С обратной стороны

      В заброшенный мужской туалет Мия забредает, грубо говоря, абсолютно случайно. Это оказывается ближайшее место с работающим водопроводом и зеркалом, а у неё смазана руна и кровавая корка на костяшках, так что не остаётся ничего, кроме как зайти. Замок на двери сломан, и это немного напрягает, но, во имя всего, школа полна подростков с их бушующими гормонами и жаждой нарушать правила, в этом нет ничего удивительного. Так что она просто заходит.       Тихие всхлипы становятся полной неожиданностью. В тишине они звучат особенно громко, хоть некто и пытается их заглушить. Мию тянет выругаться, потому что ну какого черта опять с ней что-то случается, даже кровь смыть не получается спокойно, но она лишь вздыхает и немного повышает голос.       – Кто бы ты ни был, я не причиню вреда, – некоторое время сохраняется тишина, Мия вздыхает тяжелее и продолжает, гораздо медленнее, чем до этого, – и, если хочешь, мы могли бы, не знаю, поговорить об этом. Я могу помочь.       Это не самое разумное действие, она в курсе, поверьте, но слёзы вызывают у неё раздражение, а помещение достаточно сырое и без посторонней помощи.       Она уже почти заканчивает с левой рукой, на которой больше всего крови, когда дверца крайнего туалета открывается и наружу высовывается заплаканная мордашка. Малышу от силы лет двенадцать и не то чтобы она была сильно старше, но это заставляет её морщиться. Кто-то обижает детей на её территории, а она ни сном ни духом, просто чудесно.       Но раздражение отходит на второй план, когда мальчик смотрит на неё большими покрасневшими глазами, ахает и прячется обратно не то крикнув, не то всхлипнув короткое «ведьма!». Мия провожает его растерянным взглядом и молчит, считая удары сердца.       – Ведьма, есть такое, – она неловко кашляет, полностью оттирает кровь с ладоней, выключает воду и окончательно разворачивается к кабинкам. Те молчат и вообще не подают признаков жизни, как и положено приличному туалету. Ей бы рассмеяться, но ребенок не поймёт. – А ты кем будешь?       – Я б-баньши, – кабинка заикается, но это не мешает Мие смотреть на неё, как на восьмое чудо света.       – В каком смысле «баньши»?.. Они ж это… Девушки, – выдает Мия ошарашенно, хлопая глазами. Шаблон мира делает натужный «кряк».       – Я т-тоже должен был быть девушко-о-ой-и-и, – ребенок опять заходится в рыданиях, кажется, даже забывая, что жалуется на жизнь самой настоящей ведьме, которую всего пару минут назад боялся до трясучки. Мия подавляет раздраженное рычание и подходит к кабинке. Она действительно не любит слёзы, но если это поможет выяснить ей причину, почему ребенок плачет, без всех этих ритуальных танцев… что ж, она согласна так работать. Или хотя бы потерпеть. Слезы её всё ещё раздражают с присущей подросткам непримиримостью.       Так что, осторожно открыв дверцу, она мягко приобнимает ребенка и позволяет ему намочить слезами и соплями блузку, хоть мысленно усиленно морщится. Ребёнок рыдает самозабвенно, с полной отдачей, и Мие приходится крепко встряхнуть его за плечи, чтобы наконец понять причину слезоразлива.       – Так что случилось? – спрашивает она, когда ребёнок умыт, сидит на закрытом унитазе и жуёт конфету.       – Они говорят, что длинные волосы это п-плохо, – выдавливает ребенок и шмыгает носом.       Мия какое-то время молча сидит, явно не впечатленная, чуть хмурится, морща лоб в непонимании, а после охает. До нее вдруг доходит размер катастрофы.       Волосы - предмет гордости баньши, их никогда не стригут, ведь чем длиннее прическа, тем сильнее, чётче предсказания плакальщицы, тем лучше она может справляться с видениями. И это было нормально, женщины всегда носили длинные причёски, никто не мешал им иметь косы, достойные Рапунцель. Но, кажется, у баньши иногда рождались мальчики. Это было странно, действительно странно, поскольку сама она с таким ни разу не сталкивалась, но Мия не ощущала неправильности или незавершенности в ауре Барри, а значит, природа сама так пожелала, и проблема была разве что в её собственной дерьмовой осведомленности касательно расы фей.       Вот только общество с природой было явно не согласно, и на парней с волосами длиннее ушей все ещё смотрели неодобрительно. А тут целый плакальщик с прекрасной шевелюрой немногим выше пояса. Если на нём красной краской нарисовать мишень - будет и то менее очевидно.       Мия даже немного завидовала, если честно. Ей, вечно коротко стриженной, чтобы волосы не мешали, всегда хотелось такие же длинные и роскошные.       – Ты случайно не знаешь, как зовут этих очень умных людей? – мягко спрашивает Мия. Внутри неё зреет тяжёлая уверенность пойти и прямо сейчас разобраться в происходящем. Ей, в принципе, практически всё равно, что сейчас идёт урок, она никогда не отличалась особой любовью ко всем этим нудным вещам, вроде правил и распорядка дня. Ей постоянно говорили, что людей нужно защищать от монстров, но она всё чаще видела, что именно монстры нуждаются в защите. Это откровенно бесило, честно говоря, и злость действительно грозила выплеснуться. – Алекс и Джон, – баньши шмыгает носом и вздыхает, – они из моего класса. – И учитель ничего не сказал им? – уточняет Мия, постукивая пальцами в раздражённой задумчивости. Барри только мотает головой, жалостливо шмыгнув носом: – Она тоже не любит меня. Она говорит, что настоящий мужчина не должен так выглядеть.       Мия тихо звереет, но заставляет себя успокоиться перед ребёнком, а после тянется к рюкзаку за расчёской. При виде обычного лакированного дерева, даже не осины или ольхи, ребенок вдруг начинает плакать, кажется, ещё хуже, чем до этого. Мия непонимающе моргает и косится на расчёску. Та обычная, с крупными зубчиками, даже без рун, только вчера купленная и практически новая. Ничего устрашающего в ней нет. Но ребёнок плачет, и дело явно не в расчёске.       – Они ведь ничего не делали? – по наитию хмуро уточняет Мия, и, судя по лицу мальчишки, надеяться на отрицательный ответ не приходится. Барри так яростно машет головой, что ей немного страшно за маленькую, хрупкую шею, а ну как сломается?..       – Жчка… – сквозь всхлипы слышит она и всё же тихо рычит. Волосы для баньши были священны, и то, что их явно придется отрезать, чтобы убрать жевательную резинку… Ладно, этого ребенка и его истерику можно понять. Людей же она понимает всё меньше.       Баньши же, кажется, наоборот успокаивается, слыша её рык, и испытующе смотрит из-под длинной челки, словно проверяет, что она будет делать. Сия какое-то время сверлит его взглядом в ответ, а потом просто достает из подкладки рюкзака нож. Он достаточно острый, с маленькими зубчиками, для срезания травы, но и для волос должен подойти. Ножниц всё равно нет.       Ребёнок с первобытным страхом смотрит на нож, и Мия старается говорить успокаивающе, сдерживаясь.       – Сейчас я просто аккуратно обрежу кусочек с жевачкой, ладно? Просто несколько прядок. Обещаю, твои волосы быстро отрастут, ты ведь баньши, никто и заметить не успеет. А потом мы пойдём и поговорим с теми, кто считает, что издеваться над другими - это весело.       Она протягивает руку и осторожно треплет мальчика по голове, а тот светится как лампочка и позволяет сначала осторожно срезать пострадавшие пряди, а потом, за оставшееся до звонка время, вплести в волосы несколько её ленточек, заколок и бусин, на которых лаком нанесены руны, помогающие причёске не путаться. Мия собой страшно довольна и жутко зла. Кулаки чешутся в прямом и переносном смысле. *       Маленький баньши приходит к ней почти на каждой перемене всю следующую неделю и, ну, будем честны, Мия уже достаточно взрослая, чтобы понимать, что для дружбы у них должны быть какие-то общие темы, а она понятия не имеет, что может быть интересно им двоим. Барри это, наверное, тоже понимал, он ведь не настолько ребенок, верно?.. Но упорно продолжал подходить к ней. И, давайте начистоту, Мия не настолько дружелюбна или глупа, чтобы верить в бескорыстность намерений очередного существа. Даже учитывая то, что он всё ещё был ребенком и, вероятно, не слишком думал о выгоде, даже если учитывать, что сама Мия помогла ему просто так. Но у него всё ещё оставалась семья, клан, и Мие это не нравилось, пусть она и прекрасно знала, как это работает. Ещё ей не нравилось то, что она буквально не знала, как выйти из этой ситуации. Кричать на ребенка было очень плохой идеей. Серьезно.       Кричать на ребенка, который сам может покричать так, что у всей школы вылетят окна - ещё более плохая идея. Так что на очередной из перемен Мия просто говорит:       – Чего ты хочешь. Барри смотрит открыто, так, как смотрят только дети, ещё не видевшие всей грязи мира, и отвечает:       – Подружиться. Мие хочется смеяться. Она знает, как это работает. Она качает головой и повторяет вопрос:       – Чего ты хочешь.       Баньши непонимающе моргает, будто в толк вообще взять не может, что от него хотят, и Мия вдруг чувствует, будто не он тут - ужасный монстр, с Гранью связанный, а она сама вдруг такой стала, отвыкнув людям верить. Барри не человек, но он такой же ребёнок, плачущий от обидных слов. Ведьма внутри качает головой, ворчит тихое «хрен с тобой» и пропадает, словно её не было никогда. Мия концентрируется на своём ланч-боксе и конспектах по химии. Ей нужно сдать этот предмет нормально хоть раз. Действительно, хрен с ним. Хочет дружить - пускай дружит. Ей не жалко. *       Мия смотрит на пластиковую коробочку, полный тёплого домашнего печенья, и хохочет до колик в животе и боли в уставших щеках.       – Это что? – ровно говорит она, отсмеявшись и вытерев набежавшие слезы. Ей ни капли не весело.       – Печенье, – улыбается Барри, не слишком понимая странную реакцию Мии.       – Я вижу, что печенье, – в ней кипит злость, она почти рычит, но держится на остатках силы воли.       – Бабушка испекла слишком много, сказала поделиться с друзьями. Мы же друзья? – баньши обеспокоенно заглядывает ей в глаза, словно ищет подтверждения своим словам, и Мие приходится усиленно вспоминать, что он - простой ребенок.       – Друзья, друзья, – она кивает и ерошит смольные волосы, вызывая недовольное сопение из-за взлохмаченной причёски.       Мия соображает быстро, она не глупая, ну честно. Тесто действительно ещё теплое, хотя сейчас второй урок, и либо на абсолютно чистом пластике всё же есть руны, которые она не может почувствовать, либо их разогрели перед самым выходом ребенка в школу с чётким расчётом на то, что первым действием Барри будет поделиться с ней. Они же… друзья.       – Бабушка, да? И часто она печет? – Мия недобро щурится, но прямо на баньши не смотрит, чтобы не пугать.       – Да нет, редко, – беспечно выдает ребёнок. – Несколько раз в год, может. Когда мама сильно злится. Или папа.       – Злится? Почему они злятся? – она хмурится, чувствуя себя кем-то вроде семейного психолога, но продолжает спрашивать. Ей это нужно.       – Ну, если бабушка делает что-то не так, – Барри морщит нос, словно большой хомяк, уплетая печеньки. – Я не знаю, что, – мгновенно дополняет он, замечая, что Мия всё же смотри на него. – Она часто что-то делает, она ведь была… ну, главной. Ты понимаешь.       Мия находит в себе силы только молча кивнуть, погружаясь в размышления. Она действительно понимает. У баньши царил матриархат, это было просто, понятно и привычно, мужей они обычно искали на стороне и приводили в семью. Мальчики среди них были чертовой редкостью.       Новостью было то, что именно родители Барри сейчас, очевидно, были «на гребне волны», руководя кланом, как и его бабушка до этого. В этом не было ничего смертельного или ужасного, но вот то, что она сейчас, по сути, говорила пусть и не с наследником, но с кем-то из главной семьи большого клана… Это было забавно. Для Мии Хармон. Для Мии Айнклайн это грозило неприятностями, но она обещала себе подумать об этом завтра. Или послезавтра. Или в ближайшее никогда. Она, в конце концов, в Америке, где из клана только бабушка.       – Мама и папа не всегда согласны с тем, что делает бабушка, поэтому иногда злятся. Они говорят, что бабушка делает это «в обход», – продолжает говорить Барри, но вдруг хмурится. – Я не знаю, что это значит. Мама пыталась мне объяснить, но я ничего не понял.       Мальчишка тоскливо вздыхает, но Мия лишь ободряюще улыбается, хоть уголки губ и подрагивают.       – Ты рассказал достаточно. Спасибо, друг.       Барри аж светится от такой незамысловатой похвалы, и ей даже немного неловко. Совсем чуть.       – Хочешь, я тоже тебе кое-что расскажу? – Мия берет печеньку и вертит её в пальца, рассматривая со всех сторон. Печенье лёгкое, песочное, оно сыплется сквозь пальцы, поэтому Мия довольно быстро кладет его обратно и встряхивает ладонями, убирая крошки, только втягивает носом воздух, принюхиваясь. Зельями не пахнет.       – Конечно! – Барри энергично кивает, встряхивая гривой волос, и улыбается так ярко, что на секунду Мие хочется просто забить на всю эту ситуацию.       – Твоя бабушка пытается прикормить ведьму, – она растягивает губы в, наверное, пугающей улыбке, ведь ребенок хмурится, и облизывает пальцы. Помимо привычной соли и металла крови на языке она чувствует молоко и холодный свет умирающей луны. Печенье было готово ещё вчера, сегодня новолуние. С ним явно не все так просто.       – Прикормить? Как собачку? – баньши очаровательно хлопает ресницами, ничего не понимая. – Но я не видел её возле дома.       – Ага, как собаку. Дряную, отбившуюся от стаи псину, забрать в личное пользование, – Мия улыбается и надкусывает выпечку. Та действительно неплоха, с ванилью и щепоткой корицы. Такие она обычно берёт в булочной возле парка. Какое совпадение.       – Только, понимаешь ли, в чём просчёт, юный… Какая у тебя фамилия, кстати?       – Флайм, – Барри жалостливо морщит лоб. – Я тебя не понимаю, Мия. Ведьма внутри только хихикает, наслаждаясь шоу и нашептывая, что именно об этом она предупреждала. Мия проглатывает печенье.       – Видишь ли, юный регент Флайм, твоя бабушка не учла только одного. Собака от стаи не отбивалась. Да собаки в принципе и не было никогда.       – Мия-я, – Барри почти хнычет, в его глазах слёзы. Вот же плакса - про себя досадует Мия, но вслух заявляет только:       – Сегодня мы идём к тебе в гости.       Она говорит безапелляционно, вообще не рассчитывает на негативный ответ, хотя, возможно, это всё же несколько неправильно по отношению к ребенку, но, видит небо, держать себя в узде просто выше её сил.       – Мне нужно прояснить некоторые детали с твоей бабушкой, понимаешь ли. Потому что моей чести, дорогой мой друг, только что, очевидно, нанесли оскорбление.       Звенит звонок, поэтому она набрасывает на плечо сумку и уходит. На литературу нельзя опаздывать.       Она чувствует, как Барри долго грустно смотрит ей в спину, но не оборачивается. Ребенок не виноват в том, что бывшая глава его рода захотела получить себе личную, послушную ведьму, но внутри нее - кипучая смесь гнева и иррациональной обиды, и она не уверена, что сдержится, если всё же взглянет на мальчишку. Она не хочет разбираться с этим сейчас, сейчас у неё литература и школьные заботы, с которыми она точно будет не в состоянии работать, если сорвётся.       Так что Мия не оборачивается.