Самый опасный человек это тот, у кого нет эмоций.
****
Ночную тишину, которая на время притаилась в столь огромном особняке, гулко врываясь, нарушают громко захлопнувшиеся двери, похоже, в 5 комнатах минимум, и шаркающие шаги по лестницам. Не сложно догадаться, насколько этот кто-то зол, если и не в ярости. Ещё один хлопок дверью, последний и, кажется, нарушитель спокойствия добрался таки к своей цели. — Как же ты достал, — рычит, посылая проклятия через взгляды к своему брату, глазами испепеляет крепкую спину. — С такими родственниками и врагов не нужно, — уже тише. — Чимин, надо же, у кого-то голосок тут прорезался, я вижу, — Хосок медленно, даже слишком медленно, поворачивается на влетевшего в его комнату младшего брата, отвлекаясь от унылого и серого вида за окном. Лицо Чимина сейчас не лучше, так что разницы куда именно смотреть особенно и нет — что там, что там все обесцвеченно, лишено красок, яркой палитры эмоций, и если у природы, даже такой — унылой и серой, никогда не исчезают силы и мощь, лишь затаиваются на время, то в данном лице, точнее, в его глазах, не то что жизненных сил нет, им даже спрятаться негде в столь хрупком человеке. — Ненавижу тебя, зачем ты снова влез! — парень кричит, вжимаясь в закрытые им же двери спиной, подходить ближе не решается, — знает, что может ему прилететь. Да так, что разбито будет не только сердце. Хосоку такое легко провернуть, ему, Чимину, то не знать. — Рот закрой и умей быть благодарным, между прочим, тебя от разбитого сердца спас, эта шлюха еще не успела окончательно тебе в мозги влезть, я вовремя вмешался. — Не называй её шлюхой! Не лезь в мои отношения, прекрати, блять, решать за меня. А вот это уже больше похоже на истерику. Если уж позволил себе маты в присутствии старшего. Хосок враз мрачнеет, хотя казалось куда ещё больше, — и так глазами сливается в общих оттенках с предгрозовым небом, что хорошо просматривается в панораме окна за спиной мужчины. Все это делает и без того неуютную комнату, ещё более невыносимой для пребывания там. Но Чимин все держится, ловит губами воздух, впивается до сломанных ногтевых пластин в деревянный материал арки, а на месте стоит, не срывается. Не сбегает. Кажется, удерживая в себе всю ту накопшившуюся злобу и ненависть, они такую силу набирают с каждой секундой, что визуально можно просмотреть, насколько парню тяжело это все прикрывать в своей душе, сдерживая, оно его хрупкую фигурку буквально к бордовому паласу придавливает своей мощью, заставляет плечи опускаться к полу. Но оно и заставляет сейчас стоять на месте, не срываясь в страхе, одаривает какими-то неизвестно откуда взявшимися силами на ещё одно противостояние, на ещё один рывок в надежде получить свою законную свободу, десятки лет назад так нагло отобранную. — Ты не имел права портить ей жизнь! Тебе моей недостотачно, неугомонная ты тварь?! Мою сломал, и продолжаешь это делать, теперь и на любимых мне людей переключился? — Чимина конкретно подрывает, слишком много терпел, смалчивал. А он ни разу не железный, ему даже и не дают времени, чтобы броню в себе выковать, имуннитет к ненависти в свою сторону выработать, — постоянно бросаясь и приходя с нападками. Парень успевает только обороняться, что ж тут говорить про защиту истрепанной души. Никаких передышек, одни только атаки и упреки. — Ты разговорился, братец, — Хосок не кричит, не повышает голос, он у него все такой же нейтральный, холодный. Мужчина идеально знает, как с его помощью сделать так, чтобы людей начинало морозить от страха, парализовало движения. — Любовь, говоришь? Чимин, ты просто смешон, ты правда веришь в эти детские сказки о ее существовании? Я, конечно, и не был высокого мнения о твоих и без того скудных запасах познаний, но тут ты просто превзошел самого себя, — гогочет, закидывая голову назад. У Чимина кровь остывает, и то самое нечто, которое позволило прийти сюда и постараться противостоять этому монстру, делящему с ним одну, родную кровь на двоих, стремительно и испуганно отступает, поджимая хвост. Теперь младший видит, какую чудовищную ошибку сотворил, чем он только думал, добровольно прийдя в логово зверя. Ярость, которая всю дорогу в кабинет глаза застилала, рассеивается, уступая место дробящему все естество страху, Чимину и пытаться не стоит скрыть эту дрожь в теле, — Хосок его страх всегда по-особенному чувствовал; старший упивается своей властью. Не останавливается, продолжает: — Она тебя своим телом одурила, окружила якобы заботой, на самом деле фальшивой до тошноты, сладеньких слов наговорила такому сладенькому мальчику, — каждое слово брата ядом обмазано, последнее нарочное обращение от любимой и вовсе утоплено в отраве. — Ты правда настолько наивняком страдаешь, голову не пробовал лечить? Она такая же шлюха, как и все, — мужчина скалится, подмечая, как вскидывает голову младший и сжимает ручку двери за собой до побеления в подушечках пальцев. — Ты мне не веришь? Твоя ненаглядная приезжала ко мне весь прошлый месяц, чтобы просто потрахаться на шелковых простынях в 6-звездночном отеле, раздвигала ноги за одну только поездку в моей Maserati. Она продалась за супер эксклюзивные условия, пока ты, идиот, ее с ромашками ждал в парке. Девочка головку то потеряла от люксовых машин, притом не только моих, на тэхеновые тоже купилась. Шлюшка есть шлюшка, — обыденно пожимает плечами, как будто не видит, как добивает Чимина, как с того кожа слой за слоем слазит, оставляя обугленный скелет без сердца — то лопнуло ещё от первых слов. — Почему ты… — начинает, но тут же слюной давится, закашливаясь. Сердцу и правда невыносимо больно, чертов предатель собственного хозяина. — Почему так поступил? — хрупкой фигуркой удерживает себя только с помощью опоры за спиной, тяжело дышит, всхлипы врываются в голос, но продолжает противостоять, все еще держит глаза на лице брата, просит себя еще немного продержаться, только не под этим давящим взглядом падать, хотя бы в этот раз не доставить ему такое удовольствие. — Пожалуй, тебе и правда нужно переговорить с Тэ, ну и еще с Намджуном, хотя второй меньше видел, но тоже немного рассказать сможет про твою любовь, — задумчиво рассуждает, прищуривая глаза, снова рубая по сердцу младшего брата, совершенно не заботится о том, вынесет ли Чимин ту боль, которая с каждым сказанным словом лишь усиливается. — Как она отсасывала любому из нас, лишь бы побывать в этом высшем обществе, а после фоточки в сеть выложить, как высмеивала твои подарочки, тоже — сидя на моих коленях, кстати, Намджун ожидаемо побрезговал ею пользоваться, она ему изначально дешевкой показалась, а вот Тэ разок развлекся, плюс… — договорить не дают, перебивая громким «замолчи». Хосок в удивлении брови вздергивает, такого еще не было, чтобы Чимин такой отпор давал, да и еще так долго. И правда что ли серьезно влюблен? — Замолчи, замолчи, замолчи, — как в бреду шепчет, с болезненным воем вылетая из кабинета и прикрывая лицо тканью любимой безразмерной худи. Чимин не различает дороги, бежит лишь бы подальше от этого палача, чертового монстра, сколько бы младший ему не прощал, наивно веря в силу родства, — Хосок никогда не оправдывал этих надежд, втоптывал в грязь все шансы, доверие, которые ему раз за разом дарил Чимин. Он не хочет слышать ни про каких Тэ и Намджуна, парень их и не знает, но более чем уверен, что это такие же сволочи, подобные его брату. Нормальные друзья у такого человека, как Хосок — просто не могут быть. Зло к злу примыкает, старается держаться рядом. А Чимину, видимо, суждено расплачиваться за тот свет, с которым он пришел в этот мир, и который все эти 19 лет продолжает в своей душе нести. Потому что к его свету свет другого человека не тянется, наоборот, все только и делают, чтобы потушить его, залить веру в лучшее черными красками, и доброту в смолу окунуть. А Чимин все еще борется со всем миром, который против такого расклада дел выступает, демонов своих все впустить на свет Чимина пытается, вот только стоит тем только ступить на тропу к парню, как его внутренний свет их пламенем поджигает, пока полностью от яркости не сгорают. И с каждым таким разом мягкий, теплый свет внутри паренька только еще больше в размерах становится, к себе не дает приблизиться, в тьму не погружает. И с каждой такой борьбой Чимину только тяжелее, ведь рядом никого, кто бы поддержал, или просто был рядом. Парень тяжело вздыхает, опускаясь на скамейку в саду на заднем дворе территории. Плохо, что книг не захватил, сейчас можно было почитать, сбегая от реальности; они здорово его отвлекают от мыслей. Но сил идти в дом совершенно никаких нет, как и желания вообще там появляться. Запрокидывает голову к небу, шепча «сколько еще это продолжаться будет?», сам себе же отвечает, что, похоже, вечность. А после он засматривается на затянутое, серое небо, с улицы особенно видно, как вдали от дома уже молнии в нем сверкают, и в этом он видит свою красоту, неповторимую. Как и всегда, сам себя учит радоваться мелочам, не унывать, пока солнце не потухло, а лишь на время спряталось. Покуда после такой грозы дышится легко и свежим воздухом. Вот сейчас только она пройдет, и все будет хорошо, к нему вернутся теплые солнечные лучи и ясное небо над головой. — Все будет хорошо, — одними только губами двигает, произнося слова. Через силы улыбается пролетевшей рядом бабочке, которая под огромным кустом магонии, растущем прямо напротив беседки, в которую присел Чимин, решила прятаться от дождя. А после наблюдает, как та успевает перелеть на еще более дальние кусты, усаживаясь на желтенькие цветочки форзиции. Очень вовремя, к слову, как раз в этот момент резко ударяют в землю капли дождя, который расходится все сильнее с каждой секундой. Чимин так и не отрывает взгляда от столь разумного насекомого, лишь поджимает к себе ноги, когда ни них начинает попадать вода, из-за сильного, забивного дождя, и так и остается неподвижно сидеть, задумчиво уткнувшись в свои скрещенные на коленях кисти. — Люди лишаются своей пары после 20 лет совместной жизни, и ничего, находят же в себе силы жить дальше, и ты найдешь, что твои 5 месяцев рядом с фарфоровой годовщиной свадьбы, в которой кто-то свою половинку навсегда теряет, — просто пустой звук. Ты найдешь в себе силы жить дальше, Чимин, — тихонько ведет с собой монолог. Он сам себе поддержка, опора, и тот, кто заставляет двигаться дальше по жизни, вперед. Вода, на самом деле, совсем парня промочила, но стена дождя не дает никаких шансов, чтобы добежать к особняку, заставляя оставаться в мокрой одежде и трясясь от холода. На месте Хосока он бы уже себя разыскивал и затянув брата в дом, отпаивал горячими чаями. Но в том то и дело, что Чимин — не он, тому никогда не стать таким, как Чимин, как и Чимину не превратиться в то, чем являеется его старший брат. Парень даже не сомневается, что если бы Хосок знал то, как его сейчас морозит от холодной воды, лившейся на него, у того бы даже жалости не возникло. Ему никогда не было совестно за те колкие и унижающие фразы, которыми он не скупясь, каждодневно награждает младшего. Чем-то подобным над ним уже издевались, собственный родитель равным образом насыщал дни маленького Чимина черными тонами, и серыми оттенками вкупе с язвительными усмешками на черством лице. Тогда, еще совсем мальчишка, ребенок Чимин, обращался вот так к небу, как совсем недавно, с мучавшим его вопросом «когда?», «когда это прекратится?». И кто же мог подумать, что закончится только со смертью отца. С Хосоком также будет? Чимин жаждет ответов на свои вопросы, хотя бы один. Неужели тому нужно умереть, чтобы он перестал истязать душу младшего брата? Но тогда у Чимина вовсе никого не останется, он не хочет быть одним. Пусть и с таким человеком рядом, но хотя бы не сам в таком огромном и неприветливом мире. А может, это Чимину нужно начать звать к себе в гости эту капризную даму с косой? Может, если он её позовёт, то она сразу же на порог заявится, он ведь не пробовал никогда. Вероятно, что она сразу слышит всех. — Нет, идиот, гони прочь эти мысли, — простуженный голос своей хрипотой нарушает устаканившуюся тишину в месте, где одна только природа беснуется, в полную силу в свои владения заступает. — Не для того, тебе жизнь дали, чтобы вот так с ней расстаться, — шепчет себе, а похлюпывания носом из-за замерзшего тела через каждое слово врываются. Дождь ещё долго шел, заливая водой землю, тяжёлые тучи никак не хотели сдвигаться, нависнув прямо над и без того мрачным особняком, Чимин все никак не мог прогнать из головы мысли, что пока брат будет находится в доме, — гроза не уйдёт, как раз гармонично соответствуя по атмосфере тому человеку, для которого и бушует. Хосока и впрям впору изображать в каком-то негативном и пугающем романе, ну или фильме: от всей его внешности и до чувства стиля — он бы идеально подошёл на роль некоего графа, живущего в своём огромном и тёмном замке, над которым каждую ночь молнии не прекращают трещать, заставляя окна трястись. А каждый, кто бы к нему приходил, видел этот неприветливый взгляд в полной темноте, подсвеченный вспышками молний из панорманых во всю стену окон в доме, и навсегда бы забывал дорогу к такому человеку, каждый раз с ужасом вспоминая увиденную картину перед собой. Чимин понимает, что в нем сейчас детская обида говорит, но не в его силах перестать приписывать брату разные мрачные лица. Да и ему же как-то нужно отвлекать себя от этого холода, пробирающего до самих костей и заставляющего зуб на зуб не попадать. С Хосоком сложно, одно только существование рядом с ним бывает просто невыносимым, но у Чимина больше никого нет, да, его еще ребенком не любили, брат свою ненависть уже давно к младшему брату носит, а обиду за смерть матери затаил, когда мальчишку только в свет врачи общими усилиями привели. Но это же родной человек, Чимин никогда не умел на него злость копить, и уж тем более ненависть в нем никогда не пробуждалась. Его старший брат носит в себе звание, прямо указывающее на родство, не имея при этом никакой привязанности и любви к тому. С таким тягостно, когда у Чимина буквально все инстинкты родственности остро обострены в сторону того, все то, что он должен был отдавать родителям — все перебазировалось на брата. Младший так надеется хоть однажды услышать доброе, ласковое слово, а уж об обьятих он и мечтать не может. От леденящего холода Хосока больно. А еще приходится тянуть себя наверх, не позволяя застрять в трясине. Чимин не даст свое солнце надежд потушить, оно ему стимулы жить постоянно посылает, и в прямых обязанностях парня, как носителя подобного феномена, оберегать это в себе. — У тебя плохое настроение, ведь так, — обращается сквозь улыбку непосредственно к хмурому небу, — ты имеешь право злиться, все хорошо, не всегда же тебе только теплом нас, людей, радовать, мы ведь должны быть благодарны тебе, природа, и за такое, за те разнообразия, которые ты приносишь в нашу жизнь. Я говорю тебе честно, ты прекрасна в любом проявлении, неповторима. Я благодарен, что имею возможность осязать тебя, видеть, слышать. Большая и искренняя улыбка превращает глаза в маленькие щелочки, а ледянные пальцы убирают мешающие волосы назад, заставляя вздрогнуть из-за разительного контраста с теплой кожей лица. Пусть остальные со своми чертами и демонами по жизни идут, Чимин знает свою уникальность, в нее хочется верить, — свет из души является большой редкостью, и хоть он немало проблем парню принес, являясь приманкой для пропащих, которые и Чимина за собой пытались утянуть. Все эти люди были так не похожи на него, его особенная энергия манила их из тьмы на свой яркий свет, но после предательски сжигала. «Все будет хорошо» — в голове на репите фраза, которая только подпитывает внутреннее свечение. Парень снимает с ног тапочки, пропитанные влагой, и начинает растирать онемевшие пальцы ног. — Только не погружайся в уныние, — тянет на себя капюшон, прикрывая влажные волосы, — все будет хорошо, — прячя голову впереди согнутых и сведенных вместе коленей, парень плотно сжимается, превращаясь в сплошное подобие гномика, укутывает себя посильнее в серую ткань. Чимин обязательно сохранит и приумножит этот дар, дарованный ему. Его светлость души никому не поглотить.