Предчувствуя сказку

      Виктору казалось, что жизнь его хорошенько потрепала, потерзала, да и вышвырнула на обочину, как ненужный элемент. Ни о каком предновогоднем настроении и речи быть не могло: он, как любой порядочный медик-отличник, мечтал лишь о мягкой кровати и богатырском сне. В общежитии придаться этому наслаждению не удавалось: там и кровати были слишком жёсткими и скрипучими, и соседи чрезмерно говорливыми, и зачётов очень много. Вся надежда оставалась на родной дом.       Виктор шёл по родному городу сердито, натянув капюшон почти до самого носа и спрятав руки в карманы. Проклятия на собственную (как выяснилось, дурную и довольно-таки забывчивую) голову сыпались вместе с мелкой крошкой снега. «А всё ныли в беседе: снега нет, снега нет, что за год без снега!» — скривился он, сворачивая из полумрачного двора на широкую, залитую светом фонарей и автомобильных фар, улицу. Покидая Москву второпях, Виктор умудрился оставить в общежитии не только шапку, не пригодившуюся ему за весь декабрь, но и перчатки. Теперь руки словно одели в железные варежки — не сжимались и не разжимались пальцы. Поскрипывая зубами от злости и холода, Виктор покосился на мерцающие сине-зелёные ёлочки в окне цветочной лавочки и тяжело вздохнул.       Неправильно было приходить домой спустя полтора года как будто бы только поесть и поспать.       Виктор, сцепив зубы, схватился и рванул на себя дверь лавочки. Девушка за прилавком вздрогнула и оторвалась от телефона. Её взгляд был настолько недоумённо-испуганным, что Виктор немедленно скинул капюшон и, пятернёй вытряхивая из густых волос снег, попытался обаятельно улыбнуться. Губы стянуло крепким морозом, так что не было уверенности, отличается ли улыбка от конвульсии. Поздоровавшись медленно оттаивающими губами, он затребовал самый красивый новогодний букет, который только могут собрать изящные руки прирождённой цветочницы.       Виктор давно заметил, что на голодный желудок он становится сущим Остапом Бендером — вещает красиво, сочно, вот и сейчас девушка, тряхнув светлой косичкой, принялась сплетать из травинок причудливую композицию, осведомляясь, для кого букет и какого характера получательница.       — Для бабушки, — ответил Виктор, с интересом рассматривая цветы в горшках у окна, — она у меня боевая, но очень любит семью. А эти цветы у вас как, настоящие? Не мёрзнут? Не воруют?       — Не-а, — пожала плечами девушка и вытащила на стол три рулона упаковочной бумаги, предлагая выбрать.       Они ещё немного совместно пособирали букет и «поигрались с композицией»: девушка работала с удовольствием, похоже, воодушевлённая его спонтанным комплиментом; Виктор безразлично отогревался, оттирал запотевшие очки и подумывал, что контактные линзы всё-таки не такое уж плохое изобретение для мерзкой погодки. Девушка тем временем закончила вытворять и горделиво, как родителю ребёнка, вручила Виктору композицию из ели, омелы и матовых голубых и белых шариков. «Надеюсь, ба оценит!» — расплатившись за композицию через телефон, Виктор вылетел на улицу.       До родной квартиры оставалось каких-то жалких пять километров. После того, как он протоптал пешком целый город от автовокзала, пять километров казались сущим пустяком. Ноги сами понесли быстрее. Новогодняя композиция гордо бултыхалась подмышкой, кулаки сжимались-разжимались в карманах пуховика, а ноги сами несли быстро по хорошо знакомым заснеженным улицам и подворотням.       Мысли Виктора были далеко от такой мелочи, как маршрут до родной квартиры. В сознании накладывались и смешивались воспоминания этого невероятно долгого и сумбурного дня.       Сразу после последнего зачёта — в самолёт на шесть часов пути почти домой. Из аэропорта добраться до автовокзала, купить билет, мотыляться полдня в том районе полусонным зомби, набитым алгебраическими формулами, латинскими выражениями и названиями костей. Потом ещё шесть часов трястись в автобусе по наполовину расчищенной трассе и вдыхая через раз запахи людей, еды и выхлопных газов.       Всё, что он смог — прикрыть глаза максимум на полчаса.       Но едва ли это как-то исправило картину. Виктор примерно представлял, как сказались бессонные ночи и бесконечная суета на его внешности. Кроме синяков под глазами, на голове было чёрт разберёт что, а щёки, нос и руки безжалостно истерзаны ветром до неприятного пощипывания. Это определённо не тот вид, в котором медик-отличник должен являться домой радовать бабушку, его вырастившую.       Утешало одно: на своей работе ба успела повидать ещё более несимпатичные лица.       — Чёрт, ещё ж ключи где-то, — скрипнул зубами Виктор, подбредая к дому.       В походном рюкзаке были уложены вещи первой необходимости. Ключи, кажется, оказались похоронены где-то на дне, и развязывать все петельки рюкзака здесь и сейчас — окончательная пытка. Виктор сдавленно ругнулся и сплюнул сквозь зубы. Либо искать ключи, либо звонить в домофон и портить сюрприз.       Оба варианта были не самыми приятными.       «Здравствуй, буриданов ослик!» — Виктор нырнул под козырёк подъезда и, дыхнув, растёр красные озябшие руки. Домофон за спиной мелодично пропиликал, заставляя подпрыгнуть на месте от неожиданности, смешанной с восторгом. Ему впервые повезло за этот день: ни мёрзнуть не придётся, ни сюрприз портить!       Стрелой метнувшись к железной двери, Виктор придержал её за парнем, на руках которого уютно устроилась чихуахуа в пушистом розовом комбинезончике. Сквозь зубы прорвался смешок — таких собак просто нельзя было воспринимать серьёзно! — и чихуахуа не осталась в долгу: пискляво тявкнула, угрожающе клацая острыми зубами.       — Ты к кому? — нахмурился парень, останавливаясь. — Я тебя не помню.       — А я вас тоже: и что? — выпалил Виктор и нырнул в подъезд: он явно не обязан был ни перед кем отчитываться.       Хлопнула дверь. Лай чихуахуа вскоре затих и сменился обиженным повизгиванием: в такую погоду хороший хозяин собаку из дома не выгонит. Качнув головой, Виктор медленно поднялся на первый этаж, без ключей вскрыл почтовый ящик и заглянул — пусто. Сердце неприятно царапнуло: раньше мать хотя бы под Рождество присылала им по открытке, а последние три года даже СМС не удосужилась настрочить.       — Зараза, — осклабился Виктор, захлопывая дверцу ящика. — Понятно, в кого Лерка.       Шаги по лестнице стали невесомее и быстрее — каждая мысль придавала разгон.       Быть может, мать прислала открытку, просто ба уже всё забрала: она ведь терпеть не могла беспорядка нигде, даже в почтовых ящиках.       Быть может, Лерка всё-таки смирила свою тупую гордыню, послала непутёвого отца на три буквы (как послала его, Виктора, собственного брата, два года назад!) и пришла к бабушке.       А, быть может, ничего и не изменилось… И за дверью по-прежнему двое: ба и её двухлетняя немецкая овчарка Вольга.       Виктор замер перед дверью своей квартиры и глубоко вздохнул. Из двух квартир по бокам доносились звуки музыки. Причём из одной дискотека семидесятых-восьмидесятых (Виктор с детства знал эти песни наизусть), а из второй — современные модные треки с аккомпанементом полупьяных голосов. «Странно, что ба их ещё не стукнула», — приподнял бровь Виктор, вдавливая кнопку звонка. За дверью разлилась потрескивающая трель, а сразу следом лаем разразилась Вольга.       Дверь не открывалась долго, и Виктор хотел было снова позвонить. Осёкся: бабушка твердила, что спешка хороша только при ловле блох. Так что его порыв поторопить её был бы встречен отнюдь не радушно.       — Вольга, место! — рявкнула за дверью ба, а потом щёлкнул замок.       Ба приоткрыла дверь на небольшую щель, позволяя Виктору коротко вдохнуть сладковатый запах рыбного пирога, и воззрилась на него с ехидной усмешкой:       — Яви-ился — не запылился. Зачем погоду портишь?       — И я тебя рад видеть, ба, — саркастично парировал Виктор, — мчал с другого конца света через сугробы и льды, чтобы успеть к Новому году.       — Пешком шёл с прошлого года? — продолжала измываться ба, привалившись к косяку и железной хваткой стискивая дверную ручку. — Молодец, пришёл! Не пора обратно собираться?       — Прости, ба, каюсь, грешен: в том году вырваться из пут большого города не смог! — Виктор вытащил новогоднюю композицию и, поправив погнутые хвоинки, застенчиво протянул бабушке заснеженный букет почти под самый нос. — С наступающим, ба! От чистого сыновьего сердца.       Виктор дёрнулся, вздрогнула и ба — слово сорвалось с языка случайно, необдуманно. Обычно Виктор таким образом наносил непоправимые и безжалостные ранения окружающим, надолго отталкивая их от себя. Он растерянно вгляделся в мгновенно вспыхнувшее лицо ба и туго сглотнул в напряжённом ожидании.       Напрасно. Ба оттаяла. Растерев переносицу и ещё раз рявкнув на Вольгу, она приняла композицию и пропустила Виктора в квартиру. Едва за его спиной захлопнулась дверь, как Виктор тут же ощутил себя дома: ба привычным железным голосом раздавала команды; Вольга поскуливала от восторга, юлой извиваясь у его ног; из глубины квартиры звучали голоса ретро-звёзд, сопровождаемые постукиванием посуды в кухне.       Виктор, как настоящий спартанец, быстро переоделся, внимательным взглядом выхватывая изменения в квартире. Вещей сестры не появилось — не вернулась. И почему-то мысль эта не отозвалась злорадным смехом, а горечью под сердцем. Отпихнув вездесущую морду Вольги, Виктор прошёл в кухню.       — Руки помыл?       — Блин, сейчас.       — Без блинов, пожалуйста.       — Ба!       — Что «ба»? Ты интеллигентный и благородный парень, а ведёшь себя, как…       — Какой из меня интеллигент? — недоверчиво скривился Виктор и фыркнул: — Нашла интеллигента. Забыла, что ли, как я дрался? Да и вообще — хр…       — Виктор! — ба угрожающе повысила голос, и Вольга тревожно прижала уши к голове. — Ты воспитанный, в конце концов! Или с этим тоже поспоришь?       — Воспитанный, — с готовностью кивнул он. — У тебя по-другому не получится. Но ты же…       — Именно потому что я за свою работу кучу всего наслушалась, от родного внука слышать этого не же-ла-ю!       Ба безапелляционно хлопнула крышкой, из-под которой валил пар, и Виктор с собакой невольно подпрыгнули на месте и понимающе переглянулись. Все вопросы о матери, отце и Лерке незамедлительно улетучились, Виктор тихо уселся за стол и принялся отвечать на вопросы бабушки об обучении в Московском меде. Конечно, кое-где приходилось привирать, кое-где преувеличивать и надеяться, что ба не заметит свежей ссадины на виске, еле-еле скрытой отросшими космами. Куда там! После вопросов о сессии, обстановке в общежитии и соседях, вопрос о ссадине стал первым.       Виктор неловко передёрнул плечами и стыдливо поковырялся в тушёной картошки.       — Опять подрался? — в голосе ба скрежетнула досада. — Не наигрался ещё, да? Как там ваш Саша Белый поживает?       — Саша? Белый? — не успевал Виктор за ходом бабушкиной мысли.       — Ну кто у вас там организатором ОПГ был! — ба носилась по кухне ураганом, то проверяя пирог, то хлопая кастрюлей с холодцом, то вываливая Вольге собачью кашу.       — Ба… — страдальчески протянул Виктор. — Ну хватит, а! Какая ОПГ?.. Это было так, баловство. И два года назад! Там серьёзно были заинтересованы только я, Тёмыч и Фил. У Фила стародревние тёрки были какие-то с Муромцевым, а мы с Артёмом… За Лерку.       — За Лерку… — эхом отозвалась ба.       Суета прекратилась. Всё как будто на мгновение замерло и вошло в автономный режим. Пар сам подкидывал крышку; пирог сам румянился в духовке; огоньки гирлянды, развешанной на шторах, прокладывали золотистые дорожки от потолка к полу, обрамляя оживлённую дорогу; даже чай размешивался как будто сам по себе, растворяя пять ложек сахара, подчиняясь безжалостному бабушкиному взгляду. А сама ба присела напротив Виктора и сжала руки в замок.       За два года ба изменилась: складка на лбу стала глубже, морщинок в уголках глаз — больше, пигментные пятна стали ярче, глаза как будто потускнели. Эти полтора года, похоже, изрядно потрепали их обоих. Виктор скрипнул зубами: всему виной, конечно же, была Лерка, его непутёвая сестра, которая отказалась от него и бросила бабушку, нянчившую её с младенчества! Потому что люди хилеют от одиночества.       И ба теперь осталась совсем одна.       Впрочем, он тоже был виноват ничуть не меньше: умотал в другой город, за большими перспективами, новыми знакомствами и местами, за неоновыми огнями и громким названием университета, совершенно не подумав о бабушке.       — Прости, ба, — угрюмо мотнул он головой. — Я хотел приехать, но…       — Ой, не надо мне тут голову пеплом-то посылать, — хмыкнула ба и отхлебнула чай. — Как будто я не знаю, что если ты не приехал, значит, были на то причины. Видел бы тебя дед…       — Выдрал бы, как сидорову козу? — с невесёлой усмешкой продолжил бабушкину любимую присказку, которой она стращала их с сестрой в детстве.       Ба мотнула головой и огорошила:       — По плечу бы стукнул да на охоту позвал. Ты мужчиной вырос, Виктор. Настоящим. Горжусь тобой…       Бабушка тихо отставила кружку в сторону и грустно улыбнулась:       — Странно. Вроде сама женщина, а двух девчонок упустила. Зато парень получился что надо.       — Ты тут ни при чём. Они сами дуры.       — Виктор!       — Ну, а что Виктор! — взвился он, едва не подпрыгнув из-за стола. — Да, она моя мать, но она всего три первых года меня воспитывала — и то, под твоим опекунством, считай! А потом всё. И даже открытки прислать не может. А Лерка так вообще хороша. Я до сих пор помню, как она меня огрела рюкзаком за то, что я ей правду на её отца вывалил. С кем поведёшься — от того и наберёшься, сама же говорила! Она повелась с этим, уродом, — пальцы в ярости сжались в кулак, и кожа на них лопнула, — и до сих пор свято верит в его невиновность! Как, ба? Понимаешь: этот урод грохнул кучу людей в девяностые, подставил Тёмыча, пытался застрелить детей. Блин, детей! Таких же, как сама Лерка, а она видит в нём ангела?       — Виктор…       — Да, я знаю, что не бывает людей в белых перчатках. Но это слишком!       — Ты это сейчас кому говоришь: мне? Или себе, Виктош?       Виктор утомлённо растёр ладонями разгорячённое лицо. Под кожей стелился гневный пожар, а в сознании воспоминания обжигали раскалённым железом.       Ему два. Заплаканная мама с Леркой на руках и мороз на стеклянных окнах.       Ему пять. Мама знакомит с очередным мужчиной, колючим и грубо расталкивающим деревянные паровозики, выструганные дедом.       Ему семь. Ба ушла в отставку и занимается ими полностью. Мама присылает открытки по праздникам и приезжает на новый год.       Ему десять. На Новый год приходит мужчина — низкий, крепкий, практически лысый — и под укоризненным бабушкиным прищуром вручает дорогие подарки. Восьмилетней Лере — большую куклу с золотыми кудрями; ему — машинку на радиоуправлении. Лера счастливо уносится в комнату, а Виктор отталкивает игрушку. Мужчина зовётся папой.       Только это слово никак не липнет к нему.       Ему двенадцать. Десятилетняя Лерка по ночам приползает к нему под бок, чтобы не бояться кошмаров, и вполголоса мечтает об особняке, новых барби и особняке для барби. Виктор смеётся и обещает, что однажды купит ей всё.       Ему тринадцать. Он несносный ребёнок — теперь Виктор видит это совершенно точно, но Лерка ещё хуже. Она требует у ба новый айфон, чтобы быть самой популярной в классе (и откуда только это стремление?!), а поздно вечером не приходит домой.       Оказывается, она ночевала у отца.       Ему пятнадцать. И он рычит на Зимина за то, что тот посмел попытаться поднять руку на бабушку и потребовал позволить Лерке жить с ним. Виктору совершенно плевать, что его поклеймили «отребьем» и пощёчиной. Ужасная Лерка (ещё хуже, чем он в тринадцать) с воплем и чемоданом выбегает из их общей комнаты.       Их маленькая уютная семья раскалывается надвое. И тот Новый год ба и Виктор впервые проводят вдвоём: без матери и Лерки, почти в гробовой тишине.       Ему восемнадцать. И он пытается достучаться до Лерки и уговаривает вернуться в семью. Настоящую. Ту, где любят и прощают, а не восполняют искренность баксами и украшениями. Лерка не понимает: в её глазах Виктору видятся баксы. И жуткое сходство с тем человеком, что приходил к ним три года назад. Даже огретая пощёчиной щека болит точно так же.       Это был последний их с сестрой разговор — ссора и схватка.       Виктор скользнул ладонями по лицу и посмотрел на бабушку, с тёплой усталостью и холодной нежностью глядящей на него.       — Она не писала? — вопрос прозвучал не зло — горько и утомлённо. — Не приходила?       — Нет, — пожала плечами ба. — Отпусти её, Виктош. За других жизнь не проживёшь.       — Но ба…       — Ви-иктор, — укоризненно поморщилась ба и качнула головой. — Хватит. Да, она твоя сестра, моя внучка, но это же не значит, что она должна быть такой, как я или ты.       — С кем поведёшься…       — Работает только в плохом случае, — усмехнулась ба и тихо отставила кружку. — У неё свой идеал жизни, пример, цели — пусть идёт к ним. Пусть спотыкается, злится, ошибается. Если вернётся — мы будем рады. Если нет — пусть. Но! Сводки ПДН я регулярно просматриваю: ещё не засветилась.       Виктор с улыбкой посмотрел на ба. Кажется, их снова ждал тихий Новый год со скромным столом, старыми кино, запахом пихтового масла по всей квартире и грохотом курантов в благоговейной тишине, развеивающим все прошлые ссоры, обиды и планы.       Виктор потрепал Вольгу по холке и кивнул ба:       — Я понял.