель и буду тебя охранять. Бан Чан смог, значит, и я смогу, обойдёмся и без новеньких, правда?..       — Бан Чан, что с ним случилось? — тревога передавалась через кожу, и от одних мыслей о том, что этот парень «был» и исчез даже из его небытия, делалось одиноко.       — Мрак его поглотил.       — Что? Мрак — это типа вы?       Сынмин обнаружил себя за разрисовыванием солью каких-то планов отступления прямо на кухонном столе в тот момент, когда имеющий ключ Джисон громко кашлянул.       Неловко почему-то не было. Но на всякий случай Сынмин ударил Хёнджина, поддерживающего его ладонь.       Со стороны наверняка выглядело, будто он сам у себя выбил из руки соль.       — А я домашку занёс, — притворяясь слепым и глухим котёнком, заявил Джисон. — Как ты? Вид, если что, говно.       — Я говорил, что он мне нравится? — высыпая остатки соли на язык, спросил Хёнджин. — Он мне нравится.       — В плане? — у кого-то из них спросил Сынмин. Формально на кухне был, кроме него самого, только Джисон, но по факту…       — Ну, в плане, как вчера выглядишь, только невыспавшийся и солёный…       Стоило ли ему сказать, что он не выспался потому, что на груди сидел, то воя, то напряжённо сопя, Хёнджин, и мешал не то чтобы спать — спокойно дышать было трудно.       — Он нас лизнул?       На общей психологии им рассказывали о «пра-мы» — сознании матери и ребёнка как единого целого. У Хёнджина, похоже, включилось такое сознание с уходом Бан Чана.       — Нет, никто нас не облизывал, чтобы знать, солёные ли мы в действительности.       — И доктор сказал, что у тебя всё нормально?..       — Да, и посоветовал отдохнуть. — Пальцы, к слову, правда были солоноватыми. — Ты же не скажешь маме?       Обречённо покачав головой, Джисон уселся прямо на стол, рядом с кучкой соли, и тоже зачерпнул её мизинцем.       — Не знаю, кто из меня хуже: друг или сиделка, но прямо сейчас я хочу верить, что ты просто устал, окей?       Какого же рода усталость должна была его поглотить?       Сам Джисон, к слову, тоже выглядел уставшим в последнее время, но с несуществующими голосами не разговаривал.       — А у него кто-нибудь есть?.. — шёпотом спросил Сынмин.       — Что? Нет. Я же сказал, только самые-самые имеют своих хранителей. И ты.       Звучало по крайней мере обидно.       Приблизившись к другу, Сынмин сел перед ним на корточки, взявшись за руки и погладив их пальцем. Скверное что-то было время.       — Друг ты точно что надо, — уведомил он, — и когда-нибудь, я уверен, появится какая-нибудь милашка, которая будет регулярно говорить, что ей ты тоже нравишься.       — Я не милашка, но спасибо, — принял слова на свой счёт Хёнджин.       — Милашка? Мне? Например?       Пару лет назад, когда мама только вынудила Сынмина общаться с «сыном маминой подруги» Джисоном, в попытке испугать Сынмин сказал, что страдает шизотипическим расстройством и ловит глюки. А Джисон пожал плечами и сказал: «А я гей, у всех свои недостатки». Его почему-то тоже не считали здоровым.       — Например какая-нибудь подкачанная, под метр восемьдесят и охрипшая. И с родинкой.       — Чт… Я не охрипший! Просто…       Хёнджин тоже приземлился возле Джисона, положив ладонь поверх его плеча.       — Он не чувствует, если что. Максимум могу его пощекотать… Но я хотел сказать: я не против твоих шуток, Джисон всё ещё классный, но раз уж ты вспомнил о том, что мой голос, возможно, звучит заплаканно, вернёмся к нашему разговору?       Сынмин взглянул на своего друга — он и впрямь не подозревал, что с ним рядом кто-нибудь есть.       — Почему мы не можем поговорить обо всём сразу? Джисон, обещай не рассказывать маме кое-что, пока я не закончу дело?..       —Подумаю, если ты пообещаешь, что это никак не будет связано с вредом себе или мне. Или другим.

***

      Что бы Джисон ни говорил, он оказался на редкость замечательным другом: молча сидел, кивал головой в нужных моментах и не задавал совершенно никаких вопросов (хотя вопросы читались на его лице). Сынмин, как-никак, на его глазах спорил со стенами, обсуждая обрывки плана по спасению своей ненаглядной иллюзии прислужника бога.       Стена, в лексиконе Сынмина именуемая Хëнджином, очевидно, противилась и плану, и разговору, и присутствию Джисона в частности, но всё сильнее сдавалась под напором аргументов уровня «ну ты же меня не бросишь» и «трусишь, значит?»       Какой бы частью Сынмина этот Хëджин ни был, он наверняка говорил здравые вещи и потому находил отклик в душе.       Сынмин в какой-то момент смолк, обнаружив друга в задумчивом недоумении. Он сидел молча, сжавшись, и глядел в ту самую точку, где недавно был Хëджин. Видно, думал. Присесть с ним казалось хорошей идеей, и Сынмин так и сделал, умостив руку на его колене и пронаблюдав, как что-то аналогичное, на радость ему, делает демон. Точно зарядившийся друг вздрогнул и пространно заметил:       — Умом я понимаю, что не могу тебя так оставить: нужно сообщить твоей маме, доктору или хотя бы самому приглядеть… Но чисто по-дружески не могу быть предателем и стукачом, по крайней мере, пока эта «охрана» не творит ничего опасного.       — Так ты мне, получается, веришь? — не без удовольствия отметил Сынмин и двинулся поближе к Джисону. — Веришь, что я правда их вижу?        — Слышал, все больные именно так и говорят… Но я не слышал, чтобы они так сильно переживали за свои иллюзии, чтобы спорить с одними о судьбе других.       «Да уж, в больнице все своих спутников боялись, — вслух подумал Хëджин. — Потому что их спутники были страшными», — а Сынмин эхом повторил это слово в слово.       — Хочешь сказать, твои банчаны симпатичные?       Комнату ненадолго заполнил смех — уже уставший и вымотанный «страх» Сынмина захохотал над недоумевающим выражением его лица.       Симпатичные ли банчаны? Он ведь буквально такой один. Едва ли невозможно красивый, но точно очаровательный и заботливый, лишённый благородной грации, но сотканный из ласки. Единственный. Оставшийся в воспоминаниях последней белоснежной вспышкой Бан Чан.       Хëнджин был не такой, не добродушный — от него веяло дерзостью (только не когда он прижимался к Сынмину, сидя на его коленях) и красотой, припылённой трусостью и детской шкодливостью. Да, с «уходом» Чана Хёнджин будто вмиг остепенился, поник и смешался с тоской в единое целое, но натуры своей не изменил, остался таким же язвительным, величавым и неразумным — заговорил вот с Сынмином, попросил его, словно ребёнок маму, никому не выдавать их секрет. Про него бы Чан наверняка сказал что-то вроде: «Вот же адское отродье», а потом посмеялся…       — Хёнджин-а, — едва не плача позвал Сынмин, лишь краем глаза замечая, как всполошился и засуетился Джисон, — Хёнджин-а, мы вернём его, а? Скажи, что мы вернём Бан Чана…       — Чего это ты вдруг? Всё же… было нормально? Сынмин, только что всё было нормально?       Не было ничего нормально, без личного ангела-хранителя не могло быть ничего нормально! Как можно не понимать?       Сынмин покачал головой, втягивая сопли, и сипло ответил: «Да», потому что знал, что Хёнджин на самом деле его понимает. Он не глупый и не злой, просто волновался и оттого терялся. Сынмин верил, что это так.       За плечи кто-то взял и повёл «на воздух», голосом Джисона рассказывая о таблетках от тошноты, приметах с зеркалами и генеральной уборке. Во всём этом была какая-то связь, смысл, но Сынмин не хотел его искать, просто позволял рукам, которые, в отличие от хёнджиновых, могли взаправду к нему прикасаться, уводить его из комнаты, которая почти пахла «галлюцинациями»: вот комод, рядом с которым любил стоять с утра Чан, подыскивая одинаковые носки для Сынмина, вот кресло, за которое эти носки прятал Хёнджин, вот стол, у которого, опираясь на край, Чан диктовал ответы, а Хён…       А небо пахло сыростью. Или серостью. Джисон похлопывал по плечу, говорил, что сейчас позвонит маме, что-то трясущейся ногой рисовал на асфальте.       — Джисон-а…       — Нет-нет-нет, Сынмин, нет! Плохая идея, я шутил, Сынмин, фу!       — Джисон-а, давай вместе спасём Бан Чана?