Предчувствуя сказку

29 декабря 2019

      Паше было тошно. Так тошно, что впервые, пожалуй, за целую жизнь он без капли сожаления рвал когти из родного города. Крупный влажный снег заметал следы, становясь невольным соучастником побега, слепил глаза, кружился в свете перронных жёлтых фонарей и тусклого налобного фонарика проводницы. Паша переступил с ноги на ногу и ткнулся носом в колючий жёсткий шарф, наспех повязанный по пути к поезду. Хотелось поскорее оказаться в вагоне, а ещё лучше — в съёмной квартире в другом городе. Пустой, тихой, но ничем не отягощённой. Какая-то бабушка затащила в вагон огромную клетчатую сумку, и можно было только догадываться, что она увозит отсюда с собой под Новый год. Перед Пашей остался один мужчина. Высокий и с таким же небольшим багажом, как у Паши, — маленьким рюкзаком.       Он легко нырнул вправо, и Паша без промедления сунул проводнице под самый нос паспорт и поставленным голосом чётко отчеканил:       — Зуев Павел Николаевич. Тридцать седьмое, нижнее, боковое.       Проводница одарила его ненавидяще-укоризненным взглядом исподлобья, но вбила его в программу красными озябшими пальцами как будто быстрее, чем предыдущих пассажиров. Паша взлетел по ступенькам и поторопился спрятаться от серебрящегося гирляндами и снегом города в грязном свете вагона.       Разложив койку, Паша сбросил в угол шарф, шапку, рюкзак, расстегнул куртку и небрежно плюхнулся рядом с вещами, подогнув под себя ногу. Телефон в кармане разрывался вибрацией. Кажется, Стасик опять что-то выдумал. Усмешка больно растянула замёрзшие губы. Вагон наполнялся звуками.       Стас спрашивал, всё ли у Паши хорошо и что он решил всё-таки делать. Паша честно признался другу: сбежать.       И если Стасик сейчас остановился подзаправиться кофе и налить полный бак бензина, чтобы прибыть под Новый год домой, то Паша, напротив, не мог дождаться, когда уже вагон качнётся и умчит его прочь от дома. Со вчерашнего дня — официально.       Вчера Паша наконец-то стал наследником двухкомнатной квартиры, завещанной ему бабушкой. Напарники цинично подшучивали, мол, хороший подарок под Новый год — целая квартира в центральном районе, да ещё и в большом городе. Пока город перемигивался разноцветными огнями, у Паши дёргался глаз. За две недели бумажной волокиты со вступлением в наследство система, с которой он был кровно повязан, выкрутила все жилы и практически выплюнула его в никуда. Стас посмеивался: «Давненько ты не бывал в роли простого смертного. Всё протоколы выписываешь». Крёстный обнадёживающе увещевал, мол, дальше будет лучше.       Лучше не стало. Получив ключи, Паша вошёл в квартиру, за полгода поросшую пылью и затхлостью. Распахнул окна, взглянул на эти жёлтые в розовый цветочек стены, этот голубой кафель в ванной, эти серо-розовые фотографии за стеклом — затёртые клочки детских воспоминаний, когда отец был жив, а мать здорова. Выпил чаю из железной кружки. И ушёл.       Обживаться не хотелось. И не столько потому что пришлось бы вновь пережить кучу волокиты для перевода из одного города в другой — с этим как раз обещал помочь крёстный, сколько потому что Паша не знал, что ему здесь осталось. Школьные друзья, не расползшиеся по России, оказались не такими уж друзьями — приятелями, готовыми нахаляву выпить да посмеяться. Родных у него не осталось, а висеть пятой собачьей ногой у крёстных Паша не собирался. Город, который подарил ему детство, как-то незаметно стал чужим.       Из тягостных мыслей, не оставлявших его с самого начала волокиты с наследством, Пашу выдернула женская рука. Она неловко коснулась плеча и поправила чуть сползшую куртку. Паша оторвался от созерцания собственного отражения в чёрном экране телефона. Перед ним стояла девушка (впрочем, скорее — девчонка) в распахнутой белой курточке. Смазанный макияж и поникшие разноцветные хвостики почему-то напомнили ему Харли Квинн.       — Простите, пожалуйста. — Она спрятала руки в карманы. — Можно мой чемоданчик под вашу полку запнуть?       Паша безразлично пожал плечами, выражая согласие. Девчонка словно из ниоткуда выудила огромный бронированный серый чемоданище, исполосованный царапинами путешествий и неуклюже подкатила его к полке. Просить о помощи она явно не собиралась, но как-то совладать даже с чемоданной ручкой не могла. С тяжёлым вздохом Паша поднялся и спросил:       — Помощь нужна?       — Да не. Я справлюсь. Наверное, — она коротко мотнула головой. — Когда сюда ехала, же упаковывала как-то.       — Ты так будешь до китайского Нового года справляться, — качнул головой Паша и поторопился нырнуть обратно на полку, когда в туалет прошествовала женщина с извивающейся девочкой на руках. — Давай помогу.       — Ну. Давай-те, — девичья рука торопливо впихнула ему в руку ручку.       Паша управился в пару мгновений. Нажать. Наклонить. Захлопнуть. Посмотреть по сторонам — не помешает ли кому — и спрятать под койку.       — Спасибо, — улыбнулась девчонка, когда он выполз из-под койки и отряхнул колени.       — Не за что, — пожал плечами Паша. — Кстати, скажи хоть, где тебя искать с утра, чтобы чемоданным вором не прослыть.       Девчонка постучала костяшкой пальца по стенке и стянула резинки с хвостиков. С помятыми распущенными волосами она стала чуть больше похожей на девушку. За окном раздался механический голос громкоговорителя, оповестивший о скором отправлении фирменного поезда. Паша с девушкой с глуповатыми усмешками посмотрели друг на друга. Проводница оглушительно простучала каблуками сапог из одного конца вагона в другой и обратно, выпроваживая вон немногочисленных провожающих. Когда её голос затих, девушка неловко поёрзала и улыбнулась:       — Я на второй полке. Я вам не помешаю. Я сейчас залезу…       — Да сиди, — отмахнулся Паша. — Хоть всю ночь сиди. Всё равно я спать не буду. Да и… Не нужно мне «выкать». Я не особо старше тебя. Наверное.       — Чтобы «тыкать», надо для начала представиться, — фыркнула девушка и, встряхнув распушёнными волосами, протянула такую же обветренную, как у него, красную ладошку. — Вита.       — Паша, — осторожно пожал сухие горячие пальцы он в ответ.       Они обменялись неловко-учтивыми улыбками.       Поезд дёрнулся. Детский голосок радостно возвестил, что всё за окошком задвигалось. Паша плюхнулся на место, стараясь не расползаться по полке слишком сильно. Вита аккуратно присела с краю, выудила из пёстрого тканевого рюкзака какой-то сильно потрёпанный розовый листок, исписанный вдоль и поперёк в самом прямом смысле неуклюжими каракулями и, прислонившись виском к стене, погрузилась в чтение. Паша мотнул головой и нашёл в контактах номер командира его наряда: нужно было успеть до выхода из сети.       Гудки, как назло, очень длинные, безжалостно терзали слух и заставляли нетерпеливо выкручивать уголок брови. Наконец Игорь снял трубку и голосом, преисполненным недовольства, напомнил Паше о времени.       — Извини, — примирительно выдохнул Паша. — Не хотел разбудить. Просто это не терпит отлагательств. Я возвращаюсь.       — Я счастлив, — прохрипел Игорь и откашлялся в сторону. — Я-то тут каким боком?       — Ты не понял: я хочу заступить в патруль тридцать первого.       — Да ты сдурел, малец! Ты сам вообще понимаешь, что там тебя ждёт?       Паша закатил глаза и шумно выдохнул. Они служили вместе без малого три года, и все три года Игорь не переставал напоминать Паше, что он ещё зелёный. Но против Пашиных намерений вставал редко. Даже сейчас, отворчавшись на неугомонность безрассудного молодняка, обещал обсудить этот момент с начальством. А потом его голос размножился и, треснув, пропал — связь кончилась.       Паша поглазел, как исчезают тонкие белые палочки в левом углу, и уткнулся затылком в холодную шершавую стену. По крайней мере, Новый год он встретит с коллегами — всё лучше, чем один на один с собственными мыслями. Вита по-прежнему скромно сидела на самом краю койки и, глядя в экран телефона, торопливо смывала салфеткой остатки макияжа и красноту с глаз.       На мгновение даже стало любопытно, что это за бумага такая и почему она так растрогала девушку, но Паша торопливо задавил в себе это природное любопытство и открыл в читалке книгу. Правда, вникнуть в особенности подготовки Омона к покорению космического пространства мешало буквально всё: от дурманящего запаха лапши до восторженных восклицаний маленькой девочки, носившейся туда-сюда. Когда она, совсем кроха, в красно-белом платье с забавным фонтанчиком, растерянно замерла у Пашиной койки, Вита вдруг мотнула головой и дружелюбно протянула руку девочке:       — Привет. Кто это такой красивый тут?       Девочка смущённо спрятала ладошки за спину и качнулась на пятках, настороженно изучая незнакомцев.       — Меня Вита зовут. А тебя?       — Рита, — девочка неуклюжими шагами подошла к Вите, и та вдруг сползла с койки на корточки навстречу ребёнку.       Паша перестал прикрываться телефоном. Девочка пальцами коснулась какой-то подвески на груди Виты, с открытым ртом потрогала сначала розовые, потом бирюзовые пряди и огляделась по сторонам. Губа у неё опасно задрожала: Паша видел, как после такого дети падали на землю и бились в истерике, а мамы растерянно квохтали рядом.       — Рита. Рита, смотри! Мама сейчас придёт, — перебила ребёнка Вита. — Рита, хочешь сорока тебе кашу сварит? Смотри, — она схватила ладонь девочки и принялась почти невесомо водить пальцем по ней. — Сорока-ворона кашу варила, деток кормила. Этому дала. Этому дала. Этому дала, а этому… — Вита, одной рукой нырнув в карман большой куртки, другой осторожно ухватила девочку за мизинчик и грустным-грустным голосом спросила: — Не дала?       — Не дала? — повторила за ней девочка таким же голосом.       — Дала, — тихонько рассмеялась Вита и протянула чупа-чупс.       Пока ошеломлённая девочка широко распахнутыми глазами рассматривала леденец, пытаясь его распаковать, подбежала мать с заваривающейся кашей в руке. Извинилась перед всеми и поблагодарила Виту, что та развлекла ребёнка. Вита скромно отмахнулась и, вручив девочку матери, возвратилась на койку. Снова уселась, как воробушек на шесте, блаженно улыбаясь в пустоту.       — Лихо ты, — тихонько выдохнул Паша.       — А? — она обернулась.       — Не дала расплакаться, — пояснил Паша, отводя взгляд за окно. — Здорово.       — Люблю детей, — пожала плечами девушка и скинула куртку. — Они очаровательны.       Паша тактично промолчал и вернулся к попыткам прочитать книгу. Вита в это время плавно перемещалась на вторую полку. Она закинула туда даже рюкзак, но почему-то не села на место, а осталась стоять с небольшой серебристой сумочкой. Пальцы вжикали молнией туда-сюда, и Паше снова пришлось оторваться от книжки. Попутчица как будто только этого и ждала. Поймав его взгляд, Вита зазывающе сверкнула тёмно-карими, почти чёрными глазами:       — Угостить тебя кофе? Не могу в поездах просто так кататься.       — Ну давай, — пожал плечами Паша, — составлю тебе компанию.       Вита просияла — от этой широкой улыбки как будто стало чуть теплее и даже захотелось улыбнуться в ответ — и умчалась в другой конец вагона. Запоздало Паша подумал, что, пожалуй, стоило бы помочь девушке с кипятком.       Впрочем, как выяснилось, помощь была бы лишней. Вита управилась с кофе так быстро и ловко, как будто целую жизнь жила в поездах. На предложение Паши возвратить койку в положение столика замотала головой, мол, так интересней, и вручила ему картонную кружечку.       — За знакомство? — не удержался от сдержанной усмешки Паша, заглядывая в стаканчик.       — За знакомство, — просто ответила Вита и аккуратно столкнулась своим стаканчиком с его. — Я точно не мешаю? Не отвлекаю?       — Да не-не. Нормально.       — Просто ты там что-то читаешь…       Паша немногословно отмахнулся. Всё равно не смог бы сосредоточиться на книге: мысли его расползались прочь от космических теорий и то выстраивались в детские воспоминания, то обращались в предвкушение долгого суетного новогоднего дежурства, то царапались глупым раздражением на многоголосье вагона. Вита внимательно взглянула на него и, очевидно, не обнаружив признаков лжи, расслабленно ссутулилась. Почти неуловимо, но Паша зацепился.       Молчать за кружкой предложенного кофе, пусть и слабого, и растворимого, и в поезде, было, пожалуй, неприлично. И Паша начал диалог.       — Ты работаешь, учишься?       «Это не допрос!» — одёрнул себя.       — И то, и другое, — нахмурила тёмные брови Вита и тоскливо вздохнула.       — В педе, да?       Этой девушке было самое место во главе маленьких несмышлёнышей — учительницей начальных классов или воспитательницей.       — Если бы… Экономист, — огорошила его девушка.       — Серьёзно? — Паша жадно отхлебнул кофе.       — Ну да. Родители… Заставляют. А мне не нравится! Знаешь, как скучно с цифрами работать? С людьми гораздо интересней. Они все такие… Ну… Разные, живые, столько интересного рассказывают!       — Да… — солидарно выдохнул Паша. — Люди — это круто.       Вита вдохновлённо мотнула головой и жарко-жарко заговорила, как ей нравится работать с людьми и что она втихушку планирует перевестись с экономического на физмат в педагогический, но для этого ей нужно скопить денег, поэтому она ездила работать вожатой. Она рассказала Паше много, но как-то размеренно и спокойно — не так, как обычно трындел восторженный Стасик, готовя кофе с собой какой-нибудь замученной студентке. А Паша слушал — как обычно.       Вита воодушевлённо рассказывала, как много можно сделать, будучи учителем или вожатой, как важны люди, сопровождающие общество и наставляющие его на путь истинный. А Паша вертел в руках уже полупустой стаканчик, и полупечальная улыбка никак не желала спадать с лица. Когда-то он так же полыхал верой в необходимость и благородство своей профессии, грезил формой, погонами и оружием.       На деле всё оказалось так, как предрекала бабушка: неблагодарно.       — Но мне отчим твердит, что это неблагодарная профессия, — скривилась Вита, и Паша торопливо поддакнул. — А я думала, ты любишь людей.       — Я могу любить людей, а вот они меня — нет, — признался он и развёл руками. — Вот ты много в школе говорила учителям «спасибо»? Не в смысле на праздники, а по-настоящему? А про себя я вообще молчу.       — А ты кто? Ну… — она смутилась собственного пыла. — Если я не лезу слишком…       — Пэпс, — коротко отозвался Паша. — И, как ты понимаешь, люди не пылают особой любовью ко мне. Особенно пьяные по праздникам. И трезвые на митингах. Вита сочувственно взглянула на него:       — Обидно, когда хочешь, как лучше, а никто этого не понимает.       Её глаза, два чёрных уголька, беспардонно глазели в самую Пашину душу. И он почему-то не мог закрыться. Да и как будто не очень-то и хотел. Вдруг до одури захотелось залить в горло что-нибудь покрепче кофе, чтобы оправдать это дурацкое желание поговорить абсолютно обо всём.       Обычно Паша молчал. В детстве, глядя на отца-милиционера, трагически погибшего на задержании, вешать школьные проблемы на мать и бабушку было стыдно. А всеми открытиями (например, куда надавить, чтобы сопернику было больно, но не осталось следов, или как успешно проводить девочку до дома) Паша делился с крёстным. Вся эпоха студенчества, служба — проверка на прочность, сломается ли или пойдёт дальше. А с балаболом Стасиком вставить хотя бы два слова — невероятная удача.       Но сейчас захотелось поделиться с этой девушкой всем, начиная от неприятных надменных насмешек более опытных коллег в первые дни работы и заканчивая абсолютно бессмысленной бумажной волокитой последней недели.       Паша слышал об эффекте попутчика. Когда случайный человек в поезде становится ближе всякой родни и перед ним распечатываются самые укромные уголки памяти, мыслей, когда самые сокровенные тайны произносятся, глядя в чужие глаза, в абсолютной уверенности, что больше эти глаза не встретятся никогда. Паша в это не верил. В поездах он разговаривал мало, а спал — ещё меньше.       Но тут его прорвало. Словно эта девушка парой вопросов и понимающим взглядом нажала на какие-то кнопки, деинсталлировала дамбу, и слова хлынули из него потоком. А она слушала — слушать она умела.       Паша рассказывал ей про Стасика и Алику, про отчима Стасика, который доказывал, что не все неродные отцы плохи. Делился забавными историями из службы, воспоминаниями о детстве и о том, как долго, всем наперекор (и крёстному, и бабушке, и матери) шёл к старшему сержанту Зуеву и не планировал останавливаться. Она кивала и тихонько вздыхала, что ей не хватило такого упрямства два года назад. Он рассказывал про Игоря, не упускавшего случая напомнить «зелёному» своё место, а Вита кивала: так делал её первый напарник, и после первой смены хотелось просто долго-долго рыдать о своей несостоятельности. Помог старший вожатый.       Уже погасили свет во всём вагоне, и голоса зазвучали тише. Вита неуловимым жестом, кажется, не отрывая взгляда от Паши, включила на телефоне какую-то красно-оранжевую заставку и накрыла её пластиковым стаканчиком. Оранжевое мерцание сквозь белый пластик создало иллюзию пламени. Стало как будто уютнее. Они придвинулись друг к другу чуть ближе, чтобы смотреть в глаза. И когда она смеялась над своим отчимом, в её глазах Паша не видел насмешки — только какую-то обиду. А когда он рассказывал о незаметно рассосавшихся школьных друзьях, опасался, что глаза выдают печаль.       Ночь неслась стремительно. Дважды проходили Пашины «коллеги», напоминали про электроприборы и уважение чужого сна. Они активно кивали и, проводив форму взглядом, возвращались к разговору.       Они поговорили о работе и учёбе, о друзьях и семьях. О доме — месте, куда человек возвращается. Вита не хотела возвращаться в родную квартиру — жаждала остаться там, где есть люди. Паша её понимал.       Они незаметно дошли до любимых фильмов и книг. Оказывается, пока Паша, как все мальчишки, был влюблён в Алису Селезнёву, Вита восторгалась Фимой Королёвым, хитрым, продуманным и осторожным. А из сказок больше всего любила «Дикие лебеди». Паша говорил непривычно много, но, казалось, не опустошался от этого, а становился полнее. Как будто собственные мысли, озвученные и понятые кем-то, придавали сил и воодушевляли на дела.       До прибытия оставалось немногим меньше трёх часов. Телефон Виты выключился, и теперь они сидели плечом к плечу в синеватом мерцании вагона, как в бункере или отсеке космического корабля. Окно приятно холодило разгорячённую кожу. Паша с упоением рассказывал про печальную участь шаттла «Буран», когда Вита громко и несдержанно зевнула в сторону и помотала головой.       — Скукотища, да? — приподнял брови Паша. — Прости. Просто я подумал…       — Нет, мне очень интересно! — с неподдельным жаром замотала головой Вита. — Я тоже на космосе повёрнута была класса до девятого! Это так, привычка.       — Ты точно всё ещё не хочешь спать?       — Я могу вообще ночь не спать! Я ж говорила: я ночной вожатой работала две смены.       — Ла-адно…       Паша продолжил рассказывать тихо, вполголоса, как сказку, всё то, что года четыре назад не на шутку взбудоражило его сознание, но так и не нашло выхода. Вита кивала, задавала уточняющие вопросы. А потом замолчала.       И тяжёлая голова с пушистыми волосами рухнула на его плечо.       Вита уснула. Паша туго сглотнул и вжался затылком в стекло, боясь пошевелиться. Он давно не чувствовал себя так. Словно его выполоскало под ледяным дождём, вытравило из груди негодование, горечь. Сердце билось размеренно, жаром пуская восторг по жилам. Паша прикрыл глаза и сам незаметно задремал. Проснулись они, когда поезд дёрнулся, останавливаясь. Вита испуганно отпрянула и разъярённо потёрла ладонями лицо:       — Прости, пожалуйста. Похоже, я уснула. Пойду наверх.       — Не прикалывайся, — буркнул Паша, снимая сверху подушку и наспех одевая её в наволочку. — Какой верх? Четыре ночи. Два часа до прибытия. Ложись сюда.       — А ты?       — Я не сплю, — он протянул ей подушку и испещрённую заломами простыню.       Она с виноватой улыбкой приняла подушку, сложила её в угол, укрылась простынёй и шепнула:       — Мне неудобно.       — Неудобно… — буркнул Паша. — Знаешь, что, неудобно? На потолке спать, вот что: одеяло сваливается. Неудобно девушку на вторую полку боковушки толкать среди ночи. Спи. Я пока почитаю.       — Паша! Спасибо.       Улыбку Паша сдержать не смог.       Хотя Вита и бравилась, и твердила, что может не спать хоть целые сутки, два с половиной часа она продрыхла исправно, как сурок. Паша даже боялся, что не сумеет её разбудить, когда вагон наполнился гулом, топотом и запахами еды. Но всё-таки добудился. Она резко вскочила, привела себя в порядок за рекордные для девушки (по подсчётам Паши) семь минут, но вот в очередь вклиниться не торопилась — оттягивала момент возвращения к матери и отчиму.       Из вагона они вышли последними. Паша спустился сам, спустил её бронированный чемодан, а потом галантно протянул ей руку. Вита приняла, старательно пряча лицо под капюшоном от ветра и света фонарей.       — Темно, — выдохнул Паша очевидное. — Может, тебя проводить?       — Не. Не нужно. Я сама.       — Ладно. Но ты заходи, если что.       — Уж лучше вы к нам, — покачала головой Вита, плавно вытягивая из его рук свой чемодан. — Ну. Всё, что ли?       — До свидания, — с мягкой настойчивостью протянул Паша. — И с Наступающим тебя. Пусть Новый год позволит тебе сделать то, о чём ты мечтаешь больше всего. И… Спасибо, что ли.       — Паша… — Вита выдохнула. — Ты классный.       И, развернувшись, поспешила раствориться в толпе разноцветных зимних курток. Её чемодан подпрыгивал на заледенелом асфальте и побрякивал. Паша ненадолго застыл изваянием подле вагона, спрятав руки в карманы, и полной грудью хватая морозный затхлый привокзальный воздух своего города.       А потом, мотнув головой, зашагал в другую сторону.       Снег задорно щекотал лицо, а в сознании звучала песня о том, что на Рождество выпадет снег и всё сбудется.